Галина Гончарова - Азъ есмь Софья. Царевна
Царевна Ирина на племянницу взглянула внимательно. Они с того раза, почитай, и не разговаривали — ежели встречались, каждая в сторону смотрела.
Ну разве что здоровья друг другу желали.
Не любила Ирина Сонечку, был грех. Не любила. Чуяла соперницу, которая займет то положение, коего Ирине за всю жизнь добиться не удалось. Не стала она для брата опорой, вовсе нет. И защитой, и поддержкой. Так, подушка, в которую плакать приходят.
У Соньки с Алексеем не так, ой не так.
Царевич на сестру иногда смотрит как на мать, а та на него постоянно — таким взглядом, что рука к кресту тянется. И не с испуга, не со зла, нет в ее глазах ничего такого. Но…
Не в ее годы бы смотреть так на парня на несколько лет старше. Снизу вверх, с уважением — это да. Но Сонька же глядит так, как на дите неразумное, но любимое. Вот и на тетку сейчас смотрит с насмешкой, словно на малолетку какую…
И пришла ведь, и никто не шепнул… побоялись. Знают, шавки, кто хозяйка.
Ирина скрипнула зубами, но сделала жест рукой.
— Оставьте нас все!
Сонька и ухом не дернула, глядя, как выбегают за дверь приживалки. Ждала, пока дверь не закроется, потом еще пару минут стояла, дверь приоткрыла, проверила… Ирине вдали топот ног послышался. Подслушивать хотели, мерзавки.
А Сонька плотно прикрыла дверь — и направилась прямо к тетке. Встала напротив, усмехнулась.
— Тетка Арина, не надоело тебе в тереме гнить?
Ирина посмотрела на девочку.
Возможностей много было. И возмутиться, и окоротить — не решилась. Она все-таки неглупа была, понимала, что Софья развернется да уйдет. А вот чего Ирина лишится?
— Надоело, Соня. А ты что иное предложить можешь?
Софья усмехнулась.
— Мы перед походом с Алешей поговорили. Арина… я тебя так называть буду?
— Называй.
— Наши войска на Крым идут. Представляешь, сколько там народу? Нашего, православного, только в рабство угнанного?
— Много.
— И все они домой вернутся. Ну, мужики — те себе работу найдут, устроятся.
— На большой дороге?
— Это ты, тетушка, о нас плоховато думаешь. И работа найдется, и как их туда доставить, и чем заплатить. Но то ж мужчины. А женщины?
Ирина прижала ладонь к губам.
— Господи…
— Вижу, понимаешь. Их отсюда в рабство угнали, а куда они вернутся? Хорошо, коли к отцу-матери, а если не примут их? Или деревни той нет уже? Или еще что? Коли дети у них?
— И что ты предложить хочешь, Соня?
Царевна уж и о неприязни своей забыла — стоит ли о мелких обидах, когда такое… Да и обиды-то там… слезки кошкины.
— Это ведь не все еще. Есть план — забрать у татар детей младше двух лет, да у нас православными и вырастить. Окрестить, воспитать, в школе выучить…
— Турки такое делают…
— С православными. И называют тех детей янычарами. А мы вот в обратную развернем. Казна выдержит.
— Брат согласен ли?
— Обижаешь, Ирина. Алешка с отцом все обговорил еще до похода. Батюшка хоть зубами и скрипел, но согласился, что надобно.
— Ну… а я тут при чем?
— А кто этим заниматься должен?
У Ирины глаза стали по пятаку.
— Ч…т…о?!
— А вот то. Ты — царская сестра. Анна сейчас всю школу под своим крылом держит, Татьяна тоже занята, ты одна остаешься. Не Любаву ж тревожить? У нее чадо малолетнее, да и отец не восхочет. А вот ты — самое то, что надобно. Что ума, что силушки у тебя хватает, у отца ты получишь, что захочешь, да и тебе самой… разве не интереснее будет, чем в тереме юбку-то об лавки протирать да по сотому разу одни и те же сказы слушать?
— Куда как интереснее. Но…
— Еще и но?
— Разве ж я справлюсь?
— Конечно.
Софья спокойно извлекла из кармана пачку бумажных листов.
— Вот посмотри. Проект приюта Святой Ирины.
— Кого?!
— Святой Ирины. А что тебя не устраивает, тетушка?
Вот теперь Софья явно ехидничала — и царевна не упустила свой шанс.
— А чего ж не Святой Софии?
И вдруг увидела на лице девочки искреннюю и светлую улыбку.
— Мне Алешка пообещал, когда захватим Константинополь — он в мою честь обратно Святую Софию наименует. А на мелочи я не размениваюсь.
Что могла сказать на это царевна?
— Ну и нахалка ж ты, племянница!
— На том стоим и движемся. Ты не отвлекайся, сюда смотри. Здания построим, это недорого. Все остальное тоже будет, пусть батюшка с боярами поговорит. Ты прикинь, что надобно, а уж потом сядем вместе, составим список, с кого что трясти. С кого шерсть, с кого рыбу…
— Дадут?
