Московское золото или нежная попа комсомолки. Часть Вторая (СИ) - Хренов Алексей

Остряков затушил папиросу о ту самую железяку, на которой сидел, поинтересовался Лёхиными успехами и под конец беседы спокойно спросил:

— А сколько взрывчатки в этих штуках? Хватит крейсер утопить?

Лёха, привычно похлопав по металлу под рукой, кивнул с довольной улыбкой:

— Двести семьдесят кило. Хватит, чтобы утопить не только линкор, но и настроение у франкистов поднять как следует!

Остряков оглядел цилиндр, на котором сидел, подозрительно нахмурился и, снова слегка недоверчиво хлопнув по нему рукой, уточнил:

— А это что такое?

Лёха удивлённо посмотрел на него, как на студента, не знающего какого цвета учебник по предмету:

— Как что? Это и есть боевая часть. Взрывчатка! Тринитротолуол наверное.

Острякова подбросило так, будто под ним взорвалась пружина. Он отскочил на добрые пять метров и, глядя на Лёху, выдал с обидой:

— Дебилы великовозрастные! Вы хоть понимаете, что я только что на взрывчатке сидел?

Лёха только пожал плечами и опять удивился:

— Ну, так ты сам на неё сел! Ещё и курил в неположенном месте!

Остряков бросил на него уничтожающий взгляд и добавил:

— Правильно тебя Кузнецов боится! Ты ж не лётчик, Хренов! Ты ходячая угроза безопасности!

— Да ладно, не боись! Она без взрывателя, — заржал Лёха, в своей привычной манере.

Проводив Острякова до самолёта, Лёха вернулся в ангар и, разглядывая плоды их работы, пытался понять, что делать дальше с этой громоздкой штуковиной.

Вторая половина апреля 1937 года. Лос-Альказарес.

Советское изделие поражало своим качеством и не в лучшем смысле. Всюду, куда дотянулись мозолистые руки трудового народа, хотелось либо смеяться, либо плакать. Видя результаты этого труда, Лёха непроизвольно вспомнил свою старую шутку: «У вас красивые дети, но всё, что вы делаете руками, — это ужасно». В этот раз шутка как нельзя лучше подходила к действительности.

Честно говоря, им повезло, что прислали только опытные образы на которых часть деталей парогазового мотора была честно спёрта и переставлена с оригинальной итальянской сборки. Конечно, Лёха и итальянских инженеров не особо боготворил, но тут качество изготовления и сборки было явно на уровне. Ни забитых молотком винтов, ни варварской подгонки деталей, как это порой встречалось в советских изделиях. Конечно, некоторые узлы всё равно требовали подгонки, а кое-что даже замены, но по сравнению с советскими доработками это был почти образец промышленного искусства.

Но самое главное, что вызвало полную оторопь Лёхи, это был кронштейн для подвеса торпеды. Как следовало из приложенной к этой металлической хреновине объемного талмуда, их посетило Специальное Самолётное Подвесное Устройство Т-15–36, совместно разработанное заводами номер тридцать два и тридцать девять!

Сначала Лёха даже не понял, что собственно они распаковали. Монструозное сваренное сооружение состоящие из пары передних и задних полукруглых держателей, кучи подвижных частей, с внутренней лебедкой, видно для подъема торпеды с земли, огромными стопорами, массивными кронштейнами и весом было под двести килограмм.

— Да, бл**ть… Настоящий АНАЛОГОВНЕТ! — протянул поражённый Лёха. — А давайте мы будем в корабли мятежников кидаться одним этим специальным подвесным устройством Т-15–36! А желательно к нему ещё и изобретателей прицепить! — внес в окружающее пространство логичное рацпредложение Лёха.

Очкастый инженер Иван Георгиевич поспешил откреститься от такой чести.

— Вы понимаете, это другие заводы делают! Мы с ними только согласовываем технические требования! Главные конструктора заводов должны были лично поехать в Испанию на настройку устройства сброса! Но что то не получилось, и вот я вынужден тут представлять целиком чужое изделие!

В результате работы творческой технической мысли, Лёха приспособил одну из внешних подвесок от «Протеза», приделав четыре штанги — ограничителя колебаний, самолёт получил тросик сброса, одновременно запускающий работу мотора торпеды. Лебедка и прочие приблуды перекочевали на «торпедную» тележку, ловко реквизированную нашим проходимцем в хозяйственной части.

