Диана Удовиченко - Клинок инквизиции
– Одиллии нет, – шепнул Андреас. – Господь всемогущий, неужели…
Едва ступив в притвор, Дан ощутил, что Настя совсем рядом. Значит, не ошибся: жертвой вервольфа стала именно она. Это она лежит там, в гробу, мертвая, изуродованная… Дан едва не заскрипел зубами от бессильной ярости. Бедная девочка, так и не дождалась его помощи. Что ему теперь делать? Только найти тварь и отомстить? Но это не вернет Настю.
Храм был небольшим, но красивым и ухоженным. Бледные лучи зимнего солнца, проникая сквозь цветные витражные окна, делали церковь словно теплее и уютнее. Гроб с телом стоял возле алтаря. С каждым шагом Дан все явственнее чувствовал: подруга здесь. Еще какой-то десяток шагов, и он окажется рядом.
Пройдя между рядами каменных скамей, аббатиса остановилась у алтаря. Следом подошел Инститорис, за ним – Энгель, Андреас и Ганс. Дан замыкал шествие, мысленно готовясь увидеть то, что осталось от Насти.
– А этих почему не вызвала, мать Анна? – недовольно проговорил инквизитор. – Я же просил: всех.
– Брат Генрих не хуже меня знает: нельзя отрывать от священного долга тех, кто несет бдение над покойницей, – спокойно ответила аббатиса. – Ты можешь видеть, я ничего не скрываю. Сестра Карла и сестра Агна ответят на твои вопросы после.
Подойдя ближе, Дан увидел двух монахинь. Они стояли на коленях перед скамьей, поэтому из-за спинки их не было заметно от дверей. Ладони женщин были сложены, головы склонены, и даже появление Инститориса со свитой не заставило сестер оторваться от молитвы. Но под взглядом Дана тонкие пальцы одной монахини чуть заметно дрогнули. Он ощутил невероятное облегчение: перед ним была Настя! В гробу лежала чужая женщина.
– Это моя сестра! – шепнул Андреас. – Она жива, хвала небесам!
Очень хотелось посмотреть, как теперь выглядит подруга. Судя по узкой прямой спине и тонким кистям рук, Настя попала в тело очень молодой девушки.
Инститорис заглянул в гроб, мельком осмотрел труп, заявил едва ли не глумливо:
– Бдение отменяется. Тело сестры Марии должно быть немедленно предано огню.
Мать Анна на некоторое время онемела от его слов.
– Но брат Генрих… Это противоречит всем христианским канонам!
– А превращение в вервольфа не противоречит христианским канонам? – взвизгнул инквизитор. – Что, если сегодня сестра Мария встанет нежитью и пожрет этих невинных… э-э-э… надеюсь… голубиц?
Мать Анна поджала тонкие губы. Крылья породистого носа подрагивали, холодные серые глаза в окружении смоляных ресниц смотрели строго и холодно. Справившись с гневом, аббатиса сдавленно произнесла:
– Только не на священной земле монастыря…
Инститорис кивнул:
– Этого я и не предполагал. Воины, взялись!
Ученики вчетвером шагнули к гробу. Настя поднялась с колен, пропуская их, а когда Дан поравнялся с нею, вдруг тихо ахнула, зашаталась и стала медленно опускаться на пол. Не задумываясь, он подхватил девушку, чтобы не дать упасть. Она едва слышно, одними губами, прошептала:
– Сегодня в десять у монастырских ворот… – И обмякла, якобы лишившись чувств.
Андреас тоже кинулся к монахине, но на полпути его перехватил Инститорис, завопил:
– Стой! А ты брось сейчас же! – Толстяк даже ногой топнул. – Соблазн дьявольский! Брось, или по возвращении отправишься к экзекутору!
Дан не послушался, бережно уложил девушку на скамью, отошел, опустился на колени перед статуей Богоматери и сделал вид, что истово молится. И действительно, будь он верующим – сейчас горячо благодарил бы за спасение Насти. Вместо этого вспоминал новое лицо подруги: нежная бледная кожа, большие голубые глаза, изящный, чуть вздернутый носик, тонкие губы. Теперешняя Настя была невысокой, хрупкой и, насколько мог судить Дан, сильно проигрывала в формах себе настоящей. На вид он дал бы ей лет восемнадцать, но кто их знает, этих средневековых девиц? Главное, Настя была жива, и его переполняло счастье. Успел, нашел, теперь никому не даст в обиду.
Девушка лежала неподвижно, казалось, даже не дышала. Не знай Дан, какая Настя великолепная актриса – встревожился бы.
– Что это у тебя, мать Анна, сестры такие изнеженные? – возмущался Инститорис.
– Сестра Агна хрупка здоровьем, – невозмутимо произнесла аббатиса. – К тому же происходит из благородной фамилии фон Гейкингов, она ранима и впечатлительна, как все аристократки.
