Московское золото или нежная попа комсомолки. Часть Вторая (СИ) - Хренов Алексей

— Принцесса, говоришь? Ну, Изя, держись, — усмехнулся Лёха, ловко поставив её на четвереньки.

— За Сталинград! — бодро объявил он, задирая её юбку с энергией бойца на передовой.

Прошло сорок минут. Диван скрипел в унисон с мыслями Лёхи, который теперь совсем иначе смотрел на происходящее.

— Не! Это был точно самолёт, с фарой на посадку заходил, — радостно билась непослушная мысль, влетевшая в его сознание так же внезапно, как и упавшая звезда.

В два часа ночи, пользуясь моментом, Лёха тихонько поднялся с кровати и, пройдя к телефону в квартире Исабеллы, разбудил сонную телефонистку. Долгие гудки, раздражённый голос на линии, и, наконец, он дозвонился до аэродрома.

— Небо затянуто тучами, полоса раскисла, — сообщил дежурный. — Полётов до обеда не будет.

— Отлично, — подумал Лёха, предупредив о своём отсутствии до обеда. Он повесил трубку и вернулся в спальню, где сладко спала Исабелла, свернувшись клубочком под тонким одеялом.

— Ахули, — философски изрёк Лёха, залезая обратно под одеяло. Лёгким движением он развернул красавицу к себе нужными частями тела.

— Сталинхаад! «Фойя, пэро но деспьертэс,» — пробормотала Исабелла, не открывая глаз, поудобнее прогибая спину.

Лёха хмыкнул, переваривая услышанное.

— «Будешь трахать, не буди!» — сделал он себе вольный перевод с широкой ухмылкой. — Уж извини, этого я тебе точно не пообещаю!

Наутро товарищи на аэродроме с удивлением наблюдали сияющего Лёху, вылезающего из маленького голубенького кабриолета в чистом, выглаженном обмундировании, еще и сидящая за рулём автомобилистка нежно чмокнула его прямо в губы.

— Хренов! Ты сам помятый и с синяками под глазами, словно после пьянки, а обмундирование выглажено, как на парад! Ты что, в прачечной ночевал, что ли? — спросил Остряков, с любопытством и лёгкой завистью разглядывая его.

Лёха лишь хмыкнул и, поправив ремень, подмигнул:

— Вроде того! В стиральной машине всю ночь кувыркался!

Самый конец апреля 1937 года. Аэродром Ла Альберисия, пригород Сантандера.

И вот через неделю пребывания в гостеприимной Астурии, утром, не успев закончить завтрак, лётчики были выдернуты из столовой по тревоге.

— Тревога! Срочный вылет! — прокричал посыльный, едва переводя дыхание.

Глава 44

Адиос! Эспанья!

01 мая 1937 года. Аэродром Ла-Альберисия, пригород Сантандера.

— Да-здра-перма! — с порога радостно и громко приветствовал Лёха своих товарищей, входя утром Первого мая в столовую, — Когда намечен торжественный парад и мирная демонстрация трудящихся?

С этими словами он, словно Ленин на броневике, поднял руку, будто действительно обращался к тысячам собравшихся, и, не дожидаясь ответа, продолжил:

— Мне, пожалуйста, плакат с «Мир! Май! Труд!» — заявил он, сверкая глазами, и почти шёпотом добавил, заканчивая рифму: «Где поймают, там…».

Надо отметить, что с той памятной ночи с этим действием у Лёхи проблем не стало. Вечером, как трамвай по расписанию, у ворот аэродрома появлялась энергичная автомобилистка за рулём маленькой голубой машинки, посылающая воздушные поцелуи и призывно машущая нашему герою.

— Лёх, ну хоть раз нас познакомь с дамой! Чем вы с ней таким занимаетесь, что ты дрыхнешь сутками, как пожарный конь! — в очередной раз подколол его Кузьмич.

— Агитирую за советскую власть отдельно взятую женскую особь! Изо всех своих комсомольских сил! — поржал в ответ Лёха.

Несколько человек за столами прыснули со смеху, но виду старались не подавать. Остряков, потягивая из чашки утренний кофе, лишь покачал головой, сдерживая улыбку. У всех было прекрасное настроение — весна, праздник, никакой тревоги с утра.

Когда была возможность, днём Лёха отсыпался, как пожарный после ночного вызова, а к вечеру снова возвращался в строй, полный сил и энтузиазма.

