Диана Удовиченко - Знак Потрошителя
Она достала из муфты шиллинг, положила в сухонькую ручку хозяйки. Та шустро спрятала монету в карман фартука, с искренним изумлением спросила:
– Леди, вы уж простите, что спрашиваю-то. Но вы не обознались, случайно? Маргарет – в горничные брать?
– А что такое? Она мне понравилась. – Настя посмотрела как можно наивнее.
– Вы уж простите, леди, – очевидно, эти слова были у Мэри чем-то вроде присловья или обращения к тем, кто выше по социальному статусу, – не нужно Маргарет в горничные! Вы ж потом, леди, скажете, что нашли ее в моем заведении да меня во всем и винить будете. Вы, леди, подождали бы. Я подберу вам горничную. Хорошую девушку, чистую, честную… Знаете, приезжают такие из пригородов на заработки. Вот такую и приведу, непорченую еще. Адрес только оставьте и будьте уверены…
– Нет. – Настя капризно наморщила нос, изображая полную идиотку, которой совершенно чужды реалии мира. – Я хочу видеть Маргарет Хеймз. Она меня устраивает.
– Ох, леди, простите великодушно! Да не сперла ли она у вас чего? Она может! Нечиста ведь на руку… И уж извините, леди, не для ваших это ушей. Но Маргарет уличная девка. Собой торгует.
Стремясь помочь обеспеченной особе, от которой ждала пожертвований, Мэри Рассел позабыла, что десять минут назад объявила свое заведение местом, свободным от проституции.
– Какой ужас! – воскликнула Настя, и еще один шиллинг перекочевал из ее муфты в узкую ладошку хозяйки. – Бедная женщина, что же ей приходится переносить… Теперь я еще больше хочу ее увидеть. Нет… – по некоторому размышлении поправилась она, – в горничные я ее не найму, но немного поддержу деньгами. Возможно, она сумеет стать на праведный путь и пойдет, например, в швеи… или в монахини.
Мэри Рассел прикусила губу, сдерживая ехидную ухмылку, и закивала:
– Хорошо, леди, хорошо. Может, попьем чаю? У меня вкусный, не сомневайтесь. Подождите, Маргарет должна прийти, внести плату за ночь. Деньги до пяти отдавать положено, а уж потом входить можно до двух часов ночи. У меня очень приличный дом.
В комнатке, куда привела хозяйка, было чисто и светло, стояла хорошая добротная мебель. Настя уселась за круглый стол, Сэр Генри благовоспитанно лег у ее ног. Мэри позвала служанку. Вскоре та внесла поднос с чайником и посудой. Содержательница ночлежки сама разлила чай, придвинула чашку.
– Вспомнила, откуда я слышала о вашем доме! – округлив глаза, воскликнула Настя. – Ведь у вас убили женщину… В прошлом году… Это было в газетах, не так ли?
– Вы уж простите, леди! – шокированно возразила Мэри. – Но у меня приличное заведение. Никто жиличек убивать не позволит!
– Но о вас писали в газетах! Я совершенно точно помню!
– Ах, вы, леди, про несчастную Эмму…
– Нет, кажется, ее звали по-другому… – Настя сделала вид, что задумалась, потом «вспомнила»: – Марта! Да, ее звали Марта.
Узкое личико хозяйки помрачнело: она боялась, что эти случаи подорвут в глазах гостьи репутацию ночлежки и благотворительной помощи не будет.
– Вы уж меня простите, леди, но мое заведение тут ни при чем. Жизнь у нас в Ист-Энде сами знаете какая… Но в моем доме ничего такого не случалось и случиться не могло. Марту убили далеко отсюда, на другом конце проулка, когда она возвращалась с ночной смены. А Эмма, бедняжка, торговала на улице цветами. На нее кто-то напал. Она пришла сюда, вся в крови, и я сама отвела ее в больницу. Они же мне все как родные…
Мэри прослезилась. Настя подозревала, что хозяйка просто не хотела, чтобы Эмма умерла в ее заведении, – это привело бы к неприятностям с полицией. Да и ухаживать за раненой нищенкой ей явно не хотелось. Вот и сопроводила несчастную в больницу самолично. Еще и ловко «забыла» упомянуть о настоящей профессии жертв. Но вслух Настя восхитилась гуманностью Мэри.
– Да. И все равно бедняжка умерла, – вздохнула хозяйка. – Даже не успела сказать, кто ее так покалечил. Жизнь у нас такая, леди. Везде шайки, бандиты, грабители. Слабая женщина, которой надо работать на улице, – легкая добыча.
Настя посидела еще полчаса – и в ночлежку одна за другой стали приходить постоялицы. Вносили плату на будущую ночь и отбывали восвояси до вечера. Наконец появилась и Маргарет – худощавая высокая женщина лет сорока, разбитная, с нахальным выражением лица и вороватым взглядом.
