Николай Берг - Лёха
Зато когда опять пришел в себя, добрый Жанаев опять дал приложиться к фляжке. И это было редкостное наслаждение, такого, пожалуй, и не припомнить! Словно вливал жизнь по глоточку. Но тревога никуда не ушла. На секунду даже какие-то мутные мысли в голову про коварного азиата пришли, но мысли были большие, в голову не поместились и исчезли. Рассыпавшись на нечитаемые огрызки.
Глаз наконец-то удалось открыть. Сначала не понял ничего. Устал, закрыл глаз. Проснулся. Опять осторожненько глаз открыл, в виде бонуса с чего-то раскрылся за компанию и другой. Долго всматривался. Дошло вдруг — лежит в каком-то шатре, но очень маленьком. Почему-то это напугало. Рядом кто-то сипло застонал. Напугало еще больше, и от этого уснул, как провалился.
Проснулся оттого, что кто-то на руку наступил. Опять бурят с фляжкой приполз.
Попил, еще поспал. Все тело болело, словно последние дни из тренажерного зала не вылезал. А попутно в этом же зале его еще и били все это время. Дурацкий какой-то тренажерный зал. Но пальцев на руке оказалось уже пять. Это удивило. Размножались что ли, эти чертовы пальцы? Смог поднести руку к лицу. Пересчитал. Точно пять. Чудеса. Кто-то бубнил неподалеку знакомым голосом. Присмотрелся, повертел теперь уже и головой, которая хоть и гудела нудным шерстяным каким-то шумом, но уже могла поворачиваться, хоть и с трудом. Обнаружил, что и впрямь находится в шатре — палатке из какого-то смутно знакомого материала. Тщательно осмотрел себя, удивляясь, словно видел свои руки и ноги впервые. Странные они какие-то были, но вроде как свои, точно. Немного удивился, увидев рядом свернувшегося в калачик бурята. Опять странно. Один бурят воду носит, другой тут спит. Двое бурятов. А снаружи кто-то бубнит что-то. Наверное, там еще буряты. Ни-че-го не по — ни — ма — ю! Чудесастости идиотские. Лежать уже не мог, все бока словно кто-то грубо оттоптал. Посидел, подумал. Думать не получилось. Пить по-прежнему хотелось. Вспомнил, что вроде был ранен. Осмотрел себя. Ничего не нашел. Опять осмотрел себя. Опять ничего не нашел. Спохватился, что уже давно сидит и осматривает себя, словно по кругу раз в десятый. Пополз к выходу, в котором кроме каких-то кустов не было ничего видно. Под мышками чесалось, словно его кто-то кусал. И вроде как мурашки какие-то по телу бегают. Или ходят? Одни — бегают, а другие — ходят. Навстречу. Вылез. Снаружи увидел маленький костерок, практически без дыма. Двое мужиков знакомых. Один смотрит какими-то снулыми рыбными глазами, а другой из фляжки пьет.
— Лёха, иди сюда! — позвал тот, что пил из фляжки.
Это он кого зовет-то? Чего им надо? Какой еще Лёха? Имя вроде знакомое.
— Пить хочешь?
И фляжку показывает.
Пить хотелось, и Лёха старательно пополз на четвереньках к вожделенной фляжке, размышляя, кого же здесь зовут Лёхой, а заодно удивляясь тому, что ползти так далеко. Тот, который сидел с мутными глазами издал какой-то странный звук, совершенно непонятный.
— Это ты блевать собрался, плюнуть или откашляться? — тревожно и неприязненно спросил мужик с фляжкой.
— Не знам — странно ответил мутноглазый и повалился на траву.
А Лёхе оставалось проползти еще столько же, сколько он смог до этого разговора. Хотя и было там метров шесть всего до костерка, но это на первый взгляд. На самом-то деле всякий раз, когда Лёхе переступал рукой или ногой, пространство внезапно изменялось и становилось другим. И большой шаг превращался в маленький. Это было очень пугающе.
Боец Семенов.— Адууха малтанай хэр байнаб? Ногоонтнай хэр урганаб? — участливо, но не без ехидства спросил Жанаев.
— А? — хрипло переспросил его с трудом очухивающийся боец Семенов. Бурят повторил вопрос, и до Семенова дошло, хоть и с немалым трудом, что его узкоглазый товарищ спрашивает о том, как растет на его пастбищах трава и как поживает его скот. Стандартное приветствие, принятое у бурятов выдавалось обычно Жанаевым, когда он хотел съязвить. Красноармеец подумал. Судя по общему состоянию души и тела трава на пастбищах не росла, а насчет скота… По ощущениям во рту, которое с легкой руки Уланова в взводе называлось «эскадрон переночевал» со скотом был полный порядок.
— Будэш ишо? — спросил бурят, протягивая тяжелую и холодную фляжку.
— Ага — выдавил из себя с натугой Семенов и присосался надолго. Взгляд фокусировался с трудом, руки и ноги, словно из свинца были сделаны и слушались плохо. И мысли были под стать, катались в голове с гулом, словно гантели по дощатому полу в казарме. Плохо было бойцу, а, наверное, было бы и еще хуже, третью флягу уже ему притащил азиат, а пить хотелось по-прежнему.
