Борис Акунин - Детская книга для мальчиков (с иллюстрациями)
Но княжна шепотом спросила про другое:
— А я — классная?
Классная девчонка
Снова, как год назад, Ластик ехал в южном направлении, но до чего же изменился способ его передвижения!
Ныне он не трясся в собачьем ящике, а покачивался на мягких подушках просторной царской кареты.
Вокруг сверкал золотыми латами почетный эскорт из конных рейтаров с опущенными забралами на шлемах, с многоцветными штандартами в руках, а сзади на рысях поспевали полторы тысячи дворян московских, разодетых в пух и прах.
Грандиозная процессия прогрохотала через Москву-реку по специально выстроенному мосту неслыханной конструкции — он держался не на опорах, а на одних канатах (самоличное изобретение его величества) — и с необычной для церемониального посольства скоростью понеслась по широкому шляху. Зная, с каким нетерпением государь ждет свою невесту, князь Солянский велел гнать во весь опор.
Мчали без остановки и в тот же день перед закатом сошлись с поездом сандомирского воеводы Мнишка — еще более многолюдным, но куда менее роскошным.
Сам-то пан Мнишек ехал на прекрасном аргамаке в сверкающей упряжи (конь из государевых конюшен; сбруя тоже), белоснежная карета его дочери тоже была чудо как хороша (опять-таки дар с государева колымажного двора), но свита выглядела довольно потрепанно, а сзади и вовсе валила оборванная, шумная толпа нищей шляхты, отправившейся в Москву за весельем и богатством.
Обе колонны остановились на лугу в двухстах шагах одна от другой. Туда-сюда засновали гонцы, обуславливая детали церемониала. Ластик сидел в своей карете, как истукан — блюл перед поляками государеву честь. Дело было нелегкое. Посидите-ка ясным майским днем в шубе и меховой шапке. Без кондиционера, без вентилятора, даже дверцу кареты не приоткроешь — неподобно.
Воевода долго ломался, не желал встречаться с принцем Солянским, пока ему не пожалуют парчовой шубы — мол, пообносился в дороге, стыдно царскому тестю в таком виде показаться перед московскими дворянами.
Ладно, послали ему и шубу, и сундук с червонцами. Тогда переговоры пошли быстрей.
Московские слуги ставили посередине луга два шатра: малый серебряный для пана Мнишка и великий золотой для пани Марины.
Солнце совсем уже сползло к горизонту, когда один из рейтаров, охранявших карету, с поклоном открыл дверцу и спустил ступеньку.
Ластик важно ступил на траву, поддерживаемый с двух сторон.
До шатров было рукой подать, но идти пешком великому послу невместно — князь-ангелу подвели смирного коня, накрытого алой попоной.
Рейтары почтительно взяли государева брата под локотки, усадили в седло.
— Эй ты, — щелкнул Ластик одного из них по забралу. — Веди.
Тот низко поклонился, взял коня под уздцы. С другой стороны семенил толмач, сзади шествовала свита из лучших дворян.
Помня, что на него сейчас смотрят тысячи глаз, Ластик повыше задирал подбородок и пялился в пространство — именно так подобало вести себя представителю великого государя.
У входа в серебряный шатер его поджидал Мнишек — невысокий, пузатенький, с холеной бородкой и закрученными усами.
Приложив руку к груди, воевода слегка поклонился и заговорил сладчайшим голосом.
— Сначала пожалуй ко мне, светлейший принц, — перевел толмач. — Я желаю обсудить с тобой кое-какие неожиданно возникшие обстоятельства.
Снова вымогать будет, догадался Ластик и важно обронил, воззрившись на поляка с высоты седла:
— Желать здесь может один лишь государь Дмитрий Иванович. Долг всех прочих повиноваться его воле. Мне приказано перво-наперво передать поклон благородной госпоже Марине, твоей дочери. С глазу на глаз.
Воевода заморгал, глядя на расфуфыренного мальчишку, державшегося столь надменно. Перечить не осмелился.
— Как твоей милости будет угодно, — сконфуженно пролепетал он. — Воля монарха свята. Я обожду.
Рейтар потянул коня за узду. Двинулись дальше.
Из второго шатра навстречу послу никто не вышел, лишь по обе стороны от входа застыли присевшие в реверансе дамы — фрейлины Марины Мнишек. В Москве этаких женщин Ластик не видывал: непривычно тощи, с непокрытыми головами, а удивительнее всего было смотреть на голые плечи и шеи.
Спохватившись, что роняет престиж государя, Ластик отвел глаза от дамских декольте и грозно воскликнул:
— Где ковер? Не может нога царского посла касаться голой земли!
