Дмитрий Галантэ - Удивительное рядом, или тот самый, иной мир. Том 2
Так за приятным и полезным общением прошло оставшееся до вечера время. Уже темнело и начинало ощутимо холодать. Мы развели побольше костёр и подкинули туда крупные поленья, чтобы они подольше тлели, заботливо согревая нас. Дормидорф заварил свой знаменитый чай. Затем скромно заказали у скатерти липового мёда и пирожки с земляничным повидлом, миндального печенья, ватрушек с ванилью и творогом, и пышный пирог с грибами, картошкой и луком, и, конечно, несколько кусков сырокопчёного мяса, но это уже так, перестраховались на всякий случай. Какой же уважающий себя вечерний чай обходится без мяса? Потом мы долго сидели и разговаривали, пили чай и ели, распространяя аромат на всю округу. Мясо очень пригодилось, как ни странно, Коршану. Кто бы мог подумать?
Я сказал, обращаясь к Дормидорфу:
– Наверное, все лешие сбрелись на запах, следят за нами из-за близстоящих деревьев, кустов и кочек и слюной истекают. Я даже слышу, как она у них капает на землю и шипит, и как у них в животах бурчит, если это только не звуки, издаваемые Коршаном, мусолящим последний кусок мяса!
Коршан здесь же прекратил чавкать и предостерегающе заурчал, словно дворовый пёс, у которого намериваются вырвать из пасти сахарную косточку.
Дормидорф отвечал мне, улыбаясь в бороду и параллельно собирая остатки еды на свободное блюдо:
– А мы ведь можем это легко проверить, вот сейчас возьму, отнесу это в сторонку и предложу им угощаться.
Так он и сделал под удивлённые взгляды Корнезара и ворона, которые подумали, что дед изволит шутки шутить, но видя, что это не так, сразу заинтересовались экспериментом, при этом выражая явную обеспокоенность. Да, коли всё подтвердится, то им сегодня предстоит весёлая ночка. И я их прекрасно понимал.
Блюдо было отнесено на некоторое расстояние от костра и сделано предложение угощаться и не стесняться. Не прошло и минуты, как блюдо опустело, но мы, к сожалению, никого не видели и ничего не слышали. Корнезар с Коршаном весело предложили нам прекратить пугать их всякими лешими и кикиморами перед сном, дескать, всё равно они не испугаются и не поверят в подобные небывалые россказни.
Тогда Дормидорф, сделав вид, что его очень удручает и даже оскорбляет их неверие, крикнул в непроглядную чащу:
– А завойте-ка по-волчьи, коли угощение пришлось вам по вкусу и вы желаете добавки!
Ох, что тут началось! Можно было подумать, что нас окружила стая голодных волков, числом не менее тридцати. Вой стоял жуткий. Корнезара с Коршаном чуть кондратий не хватил! Со страха их начало немилосердно трясти мелкой дрожью и даже сбросило какой-то неведомой силой с ног на землю. Постепенно всё стихло, но эхо дикого воя ещё долго гуляло по трущобам и перекатывалось по лесным просторам.
Довольный сверх всякой меры Дормидорф, прежде чем отнести добавку, с улыбкой пояснил:
– Это их любимое занятие – пугать людей истошным волчьим воем, чтобы вы знали на будущее. Кстати, думается мне, что вопрос с ночной охраной решился сам собой. Коршан ведь с Корнезаром, я вижу, пока ещё спать совсем не желают, так они и покараулят часок-другой, ну, сколько смогут.
Притихший и съёжившийся Корнезар, который, похоже, перестал удивляться и устал пугаться, пробурчал:
– Во дают! То домовые, то лешие, я не могу – весело вы живёте, однако!
После этих слов он с опаской начал озираться по сторонам и прислушиваться, а вернувшийся Дормидорф непринуждённо продолжал поучать его, а заодно и ворона, робко жавшегося к костру. Он восхищённо проговорил:
– Да, набросились, чуть руки мне по локоть не оттяпали! Оголодали! В диком лесу ночевать страшновато, а особенно одному, если ничего о нём не знаешь, кроме того, что там растут деревья.
Корнезар с опаской поинтересовался, зачем-то шаря у себя по карманам:
– Надеюсь, что хорошими людьми они не питаются, а то я ведь не доживу до утра, помру со страха, у меня вон и руки похолодели, и в животе тоскливо сделалось!
– Обычно нет, не питаются. Только теми, кто их сильно боится. Они чувствуют страх, и им он очень нравится, это как для нас аромат свежеприготовленной пищи.