— Что это со мной? — прохрипел больным голосом Семенов. Его товарищ только плечами пожал. Нельзя сказать, что сам Жанаев выглядел как огурец — и глаза ввалились и щеки, скулы вылезли, и сам осунулся и как-то посерел кожей, но смотрел внимательно, двигался он почти нормально, чуточку враскоряку, но быстро. Вот о себе такого сказать Семенов не мог, отвратнейше он себя чувствовал, попытался встать на ноги, повело в сторону, смог только на четвереньки выйти. Да потом не удержался и опять прилег. Азиат, сидя рядом, с тревогой наблюдал за возней.
— Кушать будш? — заботливо спросил он.
При мысли о еде Семенова неожиданно замутило, и он отрицательно помотал головой. И сам себе удивился, уж что-что, а покушать было бы уместно, сколько времени не жравши. Но опять замутило, и земля зашевелилась, словно живая.
— Ты это, сам… как это… эдихэ — в несколько приемов выговорил Семенов деревянным языком.
— Зай! — легко согласился бурят. Деликатно сел поодаль, пошуршал сумками, позвякал тихонько чем-то. Утомившийся от всего этого Семенов уснул, как под лед провалился. Снилась какая-то муть, жуткая и незапоминающаяся. Проснулся оттого, что его кто-то тряс за плечо. Опять оказался Жанаев. Еще одну флягу принес. Семенов выдул и ее в один мах и ему чуток полегчало.
— Остальные где? — спросил он.
— Спят! — ответил бурят. Подумал и добавил: — И вода пьют.
— Все плохи?
— Ишо хуже. Дохлые мал-мал. Жыв так да. Но как дохл.
Бурят не очень хорошо говорил по-русски, особенно когда волновался. С Семеновым ему было проще общаться. Но волновался он сильно, потому как раньше не видал подобного. Его товарищи словно валяли дурака, но получалось это жутковато, и несколько раз Жанаев всерьез испугался, что придется утром рыть для компаньонов могилу. Та еще ночка у него получилась. Только уже утром понял, что худшее миновало, и сильно обрадовался. Плохо одному в этих лесах остаться. Потому и ухаживал за страдальцами как заботливая нянька, а со старым сослуживцем даже уже и юморить начал.
— Рассказывай. Только сядь подальше, колбасой пахнешь, а мне не по себе что-то — сказал Семенов.
Бурят сел в привычную свою позу по-турецки сложив ноги и негромко стал описывать, что да как происходило тут ночью. Семенову оставалось только удивляться рассказу. Сам он не очень твердо помнил, что было после того, как их кто-то обстрелял из пары винтовок. Помнил еще, что сначала хотел рубануть очередью как надо, а потом подумал, что раз едут на немецком тарантасе и в немецких касках, то стреляют, скорее всего, свои и потому влепил очередь явно мимо. Помнил еще, что такая провидческая мысль восхитила его самого своей глубиной и мудростью, хотя сейчас ничего особенно в простом этом решении он не видел. Жанаев вообще оценивал их вчерашнее действие, как «шумашестиэ». Пожалуй, он в этом был прав, выходки и впрямь были достаточно нелепые. Но то, что они вытворяли пока ехали по дорогам, еще как-то понималось, хотя и удивляло теперь дурашливой лихостью и безоглядностью, а вот когда все трое приятелей стали по очереди вырубаться, тут-то бурят всерьез испугался. С трудом удалось загнать вездеходик в гущу леска подальше от дороги и тут Лёха окончательно выключился из сознания. Бурят пытался договориться с остальными двумя товарищами, но те совсем из ума вышли. Семенов как заведенный стал заряжать и разряжать магазины к своему пулемету, а когда бурят к нему обращался, отвечал, что вот сейчас закончит — и продолжал делать одно и то же, то выщелкивая патроны, то вставляя их обратно. Середа тоже вел себя странно, ни с того ни с сего начав повторять фразу, что какая-то неведомая Ленка — дура. Потом не то уснул, не то сознание потерял. Перепугавшийся бурят еще успел до темноты нарубить штыком лапника и веток, устроил под здоровенной елью лежбище, застелил все это нарезанным в БТР кожзаменителем и, стянув с товарищей немецкие плащ-палатки, состряпал нечто вроде тех шатров, что делали немцы. Середа к тому времени уже сидел с закрытыми глазами и пускал слюни, Лёха похрапывал, а Семенов, невзирая на темноту, лязгал и лязгал патронами, словно в него злой шодхер вселился. Бурят затащил двоих спящих в палатку, пристроился сам и спал урывками. Просыпаясь только для того, чтобы услышать все тот же тихий лязг. Не выдержал и посреди ночи вылез к свихнувшемуся товарищу. Все попытки отвлечь того от странного занятия провалились, Семенов соглашался с тем, что ему говорилось, вроде как разумно обещал сейчас закончить — и продолжал все то же самое. Единственно, что сработало — так это фляжка с водой и приказ «Пий!»