Лётной работы хватало на их маленькое подразделение — техники не раз уже самоотверженно снимали торпеду с его самолёта, вешали сто килограммовые бомбы, и звено морских бомбардировщиков разносило в пыль колонны франкистов, стремительно наступавшие на страну Басков.

И снова, каждое утро, словно ничего и не было, торпеда опять радовала глаз своим грозным видом, подвешенная под самолётом Лёхи.

— Вряд ли сегодня для нас будет какая-то работа, — задумчиво произнёс Остряков, облокотившись на стол. — Фашисты скорее всего будут бомбить митинги в городах, так что сегодня истребители отдуваются.

Он поставил чашку, и добавил с лёгкой улыбкой:

— А мы, да, после завтрака на митинг, и потом, раз уж Хренов требует, пройдём поэкипажно торжественным маршем!

Лёха приподнял брови, изображая неподдельное удивление, мол он совершенно не просил о строевой подготовке.

Настроение у всех было приподнятое, несмотря на войну. Ведь даже в такое неспокойное время находилось место и для шуток, и для маленьких праздников.

Когда казалось, что бесконечное ничегонеделание станет их новой реальностью, в столовую влетел запыхавшийся посыльный. Его глаза горели, как прожектора, а голос звенел от напряжения, будто он боялся, что не успеет договорить.

— Тревога! Срочный вылет! — прокричал он, тяжело переводя дыхание и обводя взглядом собравшихся лётчиков.

Лёха замер на мгновение, поставив кружку с недопитым кофе. Вокруг всё ещё царила уютная ленивость утреннего завтрака, но в одно мгновение её сменил горячий прилив адреналина. Бросив быстрый взгляд на товарищей, он вскочил, подхватил лётный шлем с крючка и уже через секунду мчался к выходу. Лётчики были выдернуты с завтрака, за спиной гремели стулья, все торопливо собирались.

— Ну, наконец-то, — пробормотал Лёха себе под нос, затягивая ремень шлемофона. — Надеюсь, на этот раз не впустую прокатимся.

На плацу их с трудом догнал дневальный, который, сбиваясь на каждом слове, доложил последние известия:

— Из штаба… срочное сообщение! Британский пароход «НИСРИ», что в Сантандер идёт… вопит, на весь Бискайский залив, что его преследует линкор мятежников… вместе с эсминцем!

Подбежав к самолёту и торопливо проводя предполётный контроль, Лёха замер в изумлении уставившись на торпеду.

Черный матовый бок сигары сиял свежей надписью, сделанной белой краской. Каждая печатная буква послания была любовно вырисована, видно для лучшего воспитательного эффекта. Теперь Лёхин самолёт с торпедой грозил мятежникам надписью: «ЗАБЬЁМ КОЗЛОВ!»

— Кузьмич! Опять твои художества! — крикнул не отрываясь проверяющий готовность самолёта Лёха.

Кузьмич, слегка застеснявшись, шевельнул своими будёновскими усами, и оправдываясь произнес:

— Ну красиво получилось же! Целый час рисовал с Алибабаевичем! — сдал подельника художественный руководитель творчества.

Стрелок, не ожидав такой подставы, тут же возмутился:

— Моя только краска таскал! — открестился он на всякий случай.

— Молодцы! Красиво и политически правильно! Запускаемся! — дал команду Лёха.

Уже сидя в самолёте, сознание откопало, что где в будущем от читал о попавших на Русско-Японскую войну и там был похожий девиз, означающий уничтожить врага любой ценой…

Моторы завелись, выбрасывая клубы дыма. Самолёты, будто хищные птицы, выруливали на старт, готовясь взмыть в небо, унося на борту грозный привет мятежникам.

01 мая 1937 года. Море в 40 милях от Сантандера, Линкор «Эспанья».

Лётчики взлетали поочерёдно, соблюдая отработанный много раз порядок, и, набрав высоту, привычно построились звеном. Двигатели ровно урчали, а самолёты уверенно держали строй, послушно следуя курсу на заданный квадрат моря в районе Сантандера. Всего двадцать пять минут полёта отделяли их от указанной точки, но для Лёхи, как и для его товарищей, эти минуты растягивались в целую вечность.

Он сжимал штурвал чуть крепче обычного, а взгляд постоянно скользил от приборов до горизонта, расстилающегося перед ним, ища корабли мятежников, словно подтверждение собственным мыслям. Прошлый опыт применения торпеды против эсминца оказался не из лёгких — попасть в такую шуструю и подвижную цель было задачей, требующей идеального расчёта и большого везения.