Галина Гончарова - Азъ есмь Софья. Царевна
— Паны ясновельможные! Не для себя прошу — для родины нашей. Пусть не топчет вражеская нога ее землю! Коли нападем мы на супостата, так большой урон нанесем ему сейчас. Зарекутся басурмане приходить к нам, не станут ходить в набеги! Мы еще их змеиное гнездо выжжем. За матерей своих, за сестер, за жен и дочерей! Все ли готовы к бою?
Рева не было. Мужчины просто склоняли головы. Володыевский оглядывал их. Сегодня ему вести в бой почти тысячу человек, эту честь он выпросил у Собесского, упирая на то, что в городе покамест все и так идет неплохо, а ему бы хоть ненадолго на простор. Ян не стал спорить, но приказал вернуться. Он уже оценил по достоинству Ежи — как лихого рубаку и хорошего командира, но без сильных амбиций.
До последнего глядела Ежи вслед его любовь, его Басенька, но ни плакать, ни уговаривать рыцаря остаться даже и не пыталась. Понимала, что может, и послушается он ее, да горше смерти будет храбрецу подобная доля. И знал Ежи, что как только скроется с ее глаз отряд — пойдет она в костел и станет молиться денно и нощно, чтобы сберегла его Матерь Божия от пуль и сабель. Чтобы сохранила его любовь той, которая стала его дыханием, его сердцем, его верой и небом. Порознь они жить уже никогда не смогут — не живет разрубленное надвое тело…
Не столько ради родины шел он на бой, сколько ради любимой женщины, надеясь, что после войны и дети будут у них, и счастье, которого оба так жаждали — и не могли осознать в полной мере, пока родную землю сотрясали войны и невзгоды.
— Все ли знают свои задачи?
Мужчины закивали. Кое-кто проверил мешки у седел.
— Тогда — вперед!
Почти тысяча всадников ринулась волной на берег.
Турки, усталые после переправы, не успели оказать достойного сопротивления.
Не говоря уж о том, чтобы как следует обустроить лагерь. Пока подошли, пока переправились, костеря подлых ляхов на чем свет стоит и чистя переправу от кольев, пока похоронили своих мертвых — не оставлять же, чтобы зараза пошла, тут еще войску идти — да и не ждали они нападения. Просто не ждали. Разве бывает так, чтобы мышь на кошку кидалась?
К тому ж, переправились через реку больше татары, которые понадеялись на коней и свое чутье. Но зря…
Их топтали, рубили, жгли, молча — и это было страшно. Только сверкали в темноте белые зубы на выпачканных сажей лицах, сверкали сабли да развевались белые шарфы, повязанные на руку, дабы отличать своих от чужих.
Турки и татары кричали, бегали, пытались спрятаться в темноте — все было бесполезно. Только в паре мест вспыхнуло сопротивление, но кто мог противиться конникам, которых вел сам Ежи Володыевский?
Лихой пан был страшен. Он рубился с седла, как бог, разваливая противников от плеча до пояса, резал турок и татар, как баранов, — и никто не мог противостоять ему.
На противоположном берегу увидели, подняли тревогу, но поздно, слишком поздно… да и плоты покамест еще здесь…
Огня на них — и смолы! Пусть горят, пусть полыхают! Каждый день — наш!
— Огонь!!!
И громовой в ночной тиши сигнал, после которого ярко вспыхивают факелы.
Ежи знал, что захватить оружие или припасы не удастся. У них только одна возможность — налететь, ударить, пока не заговорили пушки, предусмотрительно выставленные турками на том берегу — и они торопились. И успевали, в последнюю минуту, но успевали…
Каждый кавалерист в эту ночь убил самое меньшее по три противника, а иные и поболее десятка. Кого стоптали конями, кого просто сбили с ног — никто не разбирался. Потому что на плоты, на шатры, на мешки летела заранее нарезанная веревка с кусками смолы — и вспыхивала ярким пламенем. И попробуй, потуши!
— Все назад!!! Отходим!!!
Володыевский кричал что есть силы — и держащийся рядом оруженосец тут же протрубил в рог, подавая сигнал, его подхватили другие рога — и вся масса конников хлынула прочь от потоптанного и поруганного лагеря, дорезая по дороге тех турок, которые попадались под копыта коней.
Они успели уйти в последний момент, когда заговорили турецкие пушки. На том берегу поняли, что беречь своих больше не стоит, они все равно погибают — и надо наносить хоть какой урон врагу. Именно потому поджигали в последний момент и только несколько десятков человек. И они тоже ушли без потерь. Напротив, турки нанесли себе большой урон своими же ядрами, не разобравшись, что врагов уже нет и мстить некому…
Из переправившихся через Днестр семи тысяч янычар в эту ночь в живых осталось не более полутора-двух тысяч — и то раненых, обожженных, измученных — негодных для боя.
