Гай Орловский - Любовные чары
– А что у меня лишнее?
– Все! – отрезала она кровожадно. – Сперва все повытираю, понаслаждаюсь, подумаю… а потом, может быть, что-то и верну. Что-то добавлю.
– Например?
– Страстное желание чесать мне спину, – сообщила она. – И, конечно, заставлю отнести эту куклу в погреб.
– У меня нет погреба, – сообщил я.
– Выроешь, – успокоила она. – Мы – власть, а вы угнетенные, что расплачиваются за сто тысяч лет угнетательства. А ты точно ее отключил?..
– Точно, – сообщил я.
– Тогда я сама ее закрою чем-нибудь, – сказала она нервно. – Не могу, когда смотрят.
– На тебя и Яшка смотрит, – напомнил я. – И на голую. А он, кстати, мальчик. У него из-за тебя пубертатный период может наступить раньше времени, а это вредно для умственного развития. Я хочу, чтобы он был интеллектуалом, а не гопником.
Она наклонилась и поскребла ногтем дремлющего на ее ноге Яшку за ухом.
– Яшке на меня смотреть можно. А ей нельзя!.. Хоть она и неживая. Ты хоть понимаешь, что сделал опасный шаг?
Я помотал головой.
– За футболом как-то и не заметил.
– Мужчины отказываются от женщин, – сообщила она. – Начали отказываться еще раньше, асексуалы всякие, а когда появились вот такие… то и вообще.
– И что? – спросил я. – Женщины стали отказываться от мужчин еще раньше. Когда появились всякие штуки, сперва простые, потом с батарейками…
– Женщинам можно, – отпарировала она. – Мы всегда были угнетаемой расой!.. Домашними неграми. А вам нельзя! Вы все еще отвечаете за весь вид.
– Не вижу проблемы, – отрезал я. – Уже везде устанавливаются artificial wombы, в прошлом году родились первые триста тысяч младенцев, а в этом ожидается тридцать миллионов!.. Так что ни вы в нас не нуждаетесь, ни мы в вас!
Она умолкла, вяло подвигалась, устраиваясь поудобнее, как обезьянка на дереве, лицо мрачнело на глазах. Я помалкивал, в самом деле сказал что-то недоброе, хотя это правда, но какая-то нехорошая правда, однако прогресс не бывает хорошим или нехорошим, он просто прогресс. Это от меня зависело, когда я питекантропом взял впервые камень в руку: разбить им орех с толстой кожурой или стукнуть соседа по голове.
Правда, как существо, стремящееся стать царем природы, я сделал то и другое.
– Мужчины и женщины разойдутся еще больше, – проронила она. – В смысле, дальше друг от друга. Это нехорошо.
– Меньше точек соприкосновения, – сказал я, – меньше конфликтов. Толерантность на марше!.. Каждый сам по себе, никто ни к кому не лезет с претензиями.
Она спросила нерешительно и как-то потерянно:
– Это… хорошо? Должно быть хорошо, я же представляю закон и порядок…
– Это нехорошо, – сказал я, – но правильно. Закон и порядок – когда все правильно? Правда, при такой правильности скучно и как-то мерзко даже…
– Вот-вот!
– Но это мелкий камешек, – заверил я, – на пути прогресса. Он… эмоциональный, что ли. Значит, принимать его во внимание не стоит.
Она снова покосилась в сторону кладовки, где осталась Аня, выключенная и как бы несуществующая, но с открытыми глазами.
– И все-таки это плохо, – сказала она тихо. – Появление вот этих… развело мужчин и женщин в разные стороны еще больше. Понятно же, что мужчины с их животными и примитивными требованиями предпочтут этих вот… Как ты удержался до сих пор, не представляю.
– Денег не было, – ответил я с полной откровенностью. – Пока что эти штуки дорогие. А приобрел я вовсе не для секса, как ты думаешь, у меня с фантазией пока что в порядке, а чтобы вот такое ходило по дому, щебетало, чирикало, пищало какие-то глупости…
Она наблюдала за мной исподлобья.
– Ну да, понятно. Женщина тоже все это может делать, но будет щебетать не то, не тогда… так?
Я кивнул.
– А что? Каждый стремится сделать свою жизнь максимально комфортной. Весь мир всегда старался сделать жизнь как можно более легкой и приятной… а в последние два-три десятка лет это стало возможным!
– Неожиданно, – произнесла она мрачно и, видя мой непонимающий взгляд, пояснила: – Неожиданно стала такой. Легкой!.. А это хорошо?
– А ты как думаешь?
– Вроде бы хорошо, – ответила она после секундной заминки. – Мне нравится… Но мне и лежать на диване нравится! Однако встаю и топаю на службу, потому что мир рухнет, если мы все останемся на диванах!
