Диана Удовиченко - Клинок инквизиции
Настя ощутила резкий приступ страха. Вглядывалась в темноту, как будто могла увидеть источник загадочного шума. Вдалеке еще раз хлюпнуло, шлепнуло, потом звук сделался тише и затерялся где-то в бесконечном коридоре.
Сырая тьма словно стала осязаемой, Настя чувствовала ее кожей, как прикосновение легких, почти невесомых, бархатистых ростков плесени. Темнота касалась щек, нежно гладила пальцы, окутывала плечи влажным плащом. А потом – разродилась невнятными шепотами, проникла в уши, добралась до сознания, поселилась в мозгу, вкрадчиво лепетала на чужом языке, звала куда-то, сводила с ума…
– Нет! Нет! Пошли вон! – Настя вскочила, замахала руками, будто отгоняя навязчивых ядовитых насекомых. – Пошли!
Шепот стих. Она замерла, тяжело дыша, не понимая, что происходит, опасаясь за свой рассудок. Прислушалась. Голоса молчали.
– Вот так! – твердо сказала Настя. – Я нормальная!
До утра она дрожала на соломенной подстилке, периодически вскакивая и разминаясь, чтобы согреться. Когда монастырский колокол ударил пять раз, дверь лязгнула, открываясь, и в карцер вошла аббатиса, которую сопровождали те же две здоровенные бабищи с факелами, готовые в любой момент скрутить непокорную послушницу. Сестра Ортензия выше подняла факел, мать Анна внимательно всмотрелась в лицо девушки:
– Как ты себя чувствуешь, дитя?
– Прости, мать Анна, – пролепетала Настя. – Я поддалась греховному соблазну. – И едва слышным шепотом добавила: – Вспомнила человека, которого любила…
Аббатиса понятливо кивнула:
– Ты избавишься от вожделений плоти, дитя, призвав на помощь духовные блага. Молитва, пост, отречение от мира очистят тебя. После, на обвинительном капитуле, ты покаешься в своем грехе и получишь наказание. А сейчас ты готова принять постриг?
Настя послушно склонила голову.
Вечерний Равенсбург лежал перед ним серым невнятным пятном. С неба, взлохмаченного тучами, падали ледяные иголки редкого дождя. Сумерки сгущались, пожирали дома, деревья, мощенные камнем улочки. Редкими мутными светляками желтели в темноте освещенные окна. Их становилось меньше и меньше – горожане гасили свечи, ложились спать. Он усмехнулся. Спите спокойно, пока можете, добрые люди. Скоро ночью будет не до сна, вы станете дрожать в своих постелях, молясь, чтобы ваш дом миновала беда, а день покажется страшнее самого тяжелого кошмара. В Равенсбург идет настоящее, истинное зло.
Сенкевич
Итак, скорее всего, он в одном из германских княжеств. В толпе звучала немецкая речь, люди почти все – белобрысые. В городе тяжелые дома с маленькими окнами и остроконечными крышами, в центре возвышается ратуша с прямоугольной башней. Вюртемберг? Бранденбург? А еще здесь есть колдуны, дьяволопоклонники, инквизиторы лютуют – пятнадцатый век? Шестнадцатый? Скорее бы включилась остаточная память объекта.
Ясно одно: это точно не Флоренция 1428 года, и он, Вадим Сенкевич, не попал в тело Джованни Руччелаи, сорокалетнего богатого купца, дожившего до семидесяти пяти в роскоши и благоденствии. Тот был полноватым брюнетом, а он… Сенкевич посмотрел на руки «объекта»… да что там, на свои теперь. Так и есть: белая кожа в веснушках, рыжеватые волоски. Одежда небогатая – хорошо хоть добротная и теплая, на улице морозно… Какой уж там Руччелаи.
– Sei verflucht, du, Friedrich Berg! – заорали позади. – Verflucht sei Verrдter! Dass du im Blut erstickst![8]
За этими словами последовала какая-то невнятица – то ли латынь, то ли ломаный немецкий. Сенкевич оглянулся: кричал избитый мужчина, которого стражники тащили через ратушную площадь. А вот человек, погнавшийся за ним сквозь толпу, отстал. Что-то в парне было… знакомое. Взгляд. И еще странное ощущение дежавю. И тот ведь не просто так погнался, тоже узнал. Сомнений почти нет: это капитан ФСБ Данил Платонов. В неудачный «объект» он попал, конечно, привлек массу ненужного внимания. А учитывая, что не подготовлен к перемещению, наверняка скоро подставится и очутится в пыточной инквизиторов или сразу на костре. Тем лучше: не будет досаждать, фанатик мировой справедливости.
Решив, что зря зашел в центр города, Сенкевич вернулся на окраину, туда, где впервые обнаружил себя возле заброшенной часовни. Здесь было грязно и уныло, жались друг к другу ветхие домишки бедноты. Впереди показался пруд, скованный первым тонким ледком. Сенкевич добрался до него, плотнее завернулся в плащ, уселся и принялся ждать утра. Невыносимо хотелось курить. Интересно, подумал он, табак в Европу уже завезли?