Толмач перевел, откуда-то понабежали паны, загалдели по-своему, но ковра у поляков не было.
— Не ступлю на траву! — объявил князь Солянский. — Не стерплю такого поношения! Ну-ка ты, — снова шлепнул он рейтара по шлему. — Бери меня на руки и неси в шатер, пред очи государевой невесты. А ты тут жди, — прикрикнул на сунувшегося следом толмача. — Понадобишься — позову.
Солдат осторожно вынул из седла сердитого посла и на вытянутых руках торжественно внес в шатер, разделенный бархатной портьерой надвое.
В той половине, куда попал Ластик, не было ни души. Земля застлана медвежьими шкурами, из обстановки — костяной стол на гнутых ножках и два резных стула.
Сейчас я ее увижу, с волнением думал Ластик. Наверное, эта Марина и в самом деле какая-нибудь совершенно необыкновенная, раз Юрка так ее любит.
Занавес колыхнулся, словно под напором сильного ветра, и к послу вышла будущая царица. С ней был еще какой-то человек, но на него Ластик даже не взглянул — его сейчас интересовала только Марина.
Первое впечатление было такое: она выглядит взрослее своих восемнадцати лет. Взгляд прямой, гордый, совсем не девичий. Губы тонкие, будто поджатые. Непохоже, чтобы эта девушка часто улыбалась. В принципе ничего, но не такая сногсшибательная красавица, как расписывал Юрка. В какой-то книжке было написано, что настоящая красавица всегда прекрасней своего наряда, как бы он ни был хорош. А у Марины внешность, пожалуй, уступала великолепию платья, слишком густо обшитого драгоценными каменьями. Они так сверкали и переливались, что лицо оказалось словно бы в тени.
Ластик поклонился царской невесте.
Та едва кивнула и заговорила первой, что вообще-то было нарушением этикета, поскольку князь Солянский представлял здесь особу государя.
— Я слышала, что названный брат Дмитрия очень юн, но ты, оказывается, вовсе дитя.
Что Марина успела выучиться по-русски, было известно из писем, но Ластик не ожидал услышать такую чистую речь, почти без акцента. Удивился — и обиделся. Во-первых, сама она дитя. И во-вторых, чего это она такая надутая?
Помня, как поставил на место ее папашу, Ластик со всей солидностью объявил:
— Государь велел мне сказать твоей милости нечто с глазу на глаз.
И демонстративно покосился на спутника Марины, судя по кургузому наряду, из немцев.
Но у дочки характер оказался потверже, чем у отца.
— Это мой астролог пан барон Эдвард Келли. У меня нет от него секретов, — холодно молвила она. — Говори.
Пришлось рассмотреть астролога получше.
Он был немолод, невелик ростом, неприметен лицом и состоял сплошь из геометрических фигур: квадратное туловище, ноги — как два массивных цилиндра, шар бритой головы, сверху покрытой черным кругом берета. Да и физиономия у барона тоже была вполне геометрическая — эллипс с пририсованным книзу треугольником каштановой бородки, а по бокам две симметричные дуги усов.
Одет Эдвард Келли был в несуразно короткую куртку (кажется, она называлась «камзол»), смешные шорты с пуфами и обтягивающие чулки розового цвета. По московским понятиям — скоморох, шут гороховый. Интересней всего Ластику показалась странная конструкция, прикрепленная ко лбу астролога: обруч, а на нем пузатая трубочка с увеличительным стеклом. Зачем она барону? Не звезды же разглядывать?
Подождав, пока царский посол его рассмотрит, Келли поклонился и спросил на таком же правильном русском языке, как и его госпожа, только звуки произносил на английский лад:
— Благоуодный пуынц, могу ли я спуосить, где ви досталы такой пуекуасный диамант? — Пухлый палец деликатно показал на Райское Яблоко, висевшее на груди князь-ангела.
— Не время о пустом болтать, — отбрил англичанина Ластик и отвернулся. — Госпожа, у меня к тебе слово государево. Повторяю еще раз, — с нажимом произнес он, — оно предназначено лишь для твоих ушей.
Марина топнула ногой, ее глаза сверкнули:
— Не забывайся, князь! Ты говоришь со своей будущей царицей! У меня нет тайн от барона Келли! А хочешь, чтоб нас не слышали чужие — вели выйти своему рейтару. Или ты боишься оставаться со мной без охраны?
Ластик в замешательстве оглянулся на солдата. Из-под забрала донесся веселый смех, и рука в перчатке расстегнула застежки шлема.
