Алексей Замковой - Лесной фронт. Благими намерениями…
— Командир, не ходить туды! — Казик вынырнул из кустов как какой-то перепуганный лесной зверек, спасающийся от охотника. — Нимци, командир!
После трехдневных скитаний по лесу, когда мы, провалив операцию, отрывались от погони, запутывали следы и, только убедившись в том, что, повернув к лагерю, не приведем за собой немцев, направились домой, я уже в таком состоянии, что, вскинув на шорох автомат, тупо смотрю на выскочившего перед нами пацана и пытаюсь сообразить – кто это вообще такой. Хорошо хоть удержал палец на спусковом крючке.
— Нимци, командир! — повторил Казик и тяжело опустился на землю. Не упал. Просто сел, как смертельно уставший, обессиленный человек.
— Где немцы? — я наконец пришел в себя и осмыслил услышанное.
— Там. — Казик указал в сторону лагеря, до которого осталось всего-то около четырех километров. — Вбылы всих, командир…
Последние силы, уже давно подпитывающиеся только упрямством и надеждой на скорое возвращение к своим, покинули меня и я, так же тяжело, как и Казик, опустился на землю. Вокруг столпились бойцы, которых я вел за собой. Все, кто уцелел при неудавшемся налете на железнодорожную станцию и кого я потом, в темноте, разыскал в лесу. Пять человек…
— Рассказывай, — слова внезапно отказались проходить сквозь горло и я только силой выдавил из себя какое-то карканье.
И вот о чем поведал нам Казик. Утром следующего, после нашего ухода, дня, на хутор Чеславин – тот самый, где я снова нашел свой отряд – пришел Максим Сигизмундович. Даже не пришел – прибежал. Такая поспешность и то, что доктор абсолютно пренебрег всякой конспирацией (связь с ним обычно поддерживали через Казика или Славка, которые раз в неделю ходили в Тучин), объяснялись тем, что Максим Сигизмундович узнал о готовящейся против нас операции немцев. В принципе, слушая рассказ Казика, я понял, что к этому все и шло. Слишком много сил сконцентрировали немцы вокруг нас… Наводнившие окрестные села немецкие части – ну не мог враг столько войск держать здесь только для охраны! Прощелкали… Однако, кроме того, что мы, вдохновленные последними успехами, расслабились, как последние идиоты, то, что сведения о готовящейся операции не достигли наших ушей, объяснялось и тем, что немцы держали свои планы в строгом секрете. Даже полицаев к разработке плана не подключали. Они-то, пособники вражеские, и узнали обо всем лишь в последний момент, когда их спешно выдернули из домов перед самым началом операции. Максим Сигизмундович узнал обо всем лишь чуть ранее – на рассвете, за несколько часов до того, как немцы выступили. Узнал случайно, уловив обрывок какого-то разговора немцев. И сразу же, не заботясь о своей безопасности, помчался на ближайшую известную ему точку, где постоянно обретался кто-то из наших. Он сделал все, что в его силах, но… Не успел.
Предупреждение об опасности достигло ушей Митрофаныча практически одновременно с тем, как немцы окончательно замкнули кольцо вокруг лагеря. Откуда-то – слушая Казика, я вспомнил о пропавшем недавно бойце – враг точно узнал, где расположен отряд. В общем, гонец с Чеславского докладывал Митрофанычу практически одновременно с бойцами передовых застав, которые принесли сведения о появлении на лесных дорогах войск противника. Все, что успел командир – только дать приказ готовиться к бою и разослать неприметными тропами гонцов, чтобы предупредить группы, как наша – отсутствовавшие в лагере. Среди них был и Казик. Правда, он должен был предупредить совсем другую группу, но просто не смог пройти в нужном направлении.
— …Там нимцив було, як блох на собаци. — Казик шмыгнул носом и отвернулся. — Я тилькы з-за дерева высунувся, а воны идуть. Густо так – мыша не проскочыть. Я одразу до болота звернув…
Казик наткнулся на цепь, прочесывавшую лес неподалеку от лагеря. Судя по всему, немцы зачищали местность от наших постов и секретов. Пацана они не заметили, а тот вовремя укрылся в практически непроходимом болоте. Оттуда, сначала – сидя по горло в ледяной воде, а потом – укрывшись в каких-то зарослях, Казик и слышал отзвуки боя в лагере.
— …Стрилялы так густо, шо за тою стриляныною ничого й чуты не було. И кулэмэты там строчылы, и автоматы… А з самого початку, до того, як нимци стриляты почалы, наших з минометив накрылы…
По словам Казика, бой длился с самого утра и чуть ли не до полудня. Только когда солнце зависло в зените, стрельба начал понемногу стихать. Вскоре только редкие выстрелы нарушали мертвую тишину леса. В прямом смысле слова – мертвую. Ну, а потом… Из болота он рискнул выбраться только к вечеру. Когда стемнело. Казик не побежал прочь от лагеря. Вначале он, хоть и до смерти напуганный, решил узнать, что же случилось с остальными.
