Долины и взгорья (СИ) - Щепетнёв Василий

Советская противогриппозная вакцина была весьма эффективной, и возможно, что именно это обстоятельство и породило теории, что вирус либо случайно, либо намеренно был выпущен в мир из советских секретных биолабораторий (сегодня мировым лидером стал Китай, и потому теперь уже он — подозреваемый номер один).

Эпидемия переросла в пандемию, и считается, что «русский грипп» стал причиной смерти не менее семисот тысяч человек. В Советском Союзе, конечно, прилагательное «русский» было под запретом. Просто грипп, и всё.

Ремантадин считался эффективным противогриппозным средством, но в провинциальных городах был для населения малодоступен. Впервые его синтезировали американцы в 1963 году и назвали «римантадин», однако в Советском Союзе провели широкое клиническое исследование препарата, и в 1975 году его зарегистрировали в Фармкомитете СССР и разрешили к широкому применению. Чтобы подчеркнуть вклад советских ученых, первую гласную «и» в названии препарата изменили на «е».

Сейчас, в двадцатые годы двадцать первого века, новые штаммы гриппа к ремантадину нечувствительны.

Глава 22

28 декабря 1977 года, среда

Бред

Между Чернозёмском и Сосновкой, где-то на середине пути, на меня напал грипп. То есть напал-то он раньше, может быть, даже вчера, но свою натуру показал сейчас, на дороге. Так поражает молния, так поражает финский нож. Сначала в голове зазвенел поддужный колокольчик, дар Валдая. который я легкомысленно посчитал отзвуком работы с амбулаторными картами, работы скучной, но необходимой. При въезде в Сосновку поддужный колокольчик обернулся колокольчиком зазвонным, динь-динь-динь. Тут уж я понял, что это грипп, а что делать, делать-то что?

Поставил «ЗИМ» в гараж я уже под звон колокола подзвонного, дань-дань-дань, поставил, зашёл в дом и вдруг почувствовал, что земля-то вертится! Явственно почувствовал, даже за стену подержался, чтобы не упасть.

Не упал.

Снял пальто, повесил на плечики, отступил на шаг, полюбовался. Хорошее пальто, четыреста восемьдесят чеков как копеечка!

Тут и Вера Борисовна, спрашивает, накрывать ли на стол сразу, или подождать. Обыкновенно я минут двадцать отдыхаю — слушаю новости, просматриваю газеты, просто гляжу в окно, но сегодня сразу сказал, что заболеваю гриппом, потому обедать не буду, а приготовьте мне, пожалуйста, медовый напиток. Рецепт простой: три столовые ложки сушеных плодов шиповника поместить в трехлитровую банку, залить кипятком и в кипяток добавить три столовых ложки мёда. И оставьте все это на кухне, я потом заберу. А сами идите домой, и не приходите, пока я не позвоню, грипп заразен, я справлюсь.

Сказал, и пошёл переодеваться. Дань-дань-дань, дань-дань-дань. Не стал надевать домашний костюм, а сразу в серую плюшевую пижаму влез, сорок девять чеков, зато настоящий Пакистан. Что мне эти чеки в голову лезут? И Пакистан туда же? Интоксикация!

Я набрал девочек. Как самочувствие? А я вот приболел, да, грипп, завтра не выйду, вы там уведомьте кого следует. Приезжать ко мне? А смысл? Ещё и сами заразитесь, зачем? Медовой воды у меня довольно, порошки есть, да и сам я молодец хоть куда. Утром позвоню.

Улегся на диван, включил телевизор. Блаженство ничегонеделания с чистой совестью: больной же!

Телевизор у меня хороший, «Горизонт», с большим экраном, но черно-белый. На цветной менять не собираюсь. Во всяком случае, пока. Цвет взывает к эмоциям, черно-белый — к разуму. Вот когда Ми и Фа станут смотреть мультфильмы, тогда и подумаю.

Телевизор прогрелся. Это я удачно включил: новый спектакль, и артисты любимые — Мишулин, Крамаров, Васильева, Диденко. С теми, кто из Театра Сатиры, я даже знаком, пусть и шапочно.

Переедем в Москву, будем по театрам ходить! А на кого Ми и Фа оставлять? Ничего, квартира большая, бабушку поселим. Одну, двух? Тогда не такая уж и большая получится, квартира, с двумя бабушками

Или подыскать им жилье в самой Москве и переселить туда? Нине Петровне брат подыщет работу с жильем, кандидат в члены Политбюро, это он может. А Екатерина Еремеевна сама намекала, что не прочь. Освободит здешнюю квартиру, сразу станет легче её младшенькому. Квартирный вопрос, квартирный вопрос… Её ведь запросто не купишь, квартиру, заверните мне вон ту, очень она у вас авантажная. И за чеки не купишь. Но можно квартиру снять. Люди порой вербуются, уезжают надолго, на год, на два, в ту же Антарктиду, или ещё куда-нибудь, а квартира пустует. Тут её и снять, квартиру.

У моего телевизора отдельная звуковая колонка. Повышенной громкости. Звук чистый, хороший, но я его приглушил. Хватает того, что в голове — дань-дань-дань!

Вера Борисовна ушла. А я решил измерить температуру, как оно там?

Тридцать восемь и три. Выпил стакан медового напитка, и порошок: дибазол 0.02, аскорбиновой кислоты 0.05 и глюкозы 0.5. Ненаучно, но не бездействовать же. Снижать собственную температуру погожу. Там, внутри идет напряженная работа, все на баррикады, кузнецы куют оружие победы, народ и партия едины, повсюду энтузиазм, и охлаждать его смысла никакого.

Лежу и смотрю спектакль. А они, те, что в телевизоре, нет-нет, да и бросят реплику в зал. То есть мне. Приглашают поучаствовать.