Корнезар медленно опустился на бревно, недоверчиво поглядывая на нас, а Дормидорф заговорил снова с едва заметной лукавой улыбкой:
– Вообще лешие охотятся по ночам, отдавая предпочтение пернатой дичи средних размеров, которую легко поймать. Словом, питаются они теми птицами, которые чем-нибудь больны или по какой-то причине не могут быстро улететь от них. Лешие – своеобразные доктора леса, уничтожающие всех каличей немощных.
Мы одновременно посмотрели на обожравшегося и чрезмерно отяжелевшего ворона. Тот ахнул и вздрогнул. Коршан воспринял наш взгляд, как окончательный и бесповоротный приговор, не подлежавший обжалованию! Он испустил протяжный страдальческий вздох, больше похожий на стон и, закатив глаза, медленно завалился на бок, лишившись чувств, видимо, от переизбытка нахлынувших эмоций. Уткнувшись при падении клювом в каблук сапога Дорокорна и беспорядочно подёргивая при этом лапами, пернатая дичь потихоньку затихла. Мне подумалось, глядя на эту картину: «Ну, прямо красна девица на выпускном балу в институте благородных девиц, которая без надлежащей психологической подготовки из уст слегка принявшего на грудь поручика Ржевского впервые услышала о его потаённых желаниях и своей скромной роли в них! И вообще об истинном предназначении женщин в его оригинальной интерпретации».
Корнезар грустно заговорил, сложив руки лодочкой на уровне груди, словно кроткий проповедник в стане людоедов, изрядно хлебнувший для храбрости сверх всякой меры:
– Преставился, видать, горемыка. Натрескался так, что не только летать, а ходить толком уже не мог, всё говорил: «зачем мне самому летать, когда у нас личный перевозчик имеется? Незачем мне летать». А я сразу понял, что вы меня разыгрываете, ну, и решил подыграть вам. Надеюсь, он не отдал концы, а всего-навсего в приятном сытом обмороке.
Говоря всё это, Корнезар указал взглядом на затихшего ворона. Действительно, Коршан и не думал умирать, скоро он встрепенулся и начал помаленьку приходить в себя. Тогда ему всё доходчиво и подробно объяснили, но кажется, он до конца не поверил, что это была просто дружеская шутка.
Перед тем, как устраиваться на ночь, Дормидорф снова подпоил Джорджиуса отваром забвения и велел выставить часового. Объяснил он это тем, что мы сейчас находимся на территории воинственных полудиких племён, от которых можно ожидать чего угодно, вплоть до невыносимого человеколюбия в кулинарном смысле. Естественно, никто из нас особенно не стремился закончить своё скромное бренное существование на раскалённой сковороде, а затем и в желудках туземцев, а потому бодрствовать мы решили по очереди, естественно, кроме Корнезара и ворона, ибо к ним у нас ещё доверия было маловато.
Дормидорф делил людей, с коими ему доводилось общаться, на три категории, и мы в этом с ним были полностью согласны. Первая категория – свои. И тут всё ясно, как белый день. Вторая – чужие. И здесь вроде всё просто. А вот третья категория очень примечательна – это свои, от которых можно периодически ожидать поступков, больше свойственных чужим, порой очень сильно чужим! Этим они и опасны, особенно, если вовремя не разобраться, к какой именно категории принадлежит тот или иной свой человек и своевременно не подстелить соломки. Таких своих побольше, и врагов не надо будет.
Вскоре мы удобно устроились на ночлег, разместившись вокруг весело потрескивающего костра и выставив надёжную охрану. Первым был Дорокорн, а у нас с Дормидорфом завязался разговор на извечную тему жизни, смерти и справедливости. Кстати, это очень полезно, поразглагольствовать на сон грядущий, сны потом снятся со смыслом… если вообще удаётся уснуть.
И вот что мне сказал умудрённый жизненным опытом старче. Назидательно покачивая указательным пальцем, он вещал тоном премудрого провидца:
– К счастью, невозможно избежать логического и закономерного завершения жизни, но можно ощутимо повлиять на сам путь, ведущий к нему. На этом пути многое зависит от желания человека и его истинных стремлений и чаяний. Именно истинных, а не тех, которые он выставляет на всеобщее обозрение, порой сам в них свято веря. Ибо это, как правило, далеко не одно и то же. Дело в том, что стремления зачастую не идеальны, да и самого идеала никто не знает, в этом вопросе всё относительно, да и во многих других тоже. Вот возьмём, к примеру, справедливость. Это понятие выдумано людьми для оправдания своих действий и поступков. Ведь в природе справедливости быть не может! Там есть просто жизнь, а мы, в свою очередь, есть неотъемлемая часть этой природы и, соответственно, жизни, и живём, по большому счёту, по её законам, но ещё зачем-то выдумываем свои.
