Андрей Посняков - Час новгородской славы
Нет, вовсе не русские они люди, эти поганые новгородцы. Какие истинных русских людей признаки? Кротость, покорность, благочестие. А в Новгороде что? Ни того, ни другого, ни третьего! Гордыня да словоблудие. Москва — вот где истинные русские люди. Москва — Русь и есть. И только она — Русь! Москва — Третий Рим, а четвертому не бывати!
А Новгород… Ну, ужо, дождались гнева великого государя! Убивать, жечь, грабить! Всех, всех, всех…
Желтая нить слюны стекала из полураскрытого рта Ивана, веко дергалось, глаза налились кровью. Снова, как и в прошлый раз, решил лично поход возглавить. И пощады новгородцам теперь не будет!
Напротив Кремля, за Неглинной, в конфискованной у одного из казненных бояр усадьбе отведены были палаты татарскому мурзе Кара-Кучуку, послу хана Ахмата, что приехал в Москву еще летом вместе с великокняжеским посланцем Никифором Басенковым. Не один приехал ордынец — со свитой богатой. Да и себя не забыл — сорок тысяч коней пригнал на продажу — добрые кони, они сейчас Ивану ох как понадобятся! Кроме этих коней, еще более трех тысяч обозов с товаром разным вместе с Кара-Кучуком приехали. Кроме воинов, еще и слуги, повара, гарем. Ну, гарем не весь, часть жен дома остались, под присмотром старшей жены Зульфари — той лень было в возке зыбком по пыльным дорогам дородные телеса трясти. Тех жен взял с собой Кара-Кучук, что помоложе. Кроме жен, еще и наложницу с собой прихватил — молодую, по весне еще у Аттамира-мирзы купленную.
Не обманул в тот раз Аттамир, хороший товар продал. Красива была девка — смугла, черноброва, черноока. Словно родилась где-нибудь в Гранаде или, в крайнем случае, в Анатолии. Аттамир клялся, что испанка. Жаль, тоща больно — ребра пересчитать можно. Зато волосы кудрявились смолью, а уж губы… Красавица! Марьям ее звали. Нелюдима, замкнута, словно себе на уме. Кое-кто из слуг Аттамира рассказывал — поначалу с ножом кидалась, удавиться хотела. Ну, да со временем угомонилась. Люди Аттамира-мирзы и не таких обламывали. Постегали маленько плеткой из воловьей кожи так, что две недели на спине спать не могла. Потом, как раны подживать стали, еще раз плетью прошлись. А на третий раз — все. Утихомирилась девка, глаза потухли. Теперь слушалась Марьям всех беспрекословно да на Джаныбека — слугу Аттамирова, что плетью чудеса творил, — поглядывала со страхом. Страх — он рабыне только и нужен.
Такой и предстала перед Кара-Кучуком — покорной, обузданной, очи опустив долу. Ну, красива девка! Только на любовном ложе холодна была — ну, на то обучение нужно, да и желание. Вот вернемся в Орду, тогда… А не будет и тогда желания — плеть быстро свое дело сделает. Правда, нет уж в живых Джанибека, мастера плетки. Люди говорят, нашли его утром возле мечети с длинной иглой в сердце. Да примет Аллах его душу, хороший был специалист.
На дворе стоял сентябрь. Теплый, солнечный, золотистый. Жали хлеб — прибывали в Москву обозы с пшеницей и рожью, тянулись по улицам золотистой рекою, обильно ссыпаясь в боярские да купеческие закрома.
Ближе к вечеру Кара-Кучук, сотворив намаз, возлежал на ложе. Хлопнув руками, приказал позвать наложниц — чтоб танцевали. И красавицу Марьям тоже позвал, испанку, по уверению Аттамира-мирзы.
Две магрибинки в углу заиграли тягучую мелодию. Одна дула в зурну, другая била в маленький бубен. Изгибаясь, вплыли в покои наложницы — Наида и Марьям — в зеленых прозрачных шальварах из тончайшего шелка, в такого же цвета лифах, вышитых серебром. Звякнули золотые браслеты, в такт музыке затрепетали вдетые в пупки девушек драгоценные камни.
Пои нас вином, красавица молодая,
Неси андаринское, впрок не оставляя! —
затянули магрибинки старинную арабскую песню, сложенную Амр ибн Кульсумом почти девятьсот лет назад. Песня эта — хотя и фривольная, про вино — очень нравилась Кара-Кучуку, понимавшему арабский с пятого на десятое. Тем не менее он тоже подпевал, глядя на плоские животы танцовщиц:
Смешай с водой шафранное, густое,
Пусть в чашах у нас бурлит оно, вскипая.
Приходит муж, заботами нагруженный,
А выпьет вина — забота уйдет любая.
И ради вина становится щедрым скряга,
Губя свое богатство и унижая.
Но что же ты нарочно меня обносишь,
Кувшин по кругу мимо меня пуская?
В этом месте грузный Кара-Кучук не выдержал. Смахнув слезу, обнял в танце Марьям, зашептал страстно:
Ведь я из друзей твоих не самый худший,
А ты с утра не поишь меня, скупая!
Потянул тонкие шнурки лифа, повалил Марьям на ложе… Другая наложница, Наида, быстро скинув одежду, бросилась следом. Действуя предельно нагло — скоро, скоро господин объявит ее законной младшей женою! — Наида незаметно, но настойчиво отпихнула Марьям от Кара-Кучука. А та не очень-то и настаивала. Не то что Наида — та аж дрожала от страсти. Кара-Кучук — мужчина красивый, видный, осанистый. Богат и в чести у хана. Такие мужья на улице в пыли не валяются, за них биться надо!
Обняв ордынского вельможу за шею, силой притянула к себе, сдергивая халат. Наида… Рыжеволосая полногрудая красавица с Азова. Крепкая, пышнобедрая, решительная — из тех, кто всегда добивается цели.
Марьям так и сидела сейчас в углу, безучастно наблюдая, что вытворяет с хозяином Наида и примкнувшие к ним магрибинки…
Наконец, устав, Кара-Кучук взял с маленького столика серебряный колокольчик. Вызвал охранника:
— Не пришел ли господин Басенков?
— Сам не пришел, прислал слугу. Тот спрашивает, когда светлейший Кара-Кучук-мурза сможет принять его господина?
— Скажи, вечером. Очень рад буду принять у себя господина Басенкова.
Кара-Кучук остался до вечера в опочивальне, с наложницами. Отдохнул, немного поспал. К приходу Никифора Басенкова был в полной форме. Облачившись в бордовый, расшитый золотыми павлинами халат и водрузив на голову невероятных размеров чалму, сидел на разложенных по необъятному ковру подушках с самым важным видом.
Несмотря на распахнутые окна, было жарко. Две наложницы в темных, прикрывающих лица накидках — Наида и Марьям — обмахивали обливающегося потом хозяина опахалами из павлиньих перьев.
Кара-Кучук приветствовал гостя стоя. Лично усадил напротив себя, поднес шербету и, оглянувшись на наложниц, вина.
Неспешно потекла беседа — мурза неплохо знал русский, чего нельзя сказать о наложницах — ни о крымчанке Наиде, ни о — тем более — испанке Марьям. Потому ордынец и не отослал их — пусть сидят, навевают прохладу. Заодно и перед гостем похвастать: вот у него какие девки есть! Похвастал. Не раз и не два ловил уже заинтересованный взгляд господина Басенкова на обнаженные животы наложниц.
Покончив с угощением, перешли к главному. Никифор Басенков имел поручение от Великого князя Ивана приобрести у татарина лошадей. Много. Тысяч десять. Как раз примерно столько и оставалось их нераспроданных у Кара-Кучука, который, конечно же, желал их побыстрее продать. Таким образом, сделка завершилась к обоюдному согласию. Правда, торговались до посинения.
— Зачем Великому князю столько лошадей? — притворно удивлялся мурза, сам уже хорошо зная, для чего.
— Тебе, как другу, скажу! — махал рукой слегка захмелевший гость. — Новгород воевать хочет. Через неделю поход! Пока дожди не нахлынули. Силища собрана — несколько дворянских полков, личная государева конница, наряды-пушки. По всему видать, и в этот раз побьем новгородцев. Только уж на сей раз пощады им не будет. Иван Васильевич намерен сжечь Новгород дотла! Чтоб и духу его крамольного не осталось. А ну-ка, Кучук, плесни-ка еще винца.
— Пей, пей, дорогой! На здоровье. И я с тобой — в грех впаду — выпью.
При слове «Новгород» вздрогнула Марьям, чуть опахало из рук не выпустила. Хорошо, справилась с собой, дальше так же мерно замахала. Никто и не заметил ничего, никто… Ни хозяин, Кара-Кучук, ни гость его захмелевший, Никифор Басенков. Вот только Наида… Ухмыльнулась злорадно: ну, Марьям, ну, тихушница, вот уж погоди, посмотрим.
Наступила ночь — темная, осенняя, но еще вполне теплая. Посреди ночи скрипнула вдруг дверь на женской половине дома. Кемаривший на посту стражник насторожился: в сени проскользнула закутанная в покрывало фигура, без страха подошла к стражнику.
— Это я, Марьям. К хозяину, — тихо произнесла по-татарски.
Стражник — молодой парень Юнус — кивнул, посторонился… Только попытался заснуть — привык уже, спал и стоя, — как вдруг…
— Юнусик, не спишь ли?
Ва. Алла! Наида-ханум. Красавица, вах! Как она к нему вчера прижалась — ууу! Такую бы жену да самому. Но — гнать поскорее эти мерзкие опасные мысли.
— Марьям не видал, Юнусик, птенчик мой?
— Марьям? Не… Ах, да. Только что прошла к хозяину. Что, я что-то неправильно сделал? Не надо было пропускать?
