Юрий Корчевский - Атаман. Гексалогия
Все, что рассказал Федор, было интересно. Теперь я хоть немного стал представлять, что творится на ближних подступах к Руси. Во время каждого моего приезда он делился со мной полезной информацией, давая пищу для ума. Фактически он был единственным, кто держал меня в курсе событий. Ведь ни телевизора, ни радио, ни газет не было, и почерпнуть новости было неоткуда. Полный информационный вакуум. И это даже для меня — князя и воеводы. Что же говорить о людях более низкого звания и положения?
Утром, при прощании, Федор заявил:
— Я обскажу сегодня государю о несчастном случае с наместником его — Шклядиным. Думаю, тебе вскоре нового наместника ожидать надобно. Приложу все силы, дабы Телепнев снова своего человечка не посадил на это место. Не дело, когда два городских начальника между собой в распрях. Для города плохо, стало быть, и для государства — тоже плохо.
С тем я и уехал в Коломну. В принципе, все разрешилось не так уж и плохо для меня. Людишек служивых — пособников Шклядина — наверняка к казни приговорят. И поделом: не рой другому яму — сам в нее упадешь. От соглядатая телепневского я избавился, теперь никто палки в колеса вставлять не будет. А с новым наместником я попробую наладить отношения. Любить его мне ни к чему — не красная девица, а вот воз государев, надеюсь, вместе тянуть будем.
Глава 9
Шли недели; минул месяц, второй. Я снова работал за двоих: решал дела за наместника и тянул свои, воеводские. Город за лето сильно расстроился — выросли целые улицы, желтеющие свежеошкуренными бревнами срубов.
Наконец прибыл наместник. И когда я его увидел, искренне возрадовался. Я узнал в нем побратима — боярина, встречавшегося мне у Кучецкого. Я, правда, виду не подал, что мы знакомы — как, впрочем, и он. Поздоровались за руку, обнялись. Он шепнул мне на ухо: «Опосля поговорим — наедине».
Повезло мне — я его знал, а поскольку это был человек Кучецкого, то и доверять мог. За те несколько лет, в течение которых я знаю стряпчего, я его уже достаточно изучил. Федор в дом свой человека подлого, ненадежного не пустит, и в пивное братство не возьмет.
Вечером боярин пришел ко мне в избу, и мы обнялись. Стол я уже приготовил: не сказать чтобы княжеский, но и белорыбица на нем была, и мясо всякое — курятина, барашек жареный, и вина хватало.
Усадил гостя за стол. Сначала отдали должное съестному, выпили. Не могу сказать, что кухарка моя очень уж большая искусница, но все было вкусно.
А вино вообще отменное — я в Москве его частенько покупал.
— Вот попробуй, боярин, еще из этого кувшина! Мы обходились без слуг — каждый наливал себе сам; чужие любопытные уши мне были ни к чему. Люди со званиями, обраставшие со временем холопами в услужении, переставали замечать прислугу, как мебель, и в их присутствии говорили часто то, что только на ушко доверенному человеку сказать можно было. А холопы, люд хоть и бесправный, но все слышат и все подмечают.
Я провозгласил тост за государя, мы выпили.
— А приятное винцо, — удивился боярин.
— Э, Сергей, места знать надо.
— Чудно ты меня называешь — Сергей. Я Сергий.
— Прости, Сергий, оговорился. Ну что — еще по одной?
— Не откажусь, понравилось вино. Давай за Федора Кучецкого тост поднимем, за ум его светлый — пусть здравствует сто лет.
— Давай. Хороший человек, не раз меня выручал в трудной ситуации.
Мы выпили, закусили.
— Наслышан я уже о прежнем наместнике, — продолжил разговор боярин. — То ставленник телепневский. Нам же с тобой в мире и согласии жить нужно, делить нам нечего.
— И я такожды думаю.
За столом, не спеша, мы обговорили многие вопросы, разделили сферы влияния. И с тех пор работалось мне легко, по любому вопросу мы находили компромисс, устраивающий обоих. И в Москву иногда ездили вместе — так оно и удобнее, и безопаснее.
Поскольку к осени итальянцы закончили отделку дома, я выбрался в Вологду и перевез Елену в Охлопково — со служанками и личными вещами. Но сына Василия пока в Вологде оставил — дом там, земли вотчинные, холопы. А парень уже большой и должен сам учиться управлять хозяйством. С ним и десяток ратников остался. Случись война — да с теми же литовцами, на сборы готовым пойдет: людно, оружно и конно, как велит государь.