– Вот и ваша знакомая пожаловала, – сладко пропела хозяйка. – Что же ты, милочка, поговори с леди!
– Благодарю, но я хотела бы побеседовать с девушкой наедине, – сказала Настя.
Она взяла Маргарет за локоть, отвела в сторону, шепнула:
– Разговор есть. – И сунула шиллинг.
Шустрая бабенка спрятала монету где-то в недрах корсажа, спросила:
– Чего надо-то?
Настя объяснила, что хочет узнать о нападении на нее и ее товарок. Вдаваться в подробности, выдумывать легенду не стала, да Маргарет и не спрашивала. Сразу выдала:
– Язык распускать про это дело опасно: быстро укоротят. Хотите, чтоб я говорила, леди? Это будет стоить соверен.
Она сложила руки на груди, всем видом показывая, что не склонна торговаться. Настя возражать не стала – тут же отдала монету. Довольная Маргарет оттащила девушку в угол, подальше от любопытных ушей, встала почти вплотную, полушепотом затараторила:
– Вам свезло, леди. Я не только с Мартой дружила, но и Эмму в больницу провожала. Вся-то она в крови была. Ее же, бедную, не только избили и… как бы это сказать помягче, не для ваших ушей, леди… использовали, в общем. Ей еще и трость между ног вогнали, а потом обломили, чтоб выдернуть не смогла. Пришла она в ночлежку – уж не знаю, как добрела, а сама шалью зажимается. А с шали-то так и капает… Я сразу поняла: не жилица она. Ну, в больницу мы ее на себе тащили, уж и ногами с трудом передвигала.
– Она сказала, кто это сделал?
– Хозяйке не сказала, врачу тоже. Боялась она сильно. Хотя чего уж ей бояться было. А мне на ухо шепнула. И вот что я скажу, леди: ей-же бог, и Марта, подружка моя, тех же рук дело. Да и я чудом жива осталась. Два раза убегала…
– Почему не рассказала полиции?
– Полицию у нас не любят, – протянула женщина. – Да и конец бы мне сразу пришел. Вон, Жемчужная Полли тоже кое-что видела и сдуру брякнула, так полгода в Йоркшире у сестры пряталась. Потом вернулась, а сейчас не видно ее что-то. Кто скажет…
– Ты знаешь этого человека?
– Человека?.. – Маргарет прищурилась. – Нет, милая леди, человека я не знаю… – Она воровато оглянулась, потом приблизилась к Насте вплотную, обдав запахом пота и несвежих волос, и прошептала на ухо несколько слов. – А сейчас пойду я, леди. Я вас не видела и не встречала, а если полиция придет – от всего откажусь.
Маргарет отпрянула и быстро пошла прочь, повиливая задом. Настя еще долго стояла, глядя ей вслед, осмысливала услышанное. Потом наклонилась, погладила Сэра Генри:
– Поехали домой, малыш. Тут мы узнали все что можно. А теперь срочно к Данилке.
Сенкевич
На столе, рядом с пробирками и ворохом бумаг, стыли чашки с чаем, стояла тарелка с бутербродами – Сенкевич на скорую руку соорудил из хлеба и копченого мяса. Сам же он вместе с Платоновым и Настей сидел на полу, подложив для тепла подушки. Между ними горами высились бумаги. Их выгребли отовсюду – с полок, из стола, изо всех углов. Троица была занята тем, что перебирала исписанные корявым почерком листки и раскладывала в несколько стопок. Работа продолжалась уже второй день, непросмотренных бумаг осталось совсем немного. Чуть поодаль, на коврике, снисходительно наблюдая за людьми, возлежал Сэр Генри. Призрачная девушка реяла под потолком, время от времени беззвучно заливаясь слезами.
После рассказа Насти было принято решение как можно скорее отыскать окончание записок Уотсона о Баскервиль-холле. Сначала попытались найти их в кабинете Холмса – отчеты в лаборатории Уотсона были дубликатами, а оригиналы отправлялись сыщику. Но там ничего не обнаружили, возвратились в логово доктора.
Они рылись в бумагах уже очень долго, но пока тщетно. Дело осложнялось совершенно неразборчивым почерком Уотсона. Чтобы понять, содержание записи – рецепт средства от запора или захватывающее описание расследования, приходилось долго продираться через бурелом закорючек, разбирая каждую букву. Трудно было понять, к какому расследованию относятся те или иные наброски, поэтому пока все, относившееся с личности Шерлока Холмса, складывали в общую кучу, чтобы потом рассортировать еще раз. А если учесть, что периодически встречались записи на латыни да еще просвещенный доктор время от времени переходил на немецкий, – процесс обещал стать бесконечным.
– Сколько же он замарал бумаги, этот чертов коновал! – злилась Настя, поднимая очередной листок. – Лау… лау…
– Лауданум, – подсказал Сенкевич. – Опиум. Это рецепт.
