Шикша (СИ) - Фонд А.

— Здравствуйте, Зоя Борисовна. Что-то ещё интересное вспомнили?

— Здравствуйте, — ответила я. — Нет, не вспомнила ничего. Хотя вот подумала… мысль у меня такая возникла… даже не знаю, как бы это сказать…

— Говорите прямо, — подбодрил меня Караулов, уже более заинтересованно.

— Понимаете, я вот что думаю, а не будет ли потом молоко у коров горчить от этого борщевика? — закинула я «удочку». — Ведь коровы, на пример, когда наедятся тысячелистника или полыни — так молоко сразу горькое, а если хвоща — то вообще, как мыло. А после свекольного силоса воняет рыбой, что пить невозможно. Мы же не знаем, как будет силос из борщевика себя вести. Вдруг детей от такого молока пучить будет? Представляете? И что тогда? Они же этот вопрос не изучали!

— Горелова! — возмутился Караулов, — ты мне этот саботаж брось! Это не достойно поведения советского человека. Иначе расскажу всё Ивану — пусть разбирается с тобой! Тем более сам ЦК КПСС поддержал это начинание! Партия лучше знает, кого должно от молока пучить, а кого нет!

Караулов еще немного повоспитывал меня и отбыл прочь. Но вид при этом имел весьма задумчивый. Зерна сомнений таки упали на благодатную почву.

Ну что ж, чем могу, как говорится.

Затем я отпросилась у Бармалея в город (мы с Аннушкой решили ему заранее не говорить, мол, нужно на поселковом ФАПе (прим.автора: ФАП — фельдшерско-акушерский пункт) швы снимать, у Кольки анастезии нет, а о том, что швы без анестезии снимают, Бармалею знать было не обязательно. И уже в Кедровом я собиралась поставить его перед фактом, что мне нужно обязательно в городскую больницу. Вот такая была у нас стратегия). Он сперва даже слышать не хотел, но против аргумента «надо не только снять швы в больнице, но и проверить рефлексы и зрение» — ничего возразить не смог.

— А! Ежай! — отмахнулся он (он вообще был весь в мыле, формировал новую команду геологов в экспедицию, добирал снаряжение и продукты), — но, чтобы двадцать второго была здесь как штык!

Я пообещала, что буду, тем более к следователю было нужно ещё раз и пошла собираться. Из Кедрового в город и обратно каждый день ездили грузовики, причем по несколько раз, так что получилось сэкономить на автобусе. И уже во второй половине дня Юрий, балагур-водитель, высадил меня почти в центре, возле городской библиотеки.

Город впечатления на меня не произвёл, впрочем, как ранее и поселок Кедровый. Был он также сер, забетонирован и безлик, вероятно, ничем не отличаясь от сотен других таких же северных городов и городков.

Перво-наперво я отправилась по указанному Аннушкой адресу — сперва отдам письмо. Путь мой лежал в частный сектор.

Дом номер восемнадцать на улице Чкалова я нашла почти сразу. Он был обнесен глухим забором с облупившейся и метами вздувшейся масляной краской. Я постучала. Очевидно, мой стук было не слышно, так как никто не вышел. Я постучала сильнее. В соседнем дворе лениво, через силу, дважды тявкнула собака, но всё равно не вышел никто. Постояв минут пять, я поняла, что так могу простоять все два дня и решительно толкнула калитку.

На заросшем лопухами и глухой крапивой некошеном дворе было тихо. Огромная деревянная кадушка под окном была доверху наполнена тухлой зеленоватой водой, по поверхности которой плавали листья и какой-то сор. Я постучала в замызганное окно. Сначала реакции не было, затем, наконец, в дверях показался похожий на орангутанга мужик в трениках и несвежей майке. Увидев меня, он недовольно нахмурился:

— Чего надо? — нелюбезно зевнул он, почесывая рыжеватую поросль на могучей груди.

— Я письмо от Анны Журавлёвой привезла. Из экспедиции. Из тайги.

— О! — бросился мужик ко мне и буквально вырвал письмо из рук. Он схватил его, разорвал, вытащил исписанные мелким почерком строчки и начал жадно читать.

— До свидания, — сказала я, хотя и было неприятно, что мне даже спасибо не сказали.

— Погоди! — грубо окликнул меня мужик. И почесал заросший щетиной подбородок. На его пальцах были синие наколки. «Твою мать! Рецидивист», — поняла я и хотела бежать.

— Стой, я сказал, — рявкнул мужик, очевидно разгадав причину моей паники, — ответ напишу.

Я покорно остановилась.

— Заходи, — велел он.

Заходить в дом к бандиту не хотелось:

— Я здесь постою, — возразила я, разрываясь между желанием срочно убежать и привезти ответ Аннушке.

— Да не бойся ты, — снова раскусил моё замешательство мужик. — Чай будешь?

— А кофе у вас есть? — спросила я лишь бы спросить, когда поняла, что сбежать не выйдет.

— Найдём, — коротко пообещал дремучий мужик и, пропустив меня в дом, пошел следом.

Мы оказались на грязной, заставленной всевозможными бутылками, кухне. Здесь густо витал запах многодневной попойки и несвежей пепельницы. Окурки от папирос были везде — в полупустой банке из-под кабачковой икры, в тарелках, в недопитых стаканах. Табачный пепел устилал все поверхности, стоило только дохнуть, как он моментально взмывал в воздух и начинал падать, кружась, словно отвратительные тёмные хлопья-снежинки и оседая обратно на липком столе.

— Щя, кофе будет, — буркнул мужик и схватил первый попавшийся стакан с помадой на ободке и окурками внутри. Кофе мне расхотелось.

Мужик пошарил глазами вокруг, не найдя мусорного ведра, вытряхнул окурки с пеплом в грязную сковороду с затвердевшими остатками былой еды, вроде гречневой каши, но я не уверена, затем немного подумал и протер стакан изнутри подолом своей майки. Мне стало дурно.

Мужик тем временем схватил горячий чайник с плиты и налил кипятка в стакан. Сыпанув туда кофе прямо из банки, он поискал чистую ложку, не нашел, взял со стола нож и помешал все ножом.

Затем протянул стакан мне.

— Спасибо, — сказала я, рассматривая не растворившиеся хлопья кофе вперемешку с остатками сигаретного пