Лев Соколов - Спящий бык
— Другую юрисдикцию. — Опят подсказал мне старик.
— Во-во, под сень других крылов и поварешек. Поскольку в какой-то момент богов расплодилось доставочное количество, драться между собой на землетрясениях и потопах стало невыгодно, ибо гибла "кормовая база", и на ослабевших конкурентов тут же находился более сильная третья сторона, которая обычно действовала по принципу "падающего подтолкни". В результате боги в какой-то момент заключают перемирия, организовывают территориальные союзы, которые совместно дают отпор приезжим нахалам из других регионов. А между собой ведут конкуренцию за прихожан уже за счет тонкой политики и искусных интриг, да и среди людей чаще действуют за счет агентов влияния из числа жрецов и фанатиков. Интрига тоже великая сила. Потопов нет, но у людей за пару поколений произсходит несколько войн- междусобойчиков, переселился один шепелявый на язык народец поближе к теплым местам. И вдруг великий глава одного из божественных союзов, ну скажем, глава неба земли и океана коневладыка Посейдао, обнаруживает, что вовсе он уже не глава, со владычества на небе его сместили, землей он тоже не правит, — по хитрому загибу людской веры ему осталось право только время от времени её сотрясать. А осталось ему от былого могущество только море, да кони, запрягать которых ему теперь приходится не в колесницу, — ибо она по пучине не ездит – а в ракушку-мутанта исполинского размера. Да и имя его теперь звучит как какая-то прибалтийская фамилия – Посейдонис-сс. А сверху, с Олимпа подмигивает Посейдонису ставший новым генсеком коллега Зеус, и добродушно грозит пальцем, мол – в большой семье не щелкай клювом… Так ли излагаю, Высокий?
— Любят тебя наверно дети. — Буркнул старик. — Хорошо сказки рассказываешь.
— Да, это у теплых морей… А у холодных северных берегов, кое-кто, — не будем тыкать пальцем – точно так же подсидел бывшего всеотца Тюра… Ну так я продолжаю. Не то даже страшно, что какого-то божка подвинули в иерархии и отобрали пару функций, и с воздусей ссадили кататься по океану в ракушке. Хоть и это неприятно конечно. А то страшно – подхожу к сути – когда в силу происков конкурентов, или по закономерности развития человеческого общества, люди вдруг изменяют веру в саму суть своего божества. И вот тут начинает несчастного бога корежить. Живут себе скажем боги-близнецы Зиу и Зиса, и любят друг нежной братско-сестринской любовью. А сменится пара поколений людишек, которые так быстро сгорают, что даже веру свою не могут толком передать, и вдруг узнают бог и богиня, что они уже не брат и сестра, а муж и жена; и любить им теперь положено друг-друга любовью не только нежной, но и жаркой… Ну или наоборот, да… Это, сдается, кому хочешь крышу свернет. Память божку говорит одно, а людская вера, что кипит в каждой клетке, совсем другое. Человек бы кончил шизофренией, ну а боги погибче конечно… И что делать богу в подобной ситуации? Есть у него два пути. Первый – остаться верным памяти. Второй – покорится вере и принять изменения, что диктует тебе народ. За каждое решение – своя плата. Останешься верен памяти – лишишься своих сил, ведь это уже не в тебя верят люди, и сходит твоя лодка с полноводного потока их веры, а по стремнине мимо тебя уже несется другой бог, оседлавший силу, потому что свято место пусто не бывает. И если покоришься людской вере – цена высока. Изменишься, и через некоторое время уже и не вспомнишь каким был, что считал важным, кого любил, и так далее.
Я посмотрел на старика.
— Так что, Высокий? Кем же тебе больше нравилось быть? Ответь, Водэназ. Доволен ли ты, что сперва был грозовым великаном Воде, шагающим в буре и подбиравшим души мертвых? Рад ли, что после стал Воданом, небесным отцом, одаривая плодами и борясь со смерчем? Нравилось ли что после стал богом диких битв, алчущим людских жертв на алтарях, и собирающим в свой чертог таких как дроттин Эйнар? В радость ли тебе было стать предводителем дикой охоты мертвецов, убивающих детей за неосторожное слово? Легко ли было пожертвовать глаз за мудрость, если до этого и так все знал с двумя глазами? Мило ли тебе, что сменил свою первую жену Йорд, на Фригг, а потом и вовсе остался без супруги?
— Хватит! — Рявкнул старик.
Ветер ураганом прошел по верхушкам соседних деревьев. От корабельного ангара раздался испуганный писк, — я понадеялся, что ангарщикам сейчас хватит ума уйти подальше отсюда.
— Ты что ли не менял своих имен, и сутей своих, чтобы оставаться в потоке силы? — Процедил старик глядя на меня лютым взглядом, правым глазом – нормальным, и левым, страшным пустым и неживым.
