Никита Баранов - Граф с Земли
Судя по стихающему шуму, герцог попросил тишины для того, чтобы произнести пафосную публичную речь. В этот момент всех всадников пригласили на торжественное построение, и колонна облачённых в боевое обмундирование скакунов в ряд проследовала к арене.
Ристалище оказалось похожим на футбольное поле, где аккуратно стриженый газон был разделён на несколько отдельных участков для разных видов соревнований. Но сегодня требовался лишь один из них: продолговатый, с проходящим посередине высоким забором. Всадники выстроились в ряд и поклонились трибуне, на которой восседал Его Светлость, и Виктор, взглянув туда, впервые увидел принцессу, но рассмотреть её так толком и не смог: герцогское ложе находилось очень высоко, да и широкополая шляпа с тёмной вуалью на голове от яркого солнца на голове леди Оливии этому очень мешали. Но голос Герберта даже на таком расстоянии был слышен более чем отлично:
— А вот и участники соревнования, которых вы все знаете и любите, за которых болеете и на которых, я уверен, потихоньку делаете ставки! Не стану вас за это винить, ведь я тоже поставил на победителя третью часть всех государственных земель…
По трибунам прошлась волна смеха. Шутка была принята на «ура».
— Спешу напомнить, что главное правило турнира — быть предельно честным! Никаких уловок и всего остального, есть только вы и ваши противники, это всё, что должно занимать ваше доблестное сознание в этот славный день!
Виктор вдруг почувствовал необычный прилив сил, никак не связанный с воодушевляющей речью герцога. Спина выпрямилась сама собой, тяжёлый вес турнирных лат словно перестал ощущаться, а обзор, максимально урезанный границами прорези в шлеме, расширился как минимум впятеро; сознание, как и зрение, прояснилось, и Виктор почему-то определённо понял, что теперь он победит с гораздо большей вероятностью, чем считал всего минуту назад. Прислушавшись к своим ощущениям, он заметил приятное тепло в кончиках пальцев, и сразу всё понял — волнение перед боями, неуверенность в собственных силах, страх быть пойманным епископом — все этим эмоции смешались в один мощный ком, который катился с вершины уже долгое время, и вот, наконец, с грохотом врезался в границу терпения. И та сила, которой Виктор владел, поглотила эмоции как подпитку, превратившись во вполне физическое ощущение собственной уникальности, самоуверенности и других приятных чувств.
— …нашими отцами, дедами, прадедами, — говорил что-то Герберт, но Виктор прослушал почти всю его речь, и, осознав это, раздосадовано прошипел. — Да возгордятся предки величием нашим, да не посрамим мы честь отдавших жизни за нашу свободу! Да ниспошлёт нам свою божественную благодать вселенский добродетельный Свет! Kaelte haelde!
— Каэлтэ… что? — не понял Виктор.
— Кельте хельде, — подсказал один из его помощников. — Это древний язык наших отцов-основателей. На нём были написаны многие первородные сказания, в том числе и самая популярная мифологическая Книга. Ну, это-то вы точно знаете. Дословно переводится как «бескорыстная доброта»
— Да, да. Конечно знаю. Просто… забыл.
После фразы на древнем языке трибуны как по сигналу встали, и выполнили жест, вызвавший в цивилизованном земном обществе крупный резонанс: они сперва приложили ладони к своим сердцам, после чего протянули их в небо, в сторону светил. Но это движение не было нацистской пропагандой или символом ненависти. Напротив, каждый делал это с лёгкостью и добротой на душе, и герцог, повторив за всеми, объяснил невеждам:
— Вечный путь от сердца к небесам, — воскликнул он. — Следуя заветам предков, да не станем мы посвящать отмеренный нам срок на то, о чём впоследствии станем жалеть. Мой распорядитель объявит первые пары. Да начнётся турнир! Кельте хельде!
— Кельте хельде! — подхватила толпа.
— Кельте хельде, — одними губами прошептал Виктор.
Зазвучал гимн, исполняемый духовым оркестром. Несколько десятков труб, туб, тромбонов, виолончелей и флейт почти десять минут непрекращающимся маршем играли самую главную государственную музыкальную композицию, отчего у Виктора волосы встали дыбом — настолько эмоциональной была эта музыка. Бархатистый женский альт звучал неизвестным языком, но смысл отчего-то был вполне себе ясен, и он несильно отличался от смысла любого иного гимна любой иной страны любого иного мира.
Как только оркестр смолк, зрители вновь расселись по трибунам. Низко поклонившись, герцог удобно расположился в своём ложе и стал наблюдать за происходящем с самой удобной точки на всей арене.
Распорядитель — тот самый причисленный к лику святых ещё при жизни Джозеф Райзен — появился посреди ристалища и стал называть всех участников по парам. Как только звучало имя очередного знатного рыцаря, так сразу один из секторов трибун протяжно визжал, кричал, гоготал и всячески поддерживал своего фаворита, а сам поддерживаемый воин поднимал своего коня на дыбы и высоко махал рукой. Когда же очередь дошла до Виктора, все вокруг замолчали, и лишь два голоса: Герберта Чаризза и Даши развеяли кромешную тишину своими напутственными торжественными возгласами.