И впервые султан задумался, стоит ли ему продолжать поход. Не успев переправиться, он потерял уже почти семь тысяч человек убитыми, пару тысяч ранеными и обожженными — и начал подозревать, что это только начало.
Но войско требовало добычи, татары требовали добычи — и ему приходилось двигаться вперед и только вперед.
А вдалеке, там, где не могла догнать отряд никакая погоня, у самого Жванецкого замка, пускали по кругу фляги с вином конники, делая по нескольку глотков за храброго пана Володыевского, с которым и в турецкий лагерь — и к чертям в зубы не страшно!
Ура пану Володыевскому!
* * *— Душенька, счастье-то у нас какое!
Любушка поглядела на мужа. Веселый, глаза горят, улыбка до ушей — одно слово, что царь, а так — дитя малое.
— Что случилось, радость моя?
— Ромодановский Азов взял!
— Как?!!
Любушка ахнула от восторга. Она-то сейчас не могла, как ранее, ходить в тронный зал да из-за занавесочки все разговоры слушать, не до того ей было. Владимир, хоть и спокойным младенцем был, а все ж чадушко пока не оставишь, и полгодика ему еще не сравнялось. Поневоле рядом будешь.
Алексей Михайлович принялся рассказывать. Подробностей Григорий не написал, а отписал только, что Азов взят, что хорошо бы теперь весной и на Керчь пойти, и писал, что для того надобно.
— Хорошо-то как! Родной мой, а что теперь будет-то?
Алексей Михайлович чуть призадумался. Пожал плечами.
— Это во многом от поляков зависит. — Люба смотрела с таким интересом, что муж тут же принялся просвещать ее. Женщина старательно запоминала — для Софьи. Предательством она это не считала, ибо на своей шкуре поняла, что Софья плохого не сделает ни ей, ни мужу. А знать надо — мало ли кто государю в уши напоет? Он и поверит, а люди пострадают. Всем хорош ее Алешенька, да вот ведь беда — мягок он избыточно, к людям добр, иногда и хорошо это, а иногда и беда приключиться может.
По словам государя выходило, что коли победят поляки османов, отбросят со своей земли — тут уж надо будет всем миром подниматься — и бить басурман поганых! Да так, чтобы перья летели во все стороны! С Корибутом договариваться, с Римской империей, с Данией, Швецией, Францией… да со всеми! И — бить! Тогда и на Крым пойти можно. Пусть даже не поддержат Русь, войсками не помогут — не страшно сие, найдется, откуда войска взять. С теми же персами поговорить можно…
Лишь бы не мешали, а мешать-то и не будут. Не по душе никому османское чванство, да и откусить от них кое-что можно… Ослабевшую акулу рвать будут все и с удовольствием, коли и не разорвут, так ослабят.
А вот ежели победят турки…
Тогда куда как сложнее будет. Но все равно справимся, одолеем поганых! Просто повоевать придется намного дольше, а народишко и так недоволен. Едва из польской войны вынырнули…
Так что покамест отписать Ромодановскому, что все он правильно делает — и пусть продолжает степь щипать, своих выручать, татарские гнезда разорять… поделом им!
А дальше… посмотрим. Но готовиться будем к худшему.
Любаша слушала, запоминала и думала, что ей повезло.
Ее сын не должен узнать тяжесть короны. Дураки думают, что власть — в радость дается. Глупцы!
Нет, коли повезет ей — Алексей Алексеевич после отца царем станет, а Володя — при нем, братиком любимым останется. И не надобно малышу той власти, никак не надобно.
Ибо иго это из тех, что страшнее тернового венца.
* * *А тем временем в крымской степи смотрел на небо пастушок Наиль.
Мальчишке и десяти лет не было. И сейчас пас он овец, смотрел на звезды и чувствовал себя несчастным.
А с чего тут быть счастливым? Семья бедная, отец его на соседа батрачит, мать с утра до ночи по хозяйству крутится, сам он пасет овец у Рашида, чтобы хоть с голоду не сдохнуть, шатер худой…
И что самое плохое — отец даже на войну не идет! Пошел бы — так, глядишь, коня бы пригнал, или деньгу привез, пленника привел, а лучше двух-трех. Вот у соседа целых шесть русских рабов живут, да две женщины, куда как хорошо…
Конечно, сам он может с утра до вечера только на диване лежать. Да еще махать плеткой. А что делать, ежели эти ленивые русские твари ничего сделать нормально не могут?
Да Аллах для того и предназначил русичей, чтобы они служили рабами для правоверных.
