Гай Орловский - Все женщины - химеры
Луна висит огромная и тяжелая, если бы еще не такая красная, словно вся покрыта кипящей лавой из миллионов извергающихся вулканов… а может, и в самом деле вся в лаве? Хотя иногда кажется, что там все уже застыло, а поверхность просто накалена до багрового свечения из-за внутреннего жара.
Фицрой посмотрел на меня, на луну, снова на меня.
- Что-то стряслось?
- Да нет, - ответил я с трудом, в горле запершило, сказал хрипло: - Просто чувствую нечто…
- Что?
- Нечто, - повторил я и посмотрел на него значительно. - Я же ученик чародея, помнишь?
- Ну да, - согласился он. - Хоть и драчливый какой-то, будто и не чародей, но все-таки чародей, признаю. Уважаю даже.
- За что?
- Да драчливость, - сообщил он. - А за что еще можно уважать мужчин? Без драчливости мы ничто. Всяк должен доказывать, что он чего-то стоит. А как доказывать иначе?
- Ну да, - согласился я. - Вроде без вариантов. Мы же люди, а не пингвины.
- Кто такие пингвины?
- Вегетарианцы, - пояснил я. - Рыбой питаются, потому мирные.
Он задумался, а я поглядывал на него, хорош как соратник, хорош как воин. Можно бы ему еще и щит, но даже с мечом не уверен, хорошо ли я, точнее, правильно ли поступил. Все-таки косплеисты делают их для игры, а игра и есть игра. В детстве видел в цирке, как на грудь лежащего силача кладут наковальню и на ней молотобойцы выковывают подковы. Или же на грудь опускают глыбу камня и разбивают ее молотами.
А фокус в том, что чем больше масса на груди, тем легче выдерживает удары молотов, гасит их в себе. Куда болезненнее было бы положить камешек на грудь и ударить по нему молотом!
Обычный щит вбирает в себя удар, гасит, а суперлегкий саданет от удара противника тебя самого в морду. То же самое и с мечом: с обычным весом парирует удар, а с облегченным нужна иная тактика.
- Фицрой, - сказал я, - поупражняйся сперва. С таким мечом надо всегда на опережение!… Успеть ударить первым.
Он кивнул.
- Да, понимаю, парировать им труднее… Слишком какой-то легкий. Мой лучше. Но этот красивее.
- Зато рука не устанет, - поспешно сказал я. - А ты вообще-то юркий, как вьюн. Это больше по тебе.
Он спросил с сомнением:
- А не сломается от первого же удара? Что-то он вроде тонкой льдинки на солнце…
- А попробуй, - предложил я, - год у тебя рабом буду.
Он вскочил, глаза вспыхнули, как два солнца.
- Ловлю на слове!
Он с таким энтузиазмом ринулся к груде камней у обочины, что у меня сердце все-таки дрогнуло. Конечно, обычными методами не сломать, но кто знает, что может случиться в мире этой чертовой магии…
Конь его встал как вкопанный, не доезжая до камней. Я подъехал ближе, Фицрой настороженно поглядывает по сторонам. Я не успел открыть рот для вопроса, что случилось, как сам ощутил приближение холода.
Моя рука метнулась вперед, уже согнутая для стрельбы, а Фицрой легко и красиво выдернул меч.
- Не успел, - прошептал он, - проверить…
- Лучшая проверка, - сказал я, - это…
На дорогу выскочили несколько человек в лохмотьях, один прокричал страшным голосом:
- Слезть с коней!… Именем принца Роммельса!
- Ого, - сказал Фицрой, - давно я о нем не слышал…
- Что-то он затих, - согласился я. - За спиной всего трое?
- Но с пиками, - предупредил Фицрой.
- Тогда беру пикейхциков, - сказал я. - Они смешнее.
Он молча поднял коня на дыбы и бросил на тройку разбойников впереди. Они испуганно прыснули в стороны, но один ловко метнул топор, Фицрой успел пригнуться, дальше я не видел, так как развернулся к отрезавшим нам дорогу и сразу открыл стрельбу.
Все ждали чего-то другого, я стрелял, как в тире, где мишени на расстоянии пяти шагов, двоих убил на месте, но чувствую только злость и ожесточение, никакой жалости или раскаяния, что в нас, людях, пошло не так…
Или так правильно?
Фицрой там далеко развернул коня, мне он показался бледным, а когда приблизился, я увидел залитую кровью левую половинку лица. От крови уже промок воротник и плечо кафтана.
- Ты истекаешь кровью! - крикнул я.
Он слабо, но с великоглердской небрежностью отмахнулся:
- Ничего, царапина…
- Тебе полчерепа снесло!
Он изумился:
- Правда? А я как-то не заметил… Говорю же, царапнуло…
- От этой царапнутости откинешь копыта, - предупредил я. - Стой, не двигайся… Думаешь, мне тебя жалко? Ничуть. Мне напарника жалко. Вот выручим Рундельштотта, тогда хоть сам убейся о дерево. Или о стену, тоже хорошо.
Он с вялой улыбкой наблюдал, как я отстегнул пряжку пояса, вытащил нечто крохотное, меньше ногтя.
- Какой ты добрый…
- А то!
- Это у тебя что-то колдовское?
- Не вертись, - предупредил я. - Из меня хреновый лекарь. Дернешься, у тебя голова скатится на дорогу. А я попинаю…
Он поверил, застыл, а я быстро приклеил ему над виском пористый пластырь, растянул на глубокую рану, откуда все еще обильно течет кровь. Пластырь сразу же вздулся и начал выделять особый гель, что в ускоренном темпе заживляет раны, ожоги и вообще любые повреждения, а при потере крови еще и способствует ее повышенному кроветворению.
Фицрой прислушался, на губах появилась улыбка.
- Больше не болит…
- Но рана осталась, - сказал я строго. - Не щупай ее грязными лапами, не чеши!…
- И вообще забыть?
- Вот-вот!…
Он покачал головой.
- Ты не все сказал про волшебный меч… Я когда рубанул одного, чуть заодно и коня своего не погубил!… Кто ж знал, что лезвие пройдет сквозь плоть и кости, словно я по листу папоротника попал! Хорошо, двое других растерялись еще больше, чем я… С минуту смотрели на перерубленное пополам тело, а потом заорали и бросились удирать.
- А ты?
- Тоже заорал и ринулся догонять…
- Никто не ушел? - спросил я.
Он посмотрел за мою спину.
- Судя по твоим, никто.
- Я про твоих спрашиваю, - ответил я сварливо. - У меня один убежал. Правда, недалеко.
Он привстал в седле, посмотрел по сторонам.
- А-а-а, это он там в болоте тонет?
- Он, - подтвердил я. - Похоже, трясина. А эти дикари выбираться из нее не умеют. Хотя это так легко…
- Это тебе легко.
Он пустил коня через кусты, за ними открылось небольшое болотце, но глубина чувствуется, иначе лес бы давно задавил, деревья вокруг выросли уже высокие и толстые.
Утопающий увидел нас и прокричал отчаянно:
- Я тону!… Дайте мне руку!
Я сказал ему с грустью:
- В наше время никто никого не слышит. Люди совсем глухие к чужим страданиям.
- Дайте мне руку! - повторил он громче.
- Она мне самому нужна, - ответил я и повернулся к Фицрою: - Что скажешь?
Фицрой ответил со вздохом:
- Я бы помог, это уже не враг, а пострадавший… Но слезать с коня, а потом залезать снова…
Голова разбойника все погружалась, темная зловонная жижа поднялась уже до подбородка.
Он прокричал отчаянно:
- Я все расскажу! Все-все!
- Все никто не знает, - возразил Фицрой и вздохнул. - А как бы хотелось…
- А как же верность слову и принцу Роммельсу? - спросил я разбойника. - Покажи себя мужчиной, утони гордо и красиво!
Болотная жижа начала наливать ему рот и ноздри, он прохрипел, отплевываясь:
- В озере я бы… но здесь грязно!
- Ишь какой чистюля, - сказал я. - Значит, есть какие-то принципы?
- Нет, - прокричал он. - Отказываюсь от любых принципов! И принимаю твои!
Фицрой сказал с презрением:
- Как низко…
Он нагнулся с седла, я не поверил глазам, но сумел поднять большой камень, деловито взвесил в ладони. Разбойник охнул, попытался метнуться в сторону, но в трясине не сдвинуться.
Камень хряснул его в голову. Звук был такой, словно раскололся сам камень, что значит, в болоте тонул совсем не мудрец. Мы не стали следить, как они с камнем постепенно скрываются из вида, неинтересно, ничего необычного.
Люди постоянно убивают друг друга, это самый действенный метод отбора лучших, потому мы и обогнали всех животных: постоянно воюем, грабим и насилуем, всячески ускоряя прогресс и продвигаясь к светлому будущему сингулярности семимильными шагами.
Я остановился и покинул седло, Фицрой проехал вперед, развернулся, глядя с интересом.
- Что-то случилось?
- Да, - сказал я сердито. - Слезай!… Я хотел это на привале, но, дурак, чуть было не…
Он подъехал ближе, а я снял мешок и вытащил оттуда пакет с горнолыжными костюмами. Кругляшок с леской и выпрыгивающими крючками кинул обратно в мешок, а костюм бросил под ноги коня Фицроя.
- Слезай! Переоденемся.
Он покачал головой, но слез, а я быстро сбросил с себя всю одежду и влез в костюм, тело приятно облекло от пяток до подбородка в нечто воздушно-нежное. Фицрой смотрел в недоумении, а я натянул поверх этого горнолыжного штаны и камзол, обулся и снова поднялся в седло.
