Павел Клюкин - Гибель химеры (Тайная история Погорынья)
— Не люблю горячее, пусть чуть остынет. Посиди со мной, посудачим, да вместе и отобедаем. Как зовут, красна девица?
Смутилась, но, прислонив ухват к стене, все же присела к столу.
— Сухиной кличут. А ты тот самый Спиридон, что все заморское вежевство превзошел? А еще, говорят, будто удачу приманивать умеешь?
— Это Чара-чаровницанаболтала? А что ж она сама не пришла?
— Так я заместо нее! — девка поправила плат и стеснительно припрятала замаранную сажей руку в прорезь поневы. — Али по душе пришлась?
— С тобою ли эту толстуху сравнивать? Как же мила ты, Сухинушка!
Только сейчас смогла рассмотреть собеседника. Он и вправду был хорош. Глаза, глядевшие почти в упор, так и горели желанием, аж сердце захолонуло — ни один из парней до сих пор не смотрел на нее ТАК. Коротко стриженая бородка почти не прикрывала горловины рубахи, и видно было, как пульсирует синеватая жилка. В смущении отвела взгляд и, слушая ласковые речи, что текли из уст молодца волнующим напевом, затеребила косу. Потом, пока Спиридон трапезничал, не зная как, рассказала о своей сиротской судьбе. Всплакнула, перебирая воспоминания. А парень, обойдя стол, приобнял за плечо и в самое ухо, щекоча бородой щеку, зашептал:
— Не кручинься, зеленоглазая. Есть у меня для нежной шейки бусы чудные, жемчуговые. Только сама понимаешь, ноне их открыто держать боязно, вот и припрятал в схороне, на задах. Нет другой шейки, чтобы такие бусы носить, окромя твоей. После вечерней зорьки, приходи, душенька моя, к сеновалу, будет тебе подарок.
— Ой ли!? Не смеешься ли надо мной, Спиридон Батькович, проведал небось уже, что некому меня защитить!? — а у самой сердечко так и заколотило, да костяшки на пальцах хрустнули, когда в кулачок ладони сцепила, прижимая к груди. Впилась взглядом в жилку на его шее, не оторвать.
— Что ты, лебедушка белокрылая! Не было за мной такого, чтобы обманул кого. По нраву ты мне пришлась, прикипел душой. Приходи, ждать буду.
— Приду, коли не шутишь.
Весь остаток дня металась, не находя места, гляделась в ушат с водой, подбирая налобный венец и ленту к косе, и, еле дождавшись сумерек, кинулась к сеновалу за конюшней. Вот оно, счастье!…
— Эй, Сухина! Ты не уснула часом? — Алексей вернул стряпуху от волнующих воспоминаний к жестокой реальности. — Что молчишь, голову повесив, рассказывай, коли вспомнила.
— Жарко весь день у печи, да у печи, вот и пошла на сеновал остыть, оттого и одежу сняла, да рядом разложила. Попрохладнее, да дух повольготнее там. Задремала, не приметила, как этот молодец все забрал, — девка отвечала все вроде складно, а у самой лицо, уши и даже шея налились густым багрянцем.
— А дальше как дело было? — Михайла отметил краем глаза, как охально прищурились глаза Алексея. — До утра остывала, или как?
— А-а-а…. - похоже, у Сухины кончилась фантазия и, не зная, что сказать, она лихорадочно придумывала отговорку, от усердия прикусив губу и вытаращив на боярича подведенные угольком глаза. — Дак, уснула же я. Только перед утренней зоренькой и кинулась, что одежи нету. Потом, когда мужей завтраком кормили, узнала, как дальше-то случилось.
Спиридону, вроде как, за тын хода не было. Он одежу мою надел, да, видать, хотел задами с боярского подворья уйти. А тут под утро Терентию невмоготу стало после пива, так он туда же на задворки решил сбегать облегчиться. Видит баба молодая, в сумерках спьяну не разобрался и похоть-то свою не удержал. Со спины зашел, да приголубил по-свойски, грешно говорить, но вся понева на заду в клочья изодрана. После развернул к себе ликом, да бороду нащупал — тут с Терентия весь хмель-то и соскочил вмиг. Отметелил сгоряча так, что на свету и не признать было. А поутру беглого на кол и посадили в бабьей одеже.
А на что мне теперь рванье-то. Не надобно совсем. Вчерась, вона, какой обновкой мужи одарили, за то, что бочку с пивом указала в подклети. — Сухина погладила рубаху на плоской груди и, засмущавшись, умолкла, глядя как двух мужиков разбирает неудержимый ржач.
— Ох, уморила, девка, — Алексей, вытирая проступившие слезы, махнул рукой. — Ступай себе! Ну, Михайла, чего скажешь?
— Осьма с ребятами в какой-то дурной переплет попали, — дождавшись пока закроется дверь, начал Мишка. — Но это и так ясно — их лодью, хоть и без товара мы сегодня отбили. А вот что с ними самими приключилось — вопрос! Жаль, конечно, что Спирьку уже послушать нельзя. Но, кажется, девка что-то не договаривает?