– Ну вот и вставай, – согласился я. – А я полежу. Вволю. И кофе с пирожным мне прямо в постель. Вот такая я свинья, демократ и общечеловек. И ничего со мной не сделаешь, это мое право, заработанное в жестокой борьбе питекантропов за доминирование.
– Так это питекантропы заработали!
– А я их наследник, – напомнил я с достоинством. – И вообще я еще сам тот еще питекантроп…
Она сразу насторожилась, глаза заблестели хищно.
– Ну-ну, что еще напитекантропил?.. А трупы где?.. Где трупы, спрашиваю?
Тихохонько, словно понимая, что мешает и заранее извиняясь, звякнул мобильник в часах на ее запястье. Она недовольно поморщилась, поднесла их к уху.
Я ждал, она некоторое время слушала, глаза становились все шире, наконец вскрикнула:
– Что?.. не может быть!.. Сбрось мне на мобильник!
– Чего? – спросил я.
Она отмахнулась.
– Это не тебе…
Глава 2
Я насторожился, а она направила циферблатом на мою телестену, несколько мгновений шла синхронизация, потом проступило дерганое и перекошенное изображение далекой земли, снятое с огромной высоты, быстро приблизилось, я с холодком узнал знакомую местность, усеянную подбитыми танками и бронетранспортерами, а между ними бегут две фигурки: мужская и женская.
Прячась и пригибаясь, они наконец добежали до здания, там их ухватили за плечи и втащили вовнутрь. Еще несколько секунд на экране дергалось изображение поля боя, затем файл закончился, а Мариэтта повернулась в мою сторону, грозная и неумолимая.
– Что… это… было?
Я широко распахнул глаза.
– Хде?
– Вот там, – сказала она и указала на стену пальцем. – Это передача записана со спутника, что следит как бы за погодой. Что ты там делал?
Я охнул.
– Ты чего?.. Где ты меня узрела или даже узречила?
Она покачала головой, не сводя с меня пронизывающего взгляда.
– Сравнение биометрики, – ответила она четко и обвиняющее. – В базе данных пяти миллиардов человек!.. Все параметры указывают на тебя!
– Ха, – ответил я. – всего пять миллиардов? А где остальные? База неполна.
– Остальные в африканских странах, – отрезала она, – охваченных войнами. И в арабских, где тоже войны, потому не входят в базы. Да и не похож тот бегущий на негра!..
– Пока лица не видно, – сказал я безмятежно, – те данные не считаются полными.
Она вздохнула, плечи ее поникли, признавая, что прищучить меня не удалось, скользкий гад, даже под жабры не ухватить, спросила просительно:
– А что за женщину ты тащил? Вы с нею близки…
– Да ты чего, – начал я возмущенно и ощутил, что чуть не попался, хитрая она, знает некоторые приемчики следователей, – с че ты взяла?.. Я там не был, потому не знаю ни ту женщину, ни того хлопца!
Она сказала невинно:
– А пульс участился. И давление скакнуло. Здорово по вам били из крупнокалиберных?..
Я буркнул:
– Теперь только крупнокалиберные и остались, простые не пробивают нынешние броники. Но это я так, читал где-то. Вообще-то я овечка. Меня стригут, а я только мекаю. Вот и ты меня обижаешь, как хочешь, а я смирно терплю.
Она долго лежала молча, сопела в две дырочки, потом сказала хмуро:
– Свинья… почеши спинку.
– Сперва ты, – ответил я, – но не спинку.
– Ладно, только недолго, – буркнула она. – А мне за это долго.
– Хорошо, – сказал я. – Только ногти все забываю постричь… Как у дракона уже. Это ничего?
– Свинья, – повторила она. – Я могу арестовать за сопротивление полиции.
– Это не сопротивление, – пояснил я, – а увиливание. Совсем другая статья.
– Могу переквалифицировать, – сказала она кровожадно. – Нюансы имеют значение!.. Увиливание – это уклонение от надлежащего исполнения своего гражданского долга, что чревато серьезными неприятностями…
Я сказал устрашенно:
– Убедила. Давай свою противную спину. Она у тебя где заканчивается, у поясницы?
– С чего это вдруг? – спросила она оскорбленно. – Ты что, плохо женскую анатомию учил в школе? Под лестницей на школьных переменах?
– У меня память плохая, – сказал я, оправдываясь. – Мне такие уроки повторять и повторять… Возьмешься восполнить мои пробелы?
– Если найду бейсбольную биту, – ответила она.
– Сдаюсь, – ответил я устрашенно. – Так где твоя… э-э… спинка?
Во сне она дивно хороша. И не только когда спит ко мне жопой, а зубами к стенке, а и вот так, когда мордочка ко мне, даже на моей руке, это чтоб я не убежал, понимаю.