Конечно, я не собирался бросать его без пригляда. Наказал строго-настрого: «Будет сложно — не руби с плеча, подумай прежде. Не сможешь что-то решить сам — приезжай ко мне, вместе обмозгуем. Не забывай — под тобой две сотни людей, и от твоих решений зависит, как они будут жить и что есть».
— Слушаюсь, отец. Я уж освоился.
Эх, молодо-зелено. Пока сам шишек не набьешь да опыта не наберешься, мудрости и осторожности не прибавится.
Елена по приезду сразу взялась за обустройство дома — ковры, занавеси, рюшечки разные. Хоть и не в Коломне барский дом был, но теперь я мог видеться с женой пару раз в неделю. Ничего, крепость отстроят — в Коломну перевезу. За каменными стенами дом поставлю.
А пока я бродил по пустым и оттого гулким комнатам, обсуждая с Леной, какую мебель и где ставить будем. Ну, мебель — это громко сказано, но заказать у купцов кое-что на свой вкус можно. Я еще летом для кабинета своего обстановку заказал — стол, конторку, кресла, шкаф книжный. А в подвале кузнец в глухую комнату — без окошек и продыхов — поставил толстую железную дверь. Здесь я решил хранилище для ценностей оборудовать. Надо же где-то деньги хранить да золотую и серебряную утварь, а может быть — и бумаги ценные.
Жизнь как-то начала налаживаться.
После переезда в Охлопково суетно и необустроенно поначалу в деревне было. Пришлось имение обустраивать, людей набирать. Все — с перерывами и осложнениями. Вначале — козни завистливого соседа, боярина Никифорова, сражение с отрядом татар, потом — Коломна с интригами Шклядина и Телепнева. Да и к Коломне самой проблем хватало: стройка крепости, воинская изба тесная, да и ту отстраивать заново пришлось, набирать и обучать дружину, пушки для крепости раздобыть. В общем, скучать не приходилось. Два года — даже с гаком — только и делал, что строил, что-то создавал, чего-то добивался, хлопотал, получая шишки на свою голову. Суетно. А что в награду?
Вот как-то снова повстречался мне митрополит коломенский, Вассиан, и после краткой беседы о делах житейских сказал:
— Не любишь ты людей, князь.
Я поначалу оторопел. Как же так? Избы для холопов в Охлопкове построил, воинские избы поставил. Да что люди — я лошадям успел конюшни выстроить, чтобы не мокли и не мерзли. И люди мои все одеты и сыты, что далеко не у всех бояр случалось.
И только я собрался рот открыть для ответа, как митрополит, предугадав мой ответ, спокойно продолжил:
— Знаю, о телесном людей своих немало печешься: холопы твои и воины обихожены, не голодает никто, и у всех крыша над головой. А о душах их грешных некому радеть. Слабых в вере, а особливо оступившихся поддержать надобно, чтобы дальше не пали, в объятия диаволу. О сирых и немощных некому скорбеть и заступиться! Думаешь ли о сием в суете дней? Вот и церкви в усадьбе твоей нет.
— Так не успел еще, владыко. Почитай, на месте трех изб острог возвел, а потом — сюда, в Коломну воеводой направили.
— Не прощаешь ты людей своих. Вот и служивых шклядинских — в Москву, в Разбойный приказ свез, боярин по дороге Богу душу отдал — не доглядела, значит, охрана твоя.
— То не моя вина, сами на мою жизнь покусились да заговор учинили.
— Милосерднее к людям быть надо, прощать грехи. Где ты один грех простишь, Бог тебе — два. Будешь милостив к падшим, тогда и к тебе Господь наш милость явит. Затепли свечку пред алтарем за души людей православных, жизнями своими полнящих чашу жертвенности по неразумию и слабости своей, и тебе воздастся!
Митрополит осенил меня крестным знамением и пошел себе дальше. А меня сначала злость разобрала. Ведь без малого жизни не лишился. Однако же — Шклядин свое уже получил в виде отравленной стрелы, а к остальным я не питал ни злости, ни ненависти. Таких, пожалуй, и простить можно. Хотя все равно не по душе мне это. В церковь хожу, христианин, но я воин, и злу оружием противостоять должен, а не подставлять вторую щеку, если ударили по первой. И я не был бы тем, кем стал — боярином, князем, если бы спускал обиды.
Гордыня ли это? Я склонялся к тому, что это самозащита.
Меж тем тучи на горизонте снова начали сгущаться.
До меня дошли слухи, что на правом берегу реки Суры, притоке Волги, в двухстах верстах от Казани, поставили все-таки деревянную крепость Василь-город, впоследствии переименованную в Васильсурск. Значит, государь не отказался от намерения усмирить Казань. Сам я там не был, но, по словам купцов, город сильно укреплен.
