Тамара Вепрецкая - Сантрелья
Ага, все же здравый смысл не был чужд ей, и в нужную минуту она дала логическое объяснение своим капризам. Но она тут же все испортила:
— Я люблю вас. А вы … вы любите меня?
Молчание в ответ. Да-а, Святогор оказался в положении Онегина, но на сей раз я заняла сторону последнего, хотя всегда, вероятно, из чисто женской солидарности принимала сторону Татьяны.
— Я люблю тебя как дочь моего господина, как милую, добрую девочку, — ответил после паузы Святогор. — Мне тридцать пять лет. Я намного старше тебя и гожусь тебе в отцы. К тому же, я в вашем доме пленник, и думаю, твоему отцу бы не понравились наши отношения. Я не имею на это права.
Онегин с вечной отповедью! Мой добрый Святогор оказался не тоньше и не умнее пушкинского героя. Но я не ведаю, какие-такие слова мог бы найти тот или другой, чтобы тонко и тактично объяснить женщине, что он ее не любит. Вряд ли такие слова существуют вообще!
Я услышала всхлипывания. Девушка плакала, и сквозь слезы упрекала:
— Неправда! Все дело в этой вашей наложнице. Это из-за нее вы говорите так. Ни мой отец, ни сам падре Эстебан не смогли бы запретить мне любить вас! И я докажу вам это. Только уберу сначала вашу наложницу, шпионку и ведьму.
— Ты слишком разволновалась. Пойдем. Мы нужны твоему брату. Не надо плакать, ты огорчишь мальчика, — молвил Святогор.
Послышались приближающиеся шаги вверх по ступенькам. Я едва успела юркнуть в коридор, из которого вышла несколько минут назад. Я была в полуобморочном состоянии. Ноги подкашивались, руки дрожали, а в груди что-то давило и жгло, болью растекаясь по всему телу. Я несколько раз глубоко вдыхала воздух, пытаясь взять себя в руки. Переждав немного, я вновь шагнула на винтовую лестницу и начала медленно, неверными шагами спускаться. Как сомнамбула, я выплыла на улицу и столкнулась с падре Эстебаном.
— Элена? — изумился он. — Что ты здесь делаешь? Почему ты до сих пор бродишь здесь?
— Святой отец, я заблудилась в коридорах, — замялась я.
— Что с тобой? На тебе лица нет. Где ты была? Почему ты плачешь? — строго вопрошал он.
И только тогда я почувствовала, как по щекам моим текут слезы.
— Мне страшно, — неожиданно для самой себя призналась я.
— Пойдем со мной, — потребовал священник.
Мы вновь окунулись в духоту башни, поднялись до уровня большого зала и у его входа встретили донью Эрменехильду. Эта женщина вызывала у меня невольное уважение, и я инстинктивно тянулась к ней, хотя она ни разу не беседовала со мной с глазу на глаз и вообще не проявляла к моей персоне особого интереса.
— Падре? — удивилась она, окинув меня бесстрастным взглядом.
— Эта девушка бродила по замку. Одна! — ответил святой отец. — Я застал ее, выходящей из башни на улицу.
— Она расстроена чем-то? Вы обидели ее? — осведомилась она, и в голосе ее промелькнула лишь тень сочувствия, в целом же тон ее оставался таким же сдержанным.
— Нет, я застал ее уже в таком состоянии.
— Ее место у постели больного, если я не ошибаюсь, — твердо констатировала хозяйка.
— Ее место — в темнице, в этом я убежден, — парировал священник.
Боже, как унизительно! Они говорили обо мне в третьем лице в моем присутствии, словно я вещь, или предмет, или отвлеченное понятие.
— Это не вам решать. — Женщина тоже знала, кто в доме хозяин.
— Вот я и направляюсь к дону Ордоньо, — вежливо улыбнулся падре.
В большом зале проходила вечерняя трапеза. Священник оставил меня у двери, приблизился к сеньору и что-то сообщил ему. Из-за стола поднялся дон Альфонсо и, буркнув что-то вроде: "Я отведу ее", устремился ко мне. Через весь зал мы подошли к противоположному выходу. В это мгновение в зале появились Беренгария и Святогор. Заметив меня с доном Альфонсо, девушка завизжала, как безумная:
— Что делает здесь эта особа с моим братом? Прочь от моего Альфонсо!
— Дочь моя, что ты хочешь этим сказать? — удивился дон Ордоньо.
— Беренгария, что с тобой? Успокойся! — строго наказала донья Эрменехильда. — Твое поведение недостойно.
— Вы просто не знаете. Я скажу при всех, что мы пригрели змею, — гордо выкрикнула девушка и быстро зашагала к столу:
— Отец, не верьте этой девице. Она ведьма! Она заодно с тем узником-колдуном. Я точно знаю. Из-за нее не выздоравливает святой отшельник. Из-за нее ранен мой маленький брат.