— Менял, — тоскливо согласился я. Менял как перчатки, и менялся, идя за потоком. Только вот однажды, после очередного изменения я обнаружил, что люди назвали меня защитником честности, хранителем клятв и договоров. А став таким, как ты понимаешь, юлить и идти за потоком я уже не мог. Правда, после этого я довольно долго продержался.
— Трудно быть честным богом? — Ядовито спросил старик.
— Не легче, чем честным человеком.
— А все-таки тебе было проще – пробурчал старик. Солярные божества вообще не так изменчивы. Свети себе и свети…
— Может быть… Но мне кажется я продержался так долго, потому что людям нужна справедливость. А я карал за обман и был защитником честности.
— А все-таки бог с креста победил тебя, — не без злорадства ухмыльнулся старик.
— Он всех нас тогда победил… — я пожал плечами. — Люди сделали свой выбор,
— Не люди, а один хитрожопый романский император, и кучка крестовых жрецов! — Стукнул по посоху Один. Мы прозевали, а они поддержали этого сладкоречивого ханжу, и потом мы уже оказались слишком слабы.
— Не горячись. Ты злишься, а ведь ему можно лишь сочувствовать. Помнишь, с какими идеями он пришел? А через несколько сотен лет от его имени убивали уже всех несогласных. Причем христиане убили христиан больше, чем все другие иноверцы. Представляешь, как его тогда корежило?
— А ты представляешь, каким он в результате стал? — Хихикнул старик. — лицемер-убийца с ханжеской улыбкой, в окружении сонма крылатых пупсиков-херувимов.
— Ну, может, он не поддался? Может, как раз сошел?
— А разница? Поток-то уже был и ширился. Если тот, первый и сошел, скоро созданным им когда-то потоке уже сидел такой, какого я описал. Трудновато, знаешь, мне ему сочувствовать, когда я вспоминаю, как конунг Олаф Харальдссон насаждал христианство в моей Норвегии. — Заледенел глазами старик. — Рассказать тебе, что он делал с теми, кто держался старой веры?
— Не надо…
— Вот именно – "не надо". Люди называли этого толстяка за глаза мясником. А не прошло и несколько лет после смерти, как его объявили святым. П-фф…
— Именно тогда у тебя родилась идея уйти сюда?
— Людей в этом мирке я поселил куда раньше. Я всегда умел думать наперед, в отличие от большинства наших самодовольных болванов.
— Но скажи, почему у тебя тут такая… — я замялся. — такая дикость средневековая? Здесь все словно застыло.
— А зачем мне развитие? Ухмыльнулся старик. — Что они, начнут сильнее в меня верить, если у них будут движки внутреннего сгорания и сотовые телефоны? Скорее наоборот. Так что пусть уж мое стадо живет в заповеднике. Я здесь даже централизованной власти не даю укрепляться. Ты думаешь, почему я свел тебя с Эйнаром? Он был хороший кандидат, чтобы тебя разбудить. А ты был хороший кандидат, чтобы его убить. Слишком много он начал под себя подминать, этак начал бы сколачивать большое королевство… Я же получал выигрыш в любом случае.
— Ты ведь мог остановить его, сам. А сколько он успел понатворить дел.
— Я не вмешиваюсь в дела стада по мелочам.
— По мелочам… Семья Вермунда погибла, Бьёрн погиб. Это только те кого я знал. А сколько всего их было, небожитель ты хренов?
— Я, знаешь, не вездесущ, чтобы следить за каждым.
— Эту-то ситуацию ты отслеживал.
— С момента когда встретил тебя на вейцле, — да. Мои вороны поселились у хутора Вермунда…
— Значит, мог вмешаться.
Он только снисходительно посмотрел на меня и улыбнулся.
— Мог. Но не хотел. Ну-ну, так ты на мне дырку взглядом прожжешь… Ладно, допустим я бессердечный языческий божок. Но не думал ли ты о том, что когда Эйнар резал семью Вермунда, — все это время за ситуацией наблюдал не один, а два бога? — Один с тяжелой насмешкой посмотрел на меня. — Что в это время делал ты? Вмешался? Нет, ты задницу в кустах протирал.
— Я не знал, на что я способен.
— Верно. А кто заставил тебя забыть? Тебя что, насильно лишили памяти? Нет, — это ты сам. В какой-то момент растеряв всех верующих, устав нести память прожитых лет, ты позавидовал людям. Не знаю уж, как это было в подробностях. Но догадаться нетрудно. Самогипноз, ты заставил себя поверить что ты обычный человек, и стал жить, раз за разом меняя жизнь как перчатки, просыпаясь только к старости, когда уже нельзя игнорировать очевидное, и сам себя подбрасывая к дверям очередного роддома младенцем? Тьфу! Стыдно и сказать! Я сохранил силу, но не захотел помочь. А ты остатки своей силы похоронил, и не смог помочь. Так где по факту разница между нами, чтобы ты тут теперь пытался встать в красивую позу?