— А давай, Миша, махнем в Америку, — сказал Савелий. — Небоскребы, океаны, никакого КаГеБе — чем не рай?

— Не слушайте его, Михаил, — Мишулин смотрел серьезно, как школьный директор. — Нет КаГеБе, есть ЦеРэУ, Эф-Бэ-Эр, и вообще… Дома и стены помогают, вот ты болеешь, а они помогают. А в Америке заболеешь — а там стены не помогают, нет. Врачи, может, и хорошие, спорить не стану, а стены чужие.

— Никуда я не поеду, — отвечаю. — То есть по делу поеду, в турнире поучаствовать, матч сыграть. Может, и туристом недельки на две, на три, по местам Чингачгука и Гека Финна, а чтобы навек, бесповоротно — с чего бы вдруг?

— И правильно, — сказала Васильева. — Тут у нас работы край непочатый, а ты, Савелий, в Америку сманиваешь. Нехорошо.

— Я и не говорю, что хорошо, — начал оправдываться Крамаров. — Но бывает в жизни всякое. Можно и не в Америку. Испания хорошая страна, Португалия. А то Бразилия!

— К порядку, к порядку! У нас, между прочим, спектакль, нас вся страна смотрит, — выскочила субретка в красно-синем сарафане. Не знаю, кто такая, а, видно, хорошая актриса.

Все пообещали исправиться, и дальше пьеса пошла по тексту автора.

А телевизор-то вдруг в цвете стал показывать! Или это я сам всех разукрасил? Я такой! Могу!

Пьеса завершилась посрамлением порока и торжеством высоких чувств.

К дань-дань-дань добавился дзинь-дзинь-дзинь. Это телефон. Девочки интересуются, как там у меня. Отвечаю — тридцать семь и семь (для их спокойствия полградуса опустил), посмотрел спектакль «Аз и Ферт», не смотрели? жаль, хорошая постановка, теперь немножко почитаю, и буду спать.

Ну, читай, Чижик, сказали девочки, общий привет.

Привет!

Программа «Время». Вся страна у телевизора. Если и не вся, то почти. Сидим и внимаем.

Израильская военщина… американская военщина… чилийская военщина… Житья нет от этой военщины. То ли у нас: чинно, благородно, и никакой военщины.

На экране Леонид Ильич. Читает важный документ. Потом снимает очки, протирает их замшевой салфеткой, и, держа их в руке, смотрит на меня:

— Что, Миша, награду ждёшь? А я всё думаю, чем тебя награждать. И никак придумать не могу. Орден дать? У тебя уже есть орден. И еще ливийский есть, я помню, помню. Ты их что, коллекционировать станешь? Ну, не знаю. Человеку вне власти от них проку немного. Во власти прок есть, да. У вас, у шахматистов, рейтинг профессора Эло, а во власти вместо рейтинга — ордена. Смотришь, и сразу ясно, кто есть кто. По орденам я далеко впереди всех. Но ты ведь во власть не собираешься, зачем тебе ордена? Хотя сегодня не собираешься, и завтра не собираешься, а послезавтра дозреешь и соберёшься. Так что жди награду, скоро. С наградами медлить не стоит, награда должна находить героя сразу, а не через тридцать лет. Мало ли что случиться может за эти тридцать-то лет! Ты вот заболел, уже нехорошо. А если я заболею, в мои-то годы? Или не заболею, а вдруг случайно крыша обвалится, трибуна рухнет, поскользнусь на лестнице? За мной давно охотятся, давно. На фронте, конечно, страшновато, лукавить не стану, а уж когда на Малую Землю отправлялся, и подавно, это не шутка — на Малую Землю идти, а я там был часто, очень часто. Не сорок раз, как пишут, это не на метро кататься, но девять раз был. Обстрелы, бомбежки, много чего опасного и по пути, и на Малой Земле. Что ж делать, война. Но по-настоящему страшно было, когда в Москву вызывали. То ли хотят повысить, то ли хотят повесить? Время суровое, не церемонились. Напишут на тебя рапорт, в котором ты либо дурак, либо предатель, и что дальше? Правда, наверху не дураки сидели, Миша, совсем не дураки. Разбирались. Но не мгновенно, нет. И с тех пор я решил сплеча не рубить, и сначала хорошенько подумать, прежде чем что-нибудь делать. Иначе такого, понимаешь, натворишь, что самому невмоготу будет. А я этого не хочу. С тобой, Миша, мне многое неясно. Очень многое. То, что музыку сочиняешь, это как раз и понятно, есть на нашей земле таланты. И что в шахматах мастак, тоже, но вот как ты ловко их всех поубивал — этого я понять не могу. Передо мной твое личное дело: не был, не участвовал, не привлекался, и вдруг такое! Подобное и моему Медведеву ни разу не под силу, а его и отбирали специально, и готовили, а тут, извини, белоручка, не нюхавший пороха, кладет семерых головорезов, ни одной пули мимо… И ни в одном глазу, только о костюме вздыхаешь. Как такое может быть? Или там, — Брежнев посмотрел вверх, — действительно кто-то есть, и прислал тебя? Тогда я рад, что он за нас. Но мы, конечно, будем за тобой присматривать. Осторожно, издали. Но я думаю, что ты наш, советский, пусть и с непонятками. И за мной, как понимаешь, не заржавеет, хотя нужны ли небесному воину ордена и медали? Или нам церковь какую-нибудь открыть? Или мечеть построить, мне тут говорят, что ты коран наизусть знаешь, и женился по-мусульмански? Нет, две жены, я не против, я даже завидую, девочки они тоже наши, советские, правильные. Но согласись, непонятный ты человек. Ладно, выздоравливай. Пей чай «Советский», наш советский человек.