Царь Александр Грозный (СИ) - Шелест Михаил Васильевич

Иван Васильевич любил его за смелость и с малолетства выделял из своры других родичей, крутившихся возле трона. Андрей всего на четыре года был старше Ивана и это не создавало меж ними возрастной пропасти, и Андрей привык, что Иван слушался его и во многом подражал ему.

Андрей Курбский сызмальства имел горделивую осанку и высокомерное лицо, с чуть изогнутыми в пренебрежительной ухмылке губами. Иван, запуганный дядьками и ближними к ним боярами, шпынявшими мальчонку по пустякам, несмотря на свой с детства высокий рост, старался не выпячиваться и с уважением и благодарностью поглядывал на Курбского, защищавшего Ивана от щипков и тычков. Можно сказать, что Иван любил Курбского. Однако Андрей пользовался расположением царя так аккуратно, что умудрялся никого не задеть.

Во время болезни Ивана, когда царь приказал присягнуть сыну Дмитрию, Курбский присягнул первым. Даже Адашев с Сильвестром сначала подумали, и лишь потом склонили колени. А многие бояре отказались от присяги сыну Ивана-царя и обратились к Старицкому.

Курбский хвалил себя за правильный выбор, потому, что государь вскоре выздоровел и недовольно поглядывал на «отступников». Сложно было бы предсказать их дальнейшую судьбу, не погибни царь и наследник, упав вместе с лошадью и ребёнком в реку.

По какой-то злой случайности Курбским издревле не везло. При смене власти они всегда придерживались оппозиции и проигрывали. Даже поддержав Соломонию, первую бездетную жену царя Василия Ивановича, с которой царь желал развестись, они ошиблись. У Андрея же жизнь складывалась на удивление удачно, и вот — на тебе. Новый резкий поворот, на котором его сбрасывает с лошади.

О Смоленске он мечтал давно, но мечтам, как он понимал, сбыться было не суждено. Они были так же эфемерны, как и возвращение ему родового отчества — городка Ярославский. А что такое Курба? Так… Маленькое сельцо.

Но всё равно, до пришествия на трон этого, непонятно откуда появившегося, выблядка царя Василия и малородной Захарьиной, судьба благоволила Андрею. Он не особо лез вперёд в сражениях, помня, что многие его предки сложили головы и не оставили родового потомства. А потому подчинение его теперь воеводе Щенятину воспринял не только, как унижение, но и как опасность для здоровья. Бывший его подручный, не стесняясь, посылал его в сложные рейды и атаки.

И вот сейчас Андрей думал над предложением польского короля, переданного ему ещё до похода на черемисов. Август обещал отдать ему Смоленск, ежели Курбский захочет принять его и прибудет с войском под руку короля. Но для этого придётся брать Смоленск боем.

— «А что его брать?» — усмехнулся Андрей.

Его войска, усмирившие черемисов, хоть и устали, но были довольны. Осталось их, правда, не много, но пока они дойдут до Смоленска, ещё обрастут добровольцами. Ведь, кто им скажет, что они пойдут не на Великий Новгород, который им приказано взять, а завоёвывать Смоленск? Пойдут на ляхов, зайдут в город передохнуть и сил набраться, да там и останутся, вырезав гарнизон и пленив городской совет.

— Делов то! — хмыкнул Андрей и пнул пятками «заснувшего» коня. Конь дёрнулся вперёд, прошёл несколько шагов и снова «заснул».

Пора сделать привал, понял Андрей.

— Конь засыпает. Может поночуем? — спросил Андрей Петра Щенятева, своего «старшего воеводу», к которому его, «рюриковича» приставил Александр, что сильно обидело Курбского. Щенятев у него был в подчинении при осаде Казани, и вот на тебе… Какого рожна?! Где чинопочитание?!

— Привал! — крикнул Пётр Щенятьев сонно. Видимо приснул в седле.

Степь, она везде степь. Где слез с коня, там и постель. «Только бурка казаку в степи постель»… Вспомнилась дурацкая песня, как-то спетая новым царём на казачьем сходе под Рязанью. Надо же, царь поёт! Как каой-то скоморох на ярмарке. Ещё и под какую-то большую многострунную балалайку, которую, говорят, сам соорудил.

— Тфу! — сплюнул Курбский, ярко представив былое.