— Но…, — дон Ордоньо хотел что-то возразить.
— Пожалуй, это верно, — перебил его падре Эстебан. — Я застал ее сейчас бесцельно бродившей по замку. Неизвестно, чем она за-нималась. С момента окончания службы прошло много времени. Что понадобилось ей в коридорах замка, что нужно ей во дворе?
— Отец, я не успокоюсь, пока ты не бросишь ее в подземелье, — взмолилась дочь. — Она может убить Габриэля. Вот и Сакромонт того же мнения, а он-то знает ее, как никто другой.
Святогор от изумления вздрогнул и ринулся прямо к хозяину:
— Дон Ордоньо, ваша милость, это совсем…
— Я все понял, Сакромонт. Все в порядке. Хорошо-хорошо, — согласился, не выслушав, владелец замка. Он не в силах был отказать дочери. — Альфонсо, ты понял, куда ее следует отвести?
— Позвольте я отведу ее, чтобы не отрывать дона Альфонсо от трапезы? — вызвался Святогор, отчаявшись призвать хозяина к вниманию.
— Давай отведем ее вместе, — натянуто предложил хозяйский сын.
Святогор уже приближался к нам, как вдруг зычный бас пригвоздил его к месту:
— Сакромонт! Останься! Альфонсо справится с этой задачей сам.
Покинув зал, мы долго и молча спускались в подземелье. Я уже плохо соображала, и все дальнейшее воспринимала, как во сне или в угаре. Альфонсо сдал меня надзирателю, а тот отвел в каменную вонючую клетку и пристегнул к стене кандалами. Молодой хозяин внимательно наблюдал за его действиями и шагнул в каморку, когда надзиратель вышел. Он тщательно проверил кандалы, что-то подкрутил в них. Они как будто туже сдавили мне руки и ноги.
— Прощай, Элена, — прошептал наследник и долгим взглядом посмотрел мне в глаза. В его взгляде я прочитала боль и растерянность.
От изумления я несколько пришла в себя. Он ушел.
Эту ночь я провела в тюрьме.
Глава тридцатая МРАК
А ночь настанет — мыслей не уйму,
И темнота еще невыносимей…
Хуан БосканЯ не ощущала ни отчаяния, ни страха. Апатия охватила все мое существо и притупила все мои чувства. Равнодушно уселась я на соломенную подстилку, равнодушно распределила цепи так, чтобы они не очень гремели, и с равнодушным удивлением обнаружила, что кандалы совсем не давят, а кисти рук даже свободно пролезают сквозь металлический обруч. Я бесстрастно отметила про себя, что это дело рук Альфонсо, и бесстрастно улеглась спать. И уснула. Быстро и глубоко.
Разбудило меня ощущение дискомфорта. Что-то мешало мне спать. Я ворочалась, елозила по соломе. Цепь звякала и, в конце концов, я проснулась. Только тогда я поняла, что солома кишела какими-то насекомыми, которые ползали по мне и кусались. Наяву это оказалось страшнее, чем во сне. Я всегда ненавидела насекомых и испытывала брезгливый страх перед ними, поэтому, осознав, что происходит, я вскочила, с трудом подавив готовый сорваться крик, и начала истово отряхиваться, почти как мокрый пес. Цепь звенела и бренчала на все лады, так что, похоже, я устроила в ночной тишине настоящий концерт. Через минуту-две послышался звук отпираемого замка, и в камеру протиснулся заспанный надзиратель. Увидев, чем я занимаюсь, он расхохотался:
— Тьфу! Чистюля! Что, не нравятся животные? Здесь их, конечно, немного больше, чем в господских покоях, шлюха!
Он толкнул меня на подстилку, ухмыльнулся и вышел. Осознание того, где я нахожусь, и что мне теперь грозит, нахлынуло внезапно, сменив апатию мраком страха в душе. Я перешла с соломы на голый грязный пол (мне хотелось думать, что по полу прыгало меньше насекомых), села, прислонившись к не менее грязной стене, и принялась анализировать ситуацию, пытаясь дать здравому смыслу пробраться сквозь всепоглощающий, ослепляющий страх.
Выводы, однако, не принесли утешения. Получалось, что рассчитывать мне было не на кого. Скорее всего, Святогора отправят за "святыней", не столько ради осуществления некоей миссии, которую, возможно, хозяева посчитали бредом раненого, сколько, чтобы удалить его из замка. Руки у них будут развязаны, и падре Эстебан уничтожит и Колю и меня, о чем он так давно мечтал. Теплилась робкая надежда на доброе отношение дона Альфонсо, но в то же время, боль в его взгляде могла мне вчера только померещиться, да и света здесь, прямо скажем, недостаточно для того, чтобы прочитать по лицу всю гамму человеческих переживаний. Нет, сын владельца замка, наследник замка, не пойдет против отцовской воли, подсказывал мне разум. И надежда угасла.