Когда рассвело, проломил хрупкий лед у берега, склонился над водой. Оттуда на него смотрел немолодой человек с седой шевелюрой и крупными чертами лица.
Меня зовут Фридрих Берг, внезапно подумал Сенкевич. Я мелкий торговец, небогатый, но и не совсем нищий. Я живу в Равенсбурге, и сейчас – начало октября 1485 года от Рождества Христова. Думал он по-немецки.
Память «объекта» включилась – уже легче. Сенкевич принялся тщательно исследовать все ее закоулки, узнавая о родственниках, друзьях, знакомых Берга, о его прошлом и настоящем. Рано или поздно воспоминания о личном могут начать стираться, к тому времени нужно будет выучить все наизусть, чтобы нигде не проколоться… Итак, что делал Фридрих Берг сегодня?
Новая мысль кольнула, словно иглой: он колдун из секты дьяволопоклонников! Его поставили охранять вход в часовню, где проводился шабаш, чтобы предупредить, если вдруг появятся воины инквизиции или городская стража. Только он не предупредил. Когда прибежали разъяренные горожане во главе с матерью девчонки, предназначенной для утехи бесу, Фридрих обходил часовню. В этот самый момент в его тело и переместился Вадим Сенкевич.
Чисто инстинктивно он смешался с толпой, чем и спас себе жизнь. В дом Берга возвращаться нельзя: к сожалению, Платонов перебил не всех колдунов, теперь кто-нибудь из них обязательно сдаст Фридриха, под пытками всякий расколется. Его будут искать.
Выходит, это его там, в толпе, проклял за предательство кто-то из выживших колдунов? Ну да, Берг же стоял «на стреме», и выходит, подставил шайку. Сенкевич усмехнулся, он не верил в силу проклятий. Такие вещи могут повредить только слабым людям, тем, кто боится брошенных слов и ждет, что они сработают. А Сенкевич силен духом, его и не так еще проклинали – ничего, жив до сих пор.
Гораздо хуже, что он остался без жилья и средств к существованию. Еще погано, что табак в Европу завезут только через семь лет, а курить охота так, что уши пухнут. Как-то он этого не учел при выборе эпохи – ведь, даже попади он в нужную точку пространства и времени, ситуация была бы та же. Что ж… тоже не самое страшное. Его подельникам – в настоящем?.. или теперь надо говорить «в будущем»?.. – и капитану Платонову в инквизиторской тюрьме наверняка сейчас гораздо хуже.
Утешив себя этой мыслью, Сенкевич проверил тощий кошелек, болтавшийся на поясе. Десять серебряных пфеннигов, на шлюху хватит, да еще и останется.
Наступило утро – серое, унылое, холодное, как очаг бедняка. На улочке появились люди. Забегали грязные ребятишки, засуетились женщины. Подождав, пока отцы семейств отправятся на заработки, Сенкевич отправился к домам. Выбрал самый убогий, возле которого стояла, зевая и бесцельно глядя вокруг, полная неопрятная женщина. Детей поблизости не было видно. Сенкевич достал пфенниг, подкинул его на ладони, выразительно покосился на дверь.
Дама понимающе улыбнулась, продемонстрировав отсутствие передних зубов, поднялась, взяла монету и неторопливо пошла в дом, кокетливо повиливая бесформенным задом.
В доме было холодно, воняло прокисшей пищей и нечистотами, в стылом очаге не горел огонь. Маленькие окошки, затянутые промасленным пергаментом, плохо пропускали свет. У стены стоял грубо сколоченный стол с лавкой, в углу валялась соломенная подстилка, сверху – груда нечистого тряпья. К ней и направилась бабища. Улеглась, задрала юбку, показав покрытые синяками с потеками грязи дряблые ляжки и добавив к ароматам жилища амбре немытого тела.
Сенкевич поморщился. Нет уж, дорогая, на тебя я точно не полезу. Реалии Средневековья выглядели все менее привлекательными – ни тебе душа, ни мыла, ни эпиляции у баб…
– Встань, – жестко произнес он. – Подойди сюда.
Женщина неохотно поднялась, одернула юбку.
– Как тебя зовут?
– Эльза.
Сенкевич достал еще одну монетку:
– Смотри на пфенниг, Эльза. Смотри внимательно, не отводи взгляда.
– А ты мне его отдашь? – захихикала баба.
– Позже. Если все сделаешь, как надо. А пока молчи и слушай меня. Твои веки тяжелеют… Тебе хочется спать…
Сенкевич в совершенстве владел техниками гипноза, ему не составило труда воздействовать на Эльзу. Когда женщина расслабилась и замерла, он принялся диктовать посыл:
– Запомни: я буду жить здесь. Пока не спросят обо мне, ничего не говори. Если спросят, отвечай, что я твой кузен Фридрих из Штутгарта. А теперь, на счет «три», ты проснешься и будешь выполнять мой приказ.