Настя переместилась в тело сестры Андреаса. Дан на минуту задумался: а что случилось с душой? Сознанием? В общем, с сущностью самой Агны-Одиллии? На этот вопрос ответа не имелось, как и на вопрос, что случилось с телом Насти и его собственным. Жаль, если после ухода из этой эпохи девица фон Гейкинг не вернется и тело ее погибнет, но подруга дороже…
– Я приказал вынести гроб! – опять возмутился Инститорис.
Дан с товарищами с четырех сторон взялись за тяжелую домовину и потащили ее прочь из храма. Инквизитор шел сзади, ворчал:
– Осторожнее, это все же не дрова. Ганс, дубина, опусти ниже, того и гляди, покойница вывалится!
Оказавшись за вторыми воротами, ученики опустили было гроб на землю.
– Здесь еще владения монастыря, – сказал Инститорис. – Освященная земля, нельзя.
По прикидкам Дана, тащить домовину пришлось еще не меньше двух километров через поле и пастбище. Наконец, когда впереди показался жидкий лесок, инквизитор смилостивился:
– Ставьте здесь.
Присел над гробом, бесцеремонно задрал платье монахини чуть ли не до шеи, потянул за исподнее:
– Нужно осмотреть как следует. При матери Анне и сестрах это было невозможно.
Сестра Мария была совсем юной – лет пятнадцати-шестнадцати. При жизни она была красива, подумал Дан. Правильный овал лица, прямой нос, красиво изогнутые губы. Великолепное тело – большая высокая грудь, узкая талия, округлые бедра, стройные ноги… Только вот все это изуродовано страшными укусами. Правая грудь выжрана наполовину, вокруг пупка – три кровавые раны, из голени выдран кусок плоти.
Инститорис с жадностью разглядывал покойницу, неосознанно поглаживая нежную, покрытую золотистым пушком, кожу бедра между укусами. На лбу выступил пот, дыхание сделалось тяжелым. Его рука продвигалась все выше, коснулась густо заросшего рыжеватыми волосами лобка. Андреас с Энгелем переглядывались, на лицах читалось омерзение. Дан исподтишка наблюдал за инквизитором: поведение брата Генриха нравилось ему все меньше.
– Собираешься изучить женскую анатомию, дабы убедительнее доказать в своих трудах греховность женщины? – вкрадчиво спросил он.
Инститорис вроде бы очнулся, воровато отдернул руку, посмотрел на ладонь, торжествующе воскликнул:
– Я же говорил: вервольф! Нужно знать, где искать. Учитесь у опытного инквизитора, юноши!
Он продемонстрировал всем несколько серых шерстинок, одернул одежды монахини, кряхтя, поднялся:
– Теперь жгите. Да покоится ее прах с миром, да примет господь ее душу в Царствие Небесное. Аминь.
На сожжение несчастной монахини ушло не меньше четырех часов: пока собирали сухие ветки, пока разводили костер, ждали, когда догорит тело…
В казарму вернулись во второй половине дня. До самого вечера Дан опасался, что его отправят в ночной караул – обошлось. Когда часы на ратуше пробили девять раз, казарма затихла: ученики за день уставали так, что сил потрепаться не оставалось. Вокруг раздавалось сонное сопение, похрапывание, кто-то шумно выпускал газы.
Дан встал, натянул сапоги, накинул плащ, бесшумно прошел к выходу. Ему повезло: он ни разу не наткнулся на ближних. Стражники у ратуши отнеслись к нему безразлично:
– В дозор, Клинок?
Он кивнул с деловым видом. Коня выводить не стал, чтобы не привлекать лишнего внимания. У городских ворот достаточно было продемонстрировать меч ближнего – слуг инквизиции беспрепятственно пропускали куда угодно. Оказавшись за стенами города, Дан припустил трусцой – заодно и пробежка будет, тоже полезно.
Настя уже ждала его возле монастырских ворот. Он схватил девушку в охапку, расцеловал:
– Ты как?
– Да это жесть просто, – заявила она, переходя на русский. В речи явственно слышался немецкий акцент. – Чертова артикуляция… Рассказывай, где ты был? И где этот гад Сенкевич? Какого хрена он с нами вытворил?
Дан вкратце рассказал подруге, как у него дела, изложил догадки по поводу Сенкевича. Настя кивнула:
– Я примерно так же подумала, – решительно подхватила полы плаща: – В общем, пошли.
– Куда? – рассмеялся Дан.
– Да хоть на помойку, блин! Не могу я больше в этой богадельне. Все постные, благостные, молятся круглые сутки – аж тошнит. Ты знаешь, как они спят? Все в одной общей комнате! Дормиторий, кажется, это у них называется. Солома постелена прямо на пол, бабы туда вповалку ложатся. Я думала, в монастырях у каждой своя келья, чтобы молиться и о Боге размышлять. Куда там! Отдельная комната только у аббатисы, остальные как скотина в хлеву.