— Для испытаний! — Многозначительно ткнул пальцем в небо Лёха, обосновывая реквизицию шокированным поварам.

В итоге вес устройства получился около двадцати килограммов, что более чем устроило нашего изобретателя.

Вторая половина апреля 1937 года. Аэродром Лос- Альказарес.

Через пару дней Кузнецов дозвонился до командного пункта аэродрома, и удача была на его стороне — к телефону быстро позвали Проскурова.

— Добрый день, Николай Герасимович! Работаем, как всегда, строго по расписанию, — бодро отрапортовал Иван Проскуров. — Что там Хренов? Да бегают всей толпой вокруг торпед, и на свалку носятся регулярно, как трудолюбивые муравьи. Что говорят? Маты убрать? Тогда молча работают, самоотверженно! — хмыкнул он, не удержавшись от шутки.

Спустя три дня всё советское население аэродрома, включая Алексеева, Проскурова и Острякова, собралось в ангаре у самолёта, посмотреть, как Лёха представляет приехавшему Кузнецову проделанную работу. Лёха, не упустив шанса, развернул настоящую презентацию:

— Итак, из четырёх присланных торпед нам удалось собрать две работоспособных, перетряхнули им все внутренности, вес снизили сколько смогли, получилось около 800 килограмм где то, — начал он, смакуя каждое слово., — Ещё одну кое-как собрали, но сработает она или нет — тут шансы пятьдесят на пятьдесят. Пока сделали её учебной, вместо боевой части поставили баллон с воздухом. Если повезёт, то всплывёт!

Лёха с важным видом указал на переходник и крепление под центропланом самолёта:

— В общем, переходник и крепление переделали полностью, проверили — всё подходит. Штурман дёргает за верёвочку, дверка открывается, и торпеда отправляется в полёт! — пошутил он, добавляя волнообразный жест рукой, будто выпускает дельфина в море. — Так что предлагаю слетать, опробовать по какой-нибудь барже.

Чтобы повысить шансы на попадание, а с их мастерством это было жизненно необходимо, Лёха настроил предохранитель боевой части на минимально возможное время.

— При установке торпедного замедлителя на пять секунд срабатывание происходит, как и положено по инструкции, через три с половиной секунды. Всё работает стабильно, как советские часы и даже лучше! — не удержался наш герой от ещё одной шутки.

Для испытаний раздобыли старую баржу, которую отбуксировали на мелководье, и запрягли тот самый «экспроприированный» Лёхой торпедный катер. Процесс выглядел, мягко говоря, комично: Лёха выводил самолёт на цель, Кузьмич сбрасывал торпеду, та попадала в баржу и всплывала, или иногда не попадала, и катер начинал охоту за «потеряшкой» по всей акватории. Когда её находили, катер затаскивал её на борт и буксировал торпеду обратно на берег, где её ждал старенький грузовичок, чтобы отвезти «страдалицу» снова на аэродром.

Вдохновившись воспоминаниями про японский налёт на Перл-Харбор, Лёха смастерил для торпеды деревянную обрешётку на винты, чтобы та при сбросе не уходила глубоко в воду.

— Уменьшить торпедный мешок! — глубокомысленно выразился он, поглаживая своё изобретение.

Кузьмич, не теряя комичности момента, уточнил:

— Лёша, ты с кем сейчас разговаривал?

За четыре дня тренировок, десяток заходов и в итоге окончательное «добивание» учебной торпеды, Лёха и Кузьмич, наконец, вышли на более-менее работающий алгоритм освоив нужный угол захода, высоту и момент сброса.

Прицел для торпеды, как выяснилось, прислать забыли. Точнее, его изготовил какой-то другой советский завод, и, вроде бы, он даже был отправлен, но на каком то другом пароходе, который ещё плыл где-то между Африкой и Испанией.

Пришлось Лёхе и Кузьмичу вспомнить высшую математику садиться за вычисления. Они весь день считали «торпедный треугольник» с разными условиями, пока не вывели простенькую систему.

В итоге у Кузьмича появились табличка на листочке бумаги с расчётами скорости цели и углом упреждения, плюс новая сосновая линейка, отградуированная карандашиком и прикрученная к остеклению кабины. А Лёха получил инструкцию заходить на высоте двадцати метров, со скоростью двухсот километров в час и строго поперёк курса корабля.