Александр Прозоров - Воля небес
– Ну, наконец-то нашлись! – с облегчением перекрестился он, сошел на берег и крепко обнял встретившего его Басаргу. – Здрав будь, побратим. Эк вы заныкались-то! Полгода вас все ищут. И царь, и князь Михайло Воротынский, и постельничий его, и митрополит. Матрена-книжница, кстати, по дитям соскучилась. Не поверишь, но даже Мирослава не ведает, где тебя искать! Уж не помню, чтобы такое случалось. Обычно к ней постучишь, а ты уже там…
– Скажешь тоже, – рассмеялся подьячий и еще раз крепко обнял друга. – С чего тебя по земле так из края в край мотает, иеромонах? Иноку ведь покойным быть положено. В келье сидеть да молиться тихо.
– Епископ, друг мой, – поправил его друг. – Епископ Антоний.
– Быстро ты по местам растешь, однако… – покачал головой Басарга. – Какого прихода епископ?
– Ты не поверишь, друг мой, но когда при рукоположении я о сем спросил, мне сказано было к тебе с сим вопросом обратиться! – усмехнулся схимник. – Вот я незнанием и маюсь… А тебя нет нигде, как сквозь землю провалился!
– Вот оно как, стало быть, выходит… – сразу посерьезнел подьячий.
– Выходит, – согласился епископ Антоний. – Но с ответом можешь не торопиться, ибо перво-наперво в слободу Александровскую вас доставить приказано! Илья и Тимофей после распутицы тоже туда добраться должны были. Там и постельничий будет, и Михаилу Ивановичу отпишем.
Добираться из усадьбы Тимофея Весьегонского к большим путям оказалось удобно на зависть. Всего два дня вниз по течению – и они в Шексне, по ней еще за два дня скатились до Волги, а там, из Рыбинской слободы – еще за три дня путники доскакали до «царского монастыря».
Однако Иоанн принял их только через три недели, в середине июля. Хотя, не в пример обычному, принял почетно, в посольской палате, в присутствии многих знатных князей, думных бояр и иноземных послов. Среди богато разодетых гостей Басарга заметил и княжну Мирославу Шуйскую, тихо стоящую в задних рядах… Но рядом с троном!
Представил бояр князь Михаил Иванович, невероятно пухлый и широкоплечий из-за богатой московской шубы, надетой торжества ради:
– Сказывал я тебе, государь Иоанн Васильевич, о храбрых витязях, особо отличившихся в сече с воинством басурманским, что о прошлом лете земли русские захлестнуло. Витязи сии в скромности своей после битвы за наградой не пришли, но ныне я их во дворе крепостном застал. Дозволь указать на бояр Леонтьева, Булданина и Заболоцкого, сражавшихся, сил не жалея!
– Я знаю воинов сих и храбрости не удивлен! – кивнул Иоанн. – Посему награждаю бояр Булданина и Заболоцкого серебром и шубами с моего плеча! Ты же, подьячий, мыслю, еще прежние шубы не износил. Посему тебя жалую книгами дорогими из библиотеки моей, ибо в тебе ценителя сего сокровища знаю!
Басарга вскинулся от неожиданности – и тут же, спохватившись, поклонился снова.
– Благодарю, государь.
– Самому выбрать не позволю! Знаю я тебя, с пустыми полками оставишь, – изволил пошутить Иоанн.
– Я буду рад твоему выбору, государь.
– Хитрец! Ты знаешь, что я выбираю самое лучшее. Нет, мы попросим стать судьей… – Иоанн задумался: – Кто этот невинный мальчик, Михаил Иванович?
– Это храбрый и находчивый воин, государь, именем Ярослав. Его старания и разум внесли в победу нашу немалый вклад. Зело немалый! Этот новик и придумал чоками пушки вражьи забивать.
– Деяние сие достойно опытного розмысла. А невинный мальчик, выходит, еще и храбр? Хватит ему тогда в новиках ходить! Приказываю внести боярина Ярослава Чокина в разрядную книгу и поместье ему на Железном поле отвести!
– Сей новик именем Илья также храбрость в сече выказал великую.
– Внести боярина Илью Молодецкого в разрядную книгу и отвести ему поместье на Железном поле!
Басарга вскинул брови. Его детей целенаправленно сажали на земли, где хлебом не прожить. На Железном поле люди ремеслом кузнечным промышляют, иного дела зачастую не зная. Похоже, одного ратного розмысла царю показалось мало.
– Боярин Тимофей Весьегонский тоже себя славно показал?
– Сражался, аки лев, государь!
– Получит земли по другому берегу Ворона. Ныне же всех на обед приглашаю. Ради случая такого – без мест![36] Хочу рядом с собой всех видеть.
Однако самое интересное началось не на царском приеме, а сразу после него, когда Мирослава Шуйская, дождавшись бояр в соседней горнице, кинулась к Ярославу, крепко его обняла, расцеловала:
– Как я рада за тебя, мой мальчик! Быть тебе думным боярином. – Спохватившись, она обняла и Илью, и Тимофея, тоже расцеловав и поздравив: – Рада за вас, мальчики! Первый шаг сделан, теперь быстро в рост пойдете. Как делами отметитесь, приказ Пушкарский расширять станем. Зело важное сие начинание.
– Дозволь с просьбой к тебе, княжна, обратиться, – подошел сверкающий золотом и пушистый от соболей боярин Дмитрий Годунов, оперся на посох. – Новикам сим хоромы царские неведомы, как бы после пира не заплутали. Не могла бы ты им показать, как палаты пиршественные отыскать и как из них выбраться?
– Конечно, покажу, – опять обняла за плечо Ярослава княжна. – Пойдемте, я знаю, что в первую очередь знать надобно.
– Вас же, бояре, – чуть поклонился Годунов, – нижайше прошу завтра в два пополудни всех быть в водосвятной часовне. Вас троих. Епископа Антония я так же упрежу.
– А зачем?
– Сия просьба не моя, бояре. – Постельничий кашлянул, зачем-то пристукнул посохом и отправился дальше по горнице.
– Пойдем? – неуверенно спросил Илья Булданин и растер кулаком усы.
– Так ведь пригласили… – резонно ответил Заболоцкий.
Скромную водосвятную часовню, срубленную над колодцем, что снабжал слободу водой, для церковных служб использовали редко, и, кроме как по необходимости – за водой, сюда никто не заглядывал. Посему брать ее с рассветом под охрану нужды, наверное, не было. Однако же два десятка стрельцов в полусотне саженей от небольшого храма все-таки обосновались. И сидели вроде под сиренью – однако же посматривали постоянно на входную дверь и бердыши далеко от себя не откладывали.
Побратимы пришли сюда первыми, все вместе. Остановились в дверях, перекрестились на иконы, прошли дальше. Илья, свернув к дубовой лохани, накрытой простыней, осторожно заглянул внутрь:
– Вроде как вода…
– А ты на вино надеялся? – хмыкнул Антоний. – Знамо, вода. Боярин Годунов обмолвился, крещение кто-то принять желает. Он, как ближний родственник, отцом посаженным будет.
– А мы?
– Вы, понятно, свидетелями.
Дверь скрипнула, в часовню вошли еще трое мужчин.
– Государь! – первым заметил Иоанна Тимофей, и все торопливо поклонились.
Вторым мужчиной был постельничий Дмитрий Годунов, а третьим – кто-то незнакомый, в халате стеганом, в вышитой бисером тафье и крытых атласом сапожках…
– Сюда проходи, уважаемый Саин-Булат… Здесь и стул приготовлен.
Басарга сглотнул. Епископ Антоний перекрестился и с тоской посмотрел на дверь. Боярин Софоний внезапно одержал в нем верх над смиренным иноком.
– Уверен ли ты в стремлении своем принять веру Христову, брат мой? – не обращая внимания на тревоги побратимов, спросил Саин-Булата государь.
– Со всей искренностью и пониманием, брат. Жизнь моя в земле православной убедила меня в истинности веры сей и побудила приобщиться к оной безо всякого понуждения.
– Что же, коли так… – Иоанн обнял крымчанина, троекратно расцеловал и отступил: – Приступай к обряду, святой отец.
– Я? – переспросил Антоний и сам же ответил: – Ну да, конечно, я. Что же, приступим к таинству. Полагаю, чадо, с основами веры Христовой ты знаком? Однако же обязан я их огласить, дабы ты уверен был, что в понимании оных не ошибаешься…
Обряд был долгим – с оглашением, с троекратным отречением от Сатаны крестного отца и самого обращаемого, с помазанием, наложением креста и, наконец, троекратным погружением в купель:
– Во имя Отца, и Сына, и Святаго духа… Нарекаю тебя именем Симеон!
Новообращенный истово перекрестился, выбрался из купели. Постельничий подал ему чистую одежду:
– Поздравляю с рождением во Христе, сын мой!
– Поздравляю с рождением во Христе, брат, – обнял Симеона Иоанн. Помедлил и неожиданно быстро вышел из часовни.
– Чего это он? – шепотом спросил Илья.
– Разве ты не заметил? – ответил епископ Антоний. – Старший брат нашего государя только что принял крещение. А раз он православный, то отныне у него больше прав, нежели у Иоанна Васильевича, быть царем всея Руси. Причем все шесть человек, которые об этом знают, находятся здесь. На месте государя я бы приказал немедля заколотить в этой часовне все окна и двери и поджечь ее со всех четырех сторон!
– Не искушай меня, святой отец!
– Прости… Государь… – подавился словами епископ.
– То не твоя вина. Я вышел, дабы остаться наедине с Господом и спросить его, как надлежит поступить мне ныне? И первым, что я услышал, стало то, что брат мой Симеон отныне более достоин царствия земного, нежели я. Я бы склонился перед тобой, брат. Но прости, болят кости. Не позволяют. Отныне ты должен стать правителем русских земель по праву старшинства.
