Ронин (СИ) - Путилов Роман Феликсович

За нами приехали через час. Молодая девушка в наброшенной на форму, куртке, дождалась, когда ей приведут понятых, дала команду приступать к осмотру.

— Ты, урод. — оттащив в сторону, зарычал мне в лицо оперуполномоченный, прибывший со следователем от Сельского Городского РОВД: — Где шприц? Где оружие? Если ты все это скинул и нам придется потом снова сюда ехать, я тебе не завидую. На зоне ссаться кровью будешь до конца жизни, понял меня?

Когда меня перестали трясти, я громко заорал, обращаясь, скорее, к хмурой девушке-следователю, что, от безысходности, составляла протокол осмотра автомобиля Софьи.

Все карманы моей фуфайки, а также брюк, были вывернуты наружу, и теперь торчали во все стороны белыми тряпочками, как флаги капитуляции. Подкладку ватника надорвали в нескольких, подозрительных местах, надеялись, что шприц выпал в ватин через прореху кармана, но ничего не нашли. В моей сумке никакого оружия не нашли, только паспорт, нехитрые арестантские пожитки, две пары теплых носок, варежки и уголовно-процессуальный кодекс с постатейными комментариями. Правда, мою будущую судьбу это не особо облегчало, так как где-то, на начальственном столе лежало заявление на меня, подписанное покойным гражданином Кульковым, поэтому местный опер тряс меня без зазрения совести, да пытался незаметно стукнуть куда-то, в особо болезненные места. Наконец, вся суета была закончена, меня запихнули в «собачник» милицейской «дежурки», и вся компания, включая и моего несостоявшегося адвоката (о каком доверии между нами может идти речь после того, как она меня сдала?), покатила обратно в Город.

Знаете, такое выражение — «У победы множество отцов, а поражение всегда сирота»? Так вот, оно — чистая правда, по истечению вторых суток моего пребывания в Сельском Городском РОВД, я могу сказать со всей ответственностью. Но, обо всем по порядку. Здание Городского Сельского РОВД располагалось в тихом центре Города, через двор от моего университета. Когда меня, с повешенной на шею, спортивной сумкой, не снимая наручников, приволокли в самый просторный кабинет отделения уголовного розыска РОВД, я почувствовал себя солистом малого театра на сцене — слишком похож был, собравшийся в кабинете начальника розыска, десяток оперов на восторженных зрителей и моих, самых преданных поклонников, из модных сейчас, активных постановок, где зрители сами являются равноправными участниками пьесы.

Я поёжился под взглядами двух десятков пристальных глаз и сел на ближайший стул. Сейчас, через несколько секунд, начнётся спектакль. Зрители уже заняли свои места, кто-то просматривает программку, или объяснение гражданина Кулькова, который подробно расписал, какой я ужасный злодей, повинный в гибели прекрасных молодых людей… Вот кто-то разминает костяшки пальцев, вертит, до хруста шеи, головой. Всё очень серьёзно, партии заранее расписаны, но, в процессе театрального действа, возможны и импровизации. Все прекрасно понимают, что спектакль может растянуться, а солист на «сцене» — матёрый зверюга, и всем ужасно интересно, чьи же фамилии будут сегодня или завтра вписаны в книгу раскрытий, а потом прогремят в приказе на поощрение, кто подберёт ключик к этому жулику, что сейчас, с видом невинной овечки, скукожился на крае стула. Бросая на оперативников короткие и внимательные взгляды.

Ну вот, прозвучали последние звуки увертюры и спектакль начался.

— А кто тебе разрешал садиться? — что-то свистнуло у моего уха и шапка-петушок, чёрным воробушком, спланировала с моей головы в угол кабинета, чуть не попав в корзинку, заполненную обрывками бумажных листов и мокрыми, одноразовыми пакетиками из-под чая.

Глава 22

Глава двадцать вторая.

Февраль 1994 года.

Гнусная провокация.

Городской Сельский РОВД. Кабинет начальника розыска.

Все замерли. Опера, как стая голодных волков, не сводила с меня глаз, в нетерпении ожидая повода, чтобы начать меня ломать, а я думал, что делать с шапкой. В ИВС без шапки меня не примут — погода зимняя, не положено. Задержанный должен быть укомплектован полностью — обувь, верхняя одежда, головной убор, то есть в итоге, при расставании со мной, на меня наденут этот «петушок», который мне одевать на голову, да и в руки брать, никак нельзя, ибо даже в камере «БС» прослыть «помоишником» недопустимо.