— Ты чего, Андрюшка! — спросил его Щенятев.

— Да ничего! — огрызнулся Андрей.

С каких это пор он Андрюшкой стал?

— «Не-е-е… Точно сбегу, — подумал он. — Надо только от этого командира, сперва, избавится. Стрельнуть его, что ли? Верные люди есть. Хотя…».

Щенятевы вели своё происхождение от литовских служилых князей Патрикеевых, которые перешли на службу к великим князьям московским в 1408 году. А Патрикеевы вели род от внука великого князя литовского Гедимина.

— «Может и его сманить? Тоже ведь недоволен новым царём. Ежели что, будет на кого свалить. Он ведь теперь старший воевода».

Ягелон Жигмунд[1] с недоверием смотрел на простодушное лицо князя Дмитрия Вишневецкого. Несмотря на возраст, а ему уже было за сорок пять, его лицо светилось здоровьем. В голубых глазах виднелся ум, подтверждавшийся высоким лбом, и неприсущая ратным людям доброта. Светло-русая небольшая бородка с усами не имела ни одного седого волоса. В движениях и фигуре чувствовалась сила и опыт множества боевых схваток.

Князь Вишневецкий был предводителем Днепровских казаков — Запорожцев. Небольшой городок, что был построен князем на Днепровском острове Малая Хортица, стал оплотом и форпостом крымских рейдов польско-литовских войск.

Вишневецкий только что вернулся из похода на османскую крепость Ислам-Кермен, закончившегося очередной неудачей. Несмотря на немалую численность своего отряда, они славно потрепали крымчаков, но отсутствие пушек взять крепость не позволило.

— Дались тебе эти татары, — недовольно произнёс Жигмунд.

Во внешних делах он старался придерживаться миролюбивой политики с соседями, и, как не уговаривали его магнаты «свернуть шею крымскому гусю», напасть на Крым по-настоящему не решался.

— Не грех разрушить осиное гнездо турецкой торговли христианами. То дело богоугодное. В Кафе, говорят, до ста тысяч полонян бывает, а постоянно томятся в ямах да норах — пятьдесят. Да и богатства там несметные. Много товаров скопилось.

— Ну, так собрались бы магнатами и напали. Зачем большую войну затевать?

— Не могут магнаты вместе собраться. Каждый сам по себе. Только твоя, король, рука может сплотить войска. Да и для похода на Кафу корабли нужны с пушками. Зелье пороховое. Мне одному не осилить.

— Видно, только тебе охота Крым воевать, — сказал король, криво ухмыльнувшись. — Нет у меня денег на войну с Османами.

Вишневецкий посмотрел на короля прозрачными глазами и улыбнулся. Похоже, что для себя он что-то уже решил.

— А ты знаешь, Жигмунд, что московский царь захватил берег Танаис?

— Устье Дона?

— Да. И потопил турецкий флот.

Король поднялся из кресла и прошёлся по кабинету.

— Слышал о том, — наконец произнёс он.

— Ты понимаешь, что будет, если московиты захватят Крым?

— Они не захватят, — махнул рукой Жигмунд. — Там было всего пятьдесят галер.

— Всего?! — удивился магнат. — Триста пушек на пятидесяти галерах? Это что за галеры такие?

— Почему триста пушек?

— Лазутчик сообщил, что русские захватили трёхсотпушечный флот. Захватили, ваше величество. Не потопили. А на галерах обычно по четыре— шесть пушек ставят.

Король лично назначил Вишневецкого стражником на Хортице и даже дал на это немного денег. Они вместе учились в Римском университете. Вишневецкого приставили к Жигмунду для его безопасности, и они сдружились. Именно поэтому князь позволял себе некоторые вольности, но за рамки не выходил, и потому всё ещё находился в фаворе.

— Триста пушек это много! — покачал головой Жигмунд. — Даже если они маленькие, — всё равно много. Э-э-э-э… Раз захватили корабли, значит пушки у русов?

— Вероятно.

Король снова покачал головой.

— Триста пушек это много. Две крепости можно снарядить.

— Две крепости они и поставили. Но ещё до того, как победили османов.

— Не победят они османов! — упрямо возразил король. — У Салмана многотысячная армия, а у русского царя, бунт созрел.

Вишневецкий усмехнулся.