— …Думаю, може нимцив видбылы. Може там щэ жывый хто е. Може поранэный хто…
Пацан, скрываясь в кустах и перебегая от одного укрытия к другому, направился к лагерю. И снова судьба была к нему благосклонна – чужую речь он услышал до того, как был замечен. Казик спрятался в кустах и прислушался. Немецкий язык он знает плохо – слишком мал, чтобы застать на этих землях австро-Венгерскую Империю. Однако, кое-что, с пятого на десятое… Оказалось, что Казик чуть было не наткнулся на один из секретов, которые немцы расставили вокруг лагеря и фашисты, сидящие в этом секрете, спорили – попадется кто-то, после всего шума, устроенного здесь сегодня, в их ловушку или нет. Поняв, что делать ему здесь больше нечего, Казик тихонько отступил и, оказавшись в безопасности, припустил со всех ног подальше от разгромленного лагеря. Куда он бежал – сам не знает. Но удача, пусть и ехидно, но, все же, улыбнулась ему и нам – мы встретились.
— Я, як вас почув, то сховався. Думав – може нимци. А як тебе, командир, побачыв… — Казик закончил свой рассказ и уткнул взгляд в землю.
— П…ц! — выразил общую мысль кто-то из бойцов за моей спиной и я с ним полностью согласен в оценке ситуации.
Молчание затянулось надолго. По-моему, даже птицы, и так немногословные в ноябре, окончательно замолкли. Только, время от времени, всхлипывает сидящий неподвижно Казик.
— Значит так, — я встряхнулся и заставил себя снова встать на ноги. — Отойдем подальше и, тогда уже, будем думать, что делать.
За остаток дня мы отошли от лагеря еще на семь-восемь километров. Стыдно… До боли стыдно, что, вместо того, чтобы попытаться отомстить немцам, а может быть и отбить у них кого-нибудь из наших, если есть выжившие, мы идем в совершенно противоположном направлении. Но, с кем мстить? С кем и кого отбивать? Если и есть выжившие, то их уже давно увезли куда-то. А серьезно укусить немцев мы сейчас просто не в состоянии. С кем идти в бой – с пятью вымотанными бойцами и пятнадцатилетним пацаном, боевой дух которых, к тому же, сейчас гораздо ниже плинтуса? Стыдно от бессилия. А от осознания собственной глупости – вообще хочется разбить себе голову о ближайшее дерево. Или – застрелиться. Пропустить подготовку карательной операции! Не заметить очевидного! Не понять… И ценой тому – жизни более чем сотни человек. Жизни моих боевых товарищей, моих друзей. Всю дорогу мне лезли в голову эти мысли. Но, они не были самыми худшими. Оля… Раньше я был уверен, что с ней все хорошо. У нас хорошо – и у отряда Трепанова, с которым она отправилась к Сарнам, не может быть иначе. А теперь, когда наш отряд разбили наголову, я начал беспокоится и о ее жизни. Что если их задание тоже провалилось? Что если задание они выполнили, но отряд потом был уничтожен, как наш?
— Что дальше, командир? — кто-то трясет меня за плечо и я понимаю, что уже несколько минут стою столбом, уставившись в никуда, посреди небольшой полянки.
— Привал, — неимоверным усилием воли я заставил себя вернуться к действительности. Прогнать все лишние мысли. Стать роботом. Автоматом, который думает только о деле. Чтобы не свихнуться. Чтобы выжить. Чтобы отомстить.
Бойцы, облегченно вздыхая, повалились на землю там, где стояли. Только я остался стоять на месте, обводя взглядом свой маленький отряд. Обводя взглядом пятерых выживших бойцов. Казик – мелкий, шустрый пятнадцатилетний пацан. Я даже не заметил, как он заснул – видимо вырубился, лишь только опустился на землю и закутался потеплее в мою трофейную шинель, выданную ему взамен промокшей в болоте одежды. Денис Шпажкин – единственный, кто выжил, из подрывников, отправившихся со мной на железнодорожную станцию. Помнится, он был одним из тех, кто недавно разбирал со мной мины у Коросятина. Сидит, глядя на меня с такой надеждой, словно ждет, что я сейчас взмахну рукой – и война мигом закончится. Якоб Новак – суровый бородатый дядька, пришедший в отряд, кстати, из того же Коросятина, деловито перематывает портянку, не обращая никакого внимания на происходящее вокруг. Августин Крышневский – маленького роста, худой и вообще больше походящий на ребенка, молодой парень, пришедший в отряд с какого-то лесного хутора, сожженного немцами. Привалился спиной к дереву и, прикрыв глаза так, что остались лишь узкие щелочки, наблюдает за мной. Арсений Дронов и Василий Гац – окруженцы, не так давно прибившиеся к нашему отряду. Оба молодые, но успевшие повидать уже столько, что иному хватит на всю жизнь и еще останется. Оба хлебнули войны и в окопах, и в лесу, скрываясь от, внезапно оказавшихся повсюду, немцев, и в нашем отряде. Арсений, несмотря на то, что зевает во весь рот, что-то оттирает с открытого затвора трофейного карабина. Василий, последовав примеру Казика, положил голову на мешок и тихо похрапывает. Я несколько мгновений колебался – дать бойцам отдохнуть после всего случившегося или немедленно приступить к действиям, жажда которых накрыла меня, словно волна цунами. Несмотря на усталость, до боли хочется куда-то бежать, что-то делать. Хрен тебе! Наделали уже, не включая голову, столько, что получились полные штаны. Сначала надо все хорошо обдумать. А это лучше делать на свежую голову.