Не знаю, правильно ли я рассудил или нет, в самое ближайшее время я это пойму. Я встал со стула, пересек, немаленьких размеров, кабинет, наклонился над мусорной корзинкой, после чего, негромко бормоча под нос «Где же моя шапочка?», опрокинул содержимое корзинки на стол начальника розыска.

Очнулся я через несколько минут. Глаз мой упирался в коричневого цвета, сбитый из досок пол, второй глаз открыть никак не получалось. Я провел языком по зубам, вроде бы все были на месте, правда левый нижний клык подозрительно шатался, а рот был заполнен кровью. Я попытался оторвать голову от прохладной поверхности пола, но получилось это простейшее действо только со второго раза. Утвердившись на четвереньках, я как сраный алкаш пополз к ближайшему углу, где со стоном перевернулся и уселся, привалившись спиной к стене. Рукавом вытер юшку, что текла из носа, заполняя рот и запекаясь коркой вокруг рта, после чего попытался оглядеться.

В кабинете, к моему удивлению, никого не было, только из-за открытой двери, ведущей в коридор, периодически выглядывал какой-то мужик да доносилось невнятное бухтение нескольких голосов.

Ну всё, самое главное уже произошло. Как говорится, страшен не сам выстрел, а его ожидание. Ребята не ожидали от непонятного мужика такой дерзости и просто не сдержались. Скорее всего, первый заехал по мне сам хозяин кабинета, чей стол я…замусорил. И теперь, выгнав своих подчиненных из помещения, он проводит блиц-совещание, чтобы вернуть допрос в, привычное для местных спецов, русло. Проблема в том, что все возможные шаги местных ребят я знаю наизусть, так как, применял их лично великое множество раз. Удивляюсь, что они до сих пор не «пробили» меня, что я с ними «одной крови», но, очень скоро, это произойдет. Но, и после этого парням легче не станет. Почему, чаще всего, ломаются мои коллеги? На том же самом аргументе, на чем они пытаются расколоть «обычных» граждан. Братан, твоей крови здесь никто не хочет, мы тебя даже понимаем. Расскажи, как все произошло, и мы замолвим словечко за тебя, чтобы прокурорский «следак» отпустил тебя. Ты же сам понимаешь, в тюрьму тебе никак нельзя. А если ты не признаешься, то сам понимаешь — мы тебе помочь не сможем, следователь сразу к прокурору обратится, а в тюрьме с тобой очень много чего нехорошего может произойти, сам, наверное, в кино, неоднократно видел. И пишут матерые менты явки с повинной, до последнего момента, надеясь на чудо… А я уже смирился, в глубине души, что меня «закроют», правда рассчитывал на кратковременное задержание, а пока старался превратить каждое свое действие в необъяснимый, с точки зрения логики, фарс.

— Эй, вставай! — из-за двери шагнул молодой парнишка, одетый в черные джинсы и, такого-же цвета, свитер: — Пошли в туалет, хоть умоешься…

— Тебе надо — ты и вали, а мне и так хорошо… — я провел пальцем под носом, поймал каплю свежей крови и демонстративно размазал ее у виска.

— Да я тебя, суку…- молодой шагнул ко мне, но кто-то успел его перехватить и утащить в коридор. Невнятный разговор возобновился с новой силой. А как вы хотели, парни? Сдерживать себя надо. А тут сижу я, на полу в кабинете начальника, как бесспорный свидетель обвинения на Нюрнбергском трибунале, и кровью вперемешку с соплями обтекаю, густо размазывая эти субстанции по старой одежде.

Но, нет таких преград, которые бы не сумели взять большевики. Два опера, решительно войдя в кабинет, подхватили меня под руки попытались вздернуть вверх, но в этом деле я не помощник, а тушка у меня не самая легкая, поэтому парни не справились с первого рывка, пришлось ждать на помощь Жучку… В результате меня притащили в туалет, упарившись до состояния мокрых мышей, осталось только найти «мамочку», которая умоет замаравшегося «малыша». Я от сотрудничество с правоохранительными органами отказался полностью, молча стоял на раковиной с бегущей холодной водой и ничего не делал, а мои сопровождающие спорили надо мной, пытаясь определить, кто же должен умыть мою окровавленную моську.