Первыми выступали двое рыцарей с труднопроизносимыми именами. Сперва они дождались, пока остальные участники отойдут в сторону, после чего разошлись по разным краям длинной перекладины и вооружились поднесёнными им копьями. Несмотря на примерно одинаковую поддержку зрителей, на вид разница между этими воинами казалась очень существенной. Один из них был выше другого на полторы головы и шире в плечах почти в два раза. Лошадь его, соответственно, тоже была массивнее и внушительнее, отчего результат казался заранее предрешённым.
Рыцари поклонились толпе, повернулись друг к другу и пригнулись, прижимаясь к гривам своих четвероногих товарищей.
— Начинайте! — повелел герцог, и сразу же прозвенел гонг.
Двое всадников несколько шагов по направлению друг к другу преодолели неспешно, словно пытаясь прочувствовать почву или заставить оппонента испытать определённую нервозность. После этого стремительно набрали скорость и нацелили наконечники копий каждый в сторону другого. Они пригнулись ещё сильнее, разгоняясь всё быстрее и быстрее, и вот до столкновения остаются уже считанные доли секунды… толпа замерла в ожидании; она затаила дыхание, не произнося ни звука, ожидая результатов первого поединка.
Когда всадники столкнулись, послышался звонкий удар. Сперва было непонятно, кто победил, потому что оба оппонента остались в сёдлах, но всего через секунду здоровяк воздел своё оружие вверх, ознаменовывая свою победу, а его противник, теряя устойчивость, завалился из седла вправо. Зацепившись за стремя ногой, он не рухнул на землю полностью, и конь протащил его ещё с десяток метров прежде чем остановился и стал смиренно ожидать дальнейших действий.
Толпа, как и ожидалось, взревела. Довольный интересным началом Герберт захлопал в ладоши, а его дочь демонстративно прикрыла лицо ладонями, выказывая свою нелюбовь к подобному варварству. По странным причинам уверенности в Викторе не убавилось, и он, постоянно поддерживая свой боевой дух воспоминаниями о Лизе, лишь зверел с каждой минутой, всё больше и больше желая опробовать себя в качестве боевого всадника с длинным турнирным копьём в руках. К тому же, терять такой настрой было попросту невыгодно — бой Виктора должен был случиться всего через две схватки.
К побеждённому рыцарю подбежали его помощники. С трудом подняв тяжеленное латное тело, они отнесли бедолагу в санчасть, а там, где они его проносили, на земле оставались крупные кровяные кляксы. Один из глашатаев объявил, что принявший поражение благородный сэр Кракувулин во время удара потерял сознание от мощного удара копьём в шлем, и челюсть благородного сэра Кракулина более не способна прожёвывать хоть что-либо жёстче свежего белого хлеба. Виктор неожиданно для себя рассмеялся над этими словами, что внутри стального панциря прозвучало очень зловеще, и этот смех, многократно усиленный эхом, услышали все участники турнира, что, возможно, могло их слегка деморализовать.
По сигналу ещё одна пара рыцарей заняла исходные позиции. На сей раз воины казались равными по силе и габаритам, но только одному трибуны рукоплескали, а другого освистывали. Виктор решил ни у кого не спрашивать, почему всё происходит именно так, и сделал вид, что его ничего не удивляет. Он с интересом разглядывал процесс приготовления к началу поединка, как оруженосцы с трепетом отдают своим наставникам их личные турнирные копья, кланяются им и отходят в стороны. Как сами рыцари совершают ритуальные жесты, видимо, помогающие в битве и приносящие удачу, а после совершают поклоны герцогу и низко-низко пригибаются к лошадиным гривам.
Удар гонга — и всадники устремились навстречу друг другу. Из-под копыт облачённых в специальные лошадиные доспехи коней высоко вверх вырывались клочки ещё влажной от утренней росы травы и чёрной грязи. Каждый шаг, каждый удар по земле оставлял неглубокие выемки, и если так пойдёт и дальше, то к концу турнира от былой красоты ристалища не останется и следа. Рыцари всё сближались и сближались, набирая скорость; удар таким копьём без заранее набранного разгона не принёс бы желаемого результата. А два неумолимо приближающихся друг к другу объекта, скорость которых могла достигать тридцати, сорока, а то и пятидесяти километров в час, обеспечивали даже тупым турнирным пикам столь великую мощь удара, что далеко не каждый после такого мог самостоятельно подняться на ноги и продолжать жить нормальной жизнью. Верхом же мастерства в этом виде «несмертельного» поединка считалось «переломить копьё» о противника, но на самом же деле подобные случаи имели место быть чрезвычайно редко. Хотя хроники нередко говорили о том, как ломались настоящие боевые копья на полях сражений, но это уже были совершенно иные ситуации с отличными от сегодняшнего поединка «правилами», которых, по сути, и не было вовсе.