— Ну, тут все понятно — с ним она на сене прохлаждалась! Хватит о паскуде, подох — и ладно. Пойдем лучше у погостных поспрашиваем, может, кто-нибудь о других пленниках что расскажет?
К сожалению, все их настойчивые расспросы не дали никаких новых сведений о судьбе экипажа лодьи. В череде неизбежных хлопот пролетел один день и другой. Тем временем подтягивались под руку воеводы Корнея новые силы: прибыл Рябой с огневцами, коих вел веселый и шебутной Семен Дырка, получивший свое прозвище за привычку вставлять где надо и не надо слова «дырка сзаду». Перевыполнил свое обещание и Треска, приведший почти восемь десятков лесовиков из трех отдаленных вервей. Да и ближние селища, пострадавшие от грабежей и насилия, дали три с половиной десятка воев. Правда, их воинская справа оставляла желать лучшего, да и обучены они были совсем не так, как ратники Сотни, но все же это была ощутимая подмога — шутка ли, почти две сотни пешцев, почти половина из которых — неплохие лучники.
И особенно порадовал воеводу Корнея Стерв, к вечеру пятого дня вернувшийся с «охоты» с парой пленников. На допрос собрались почти все десятники — каждому хотелось знать, с кем придется иметь дело. Не мог остаться в стороне и Мишка. Когда все расселись по лавкам в гриднице, четверо ратных втащили и поставили перед воеводой двоих. Первый, жилистый коренастый бородач, с небрежно перетянутым окровавленными тряпками правым плечом, угрюмо молчал в ответ на все вопросы. А вот другой, мелкий плюгавый мужичонка, чем-то неуловимо смахивавший на Пентюха, сразу же бухнулся на заплеванный пол перед сидящим в кресле дедом:
— Батюшка воевода, не вели казнить! Все, все что знаю расскажу! Не виноватый я, силой они меня заставляли.
— Ох, и гнида ж ты, Шевляга. Правду тогда Смык старшому говорил — самое место твое на дне Припяти! Пожалел тебя Чупра, да зря!
— Цыц! Раскудахтался, молчун! Ну-ка, ребятки, — обратился Корней к ратным, — сведите его во двор, да пусть Бурей ему десятка три батогов отвесит. Небось, язык поразвяжется.
— Иди, — от грубого тычка в раненое плечо лицо пленника перекосила гримаса боли. Но он только дернул связанными за спиной руками, презрительно сплюнул сгусток крови в сторону Шевляги и вышел в дверь.
— Говори, — все взоры обратились на оставшегося, — но гляди, коли соврешь — небо с овчинку покажется! Сначала все, что знаешь о тех, кто нападал!
— Все, все скажу, как есть, только не погуби! — мужичонка несколько раз стукнулся лбом в пол. — Нашу ватагу, когда мы невдалеке от Давид-городка были, ближник князя какого-то нанял. Лодьи на реке разбивать, да селища прибрежные…
— Как звать того князя? И не ври, что не слышал, — перебил пленника Кондратий.
— Не ведаю, кормилец, чем хочешь побожусь. Ратные ихние — нурманны да ятвяги, наособицу все время, их и не поймешь толком. А с ними все больше Чупра дело имел, да Смык еще.
— Брешешь, пес! Среди убитых ни одного чужеземца не было!
— Так ведь они ж на следующий день уплыли! Как село вот это самое взяли на щит — сразу его поделили — кому что. Себе-то они долю получше взяли, справу воинскую, серебро, меха, да и холопов большую часть. Потому наш старшой и решил задержаться на седьмицу, али больше. Местные уже дани княжеские начали свозить на Погост, вот тут знатно можно было рухлядишкой разжиться.
— И не боялись совсем, что придут по вас? — Рудный воевода даже не подумал скрыть своего презрения к незадачливым находникам. — Али от жадности последний умишко потеряли?
— Князя-то Туровского с дружиной нету в городе! А по Припяти ляхи, как дома шастают — вот и понадеялись, что успеем свой кус отхватить! От простого боярина отбились бы, к тому мы уже привычные. Но кто ж знал, что вас тут две сотни кованой рати?
— А бежали куда? — Мишка воспользовался небольшой паузой в допросе и решил перевести разговор на более актуальную тему. — Может, место встречи, какое есть?
— Бежали-то? Да куда глаза глядят! Помирать, стало быть, никому неохота! Вот и порскнули все, как зайцы.
— Врешь! — шрам на щеке Корнея побурел от гнева. — А кто тогда у речных ворот с нами насмерть резался?
— Не видел того, — глазки Шевляги испуганно забегали, — небось, там Хлуд с Вогачем были, холопишки боярские. Так им все равно терять нечего — раба, оружие взявшего, кол ждет все одно.