— Не дадут — стрясем шкуру.
Судя по лицу Софьи и многозначительной ухмылочке — стрясет. Причем три шкуры, а четвертую еще и отрастить побыстрее потребует.
— И подумай, кто тебе надобен из учителей.
— Из кого?
— Тетка Ирина, ну рассуди сама. Женщины. Кто и с детьми. То есть потребны отдельные помещения для детей — их чему-то учить, хоть бы и грамоте, чтобы не носились целый день, да и самих женщин обучать — они ж отвыкли от нашего уклада. Будем их пристраивать, для начала — можно служанками, а лучше — замуж выдавать.
— За кого, Соня?!
У царевны голова шла кругом, но племянница и не думала теряться.
— Как — за кого? Пленные обратно пойдут — это раз. Воины, опять же… за кого отдать — найдется. Но я с этим не справлюсь, и без того много тяну.
— Интересно, что такого ты тянешь?
— Ирина, тебе ведь это не интересно. Так что давай — садись и начинай работать. С планом ко мне, от меня — к отцу, а там и работать. Здание уже строится.
— Где?
— Рядом с Белопесоцким монастырем.
— Это ж далеко!
— Да вовсе нет. И тебе туда не пешком идти, довезут. Зато монастырь рядом, деревни, опять же, с продуктами полегче, а с рабочей силой подешевле. Да и удобно там, Ока рядом…
— Из Кремля уехать…
— Так и я здесь не сижу. Зато сама себя хозяйка. Кто тебе возразить посмеет?
Ирина задумалась.
— Время на размышления у меня есть?
— Дней десять. Потом предложу тетке Татьяне. Хоть и не хочется ее отпускать, но она-то уж порядок наведет.
Зная сестру, Ирина в этом и не сомневалась. Еще как наведет.
— Я подумаю…
Ирина и не замечала, как придвигает к себе поближе драгоценные листки.
Уходя, Софья усмехалась. Клюнула?
Еще как, наживка аж из попы торчит! А пусть!
Ей не разорваться, а у тетки Ирины и сил, и времени навалом. Справится, никуда не денется.
Да и о людях позаботиться надобно.
А еще…
Цинично звучит?
Тем не менее, власть крепка тогда, когда народ ее любит. И ежели прибавится еще пара тысяч, а то и десятков тысяч человек, на которых власть будет опираться, — тем лучше.
Софья помнила Медный бунт. А еще понимала, что для осуществления ее планов людям придется потуже затянуть пояса и крепиться. И мало ли какие найдутся смутьяны?
Ей же хотелось, чтобы рядом с каждым смутьяном в какой-то момент появился человек, который рявкнет: «Ах ты… Да я царевичу жизнью обязан! А ты!!!» или «Да моя жена в приюте у самой царевны воспитывалась! А ты!!!» И — в зубы. И никак иначе.
Справится ли она?
Но если не делать, то чего и спрашивать?
* * *Марфа бросилась брату на шею, позабыв про все церемониалы. Расцеловала, всхлипнула…
— Алешенька! Я знала, знала, что ты придешь!
— Конечно, а как же иначе?
— А тут некоторые говорили, что русские нам в спину ударят! Представляешь, какова наглость?
Алексей вскинул брови, взглянул на зятя.
— Вот как?
Михайло усмехнулся.
— Несколько лет войны так легко не избыть.
— И то верно… Михайло, отдай мне тех говорунов? Пойдут с войском, сами проверят, чтоб мы до турок дошли? Лишь бы не сбежали по дороге?
— Договорились. К вечеру будут готовы, завтра с тобой выступят. А покамест — прошу ко мне, переговорим без лишних глаз.
Марфа к лишним глазам не причислялась. И восторженно ахнула, когда Алексей достал из кармана небольшой мешочек — и на стол покатились крупные изумруды. Пусть пока и не обработанные.
— Бог мой!
Алексей протянул мешочек зятю. Михайло непонимающе взял, взвесил на руке, оценил камни…
— Это на оружие и припасы. Денег в казне нет, но эти игрушки всеми ценятся, под них можно получить большую сумму…
Михайло кивнул.
— Да, ростовщики охотно их примут…
— Вот и отлично. Мне нужна еще провизия, лошадей надо бы заменить кое-каких… ну а остальное — направляй за нами.
Михайло кивнул. Тиски, сдавливающие сердце, чуть приразжались. Есть люди, есть деньги… На эти изумруды можно еще полк снарядить. Даже два…
— Передай царю мою благодарность…
— Я-то передам. Но он тоже просил передать, что лучшей благодарности, чем счастье дочери, — для него на свете нету.
Марфа усмехнулась, так, чтобы мужчины не видели. На лбу у Михайлы крупными буквами было написано: «Какое счастье, что я на ней женился!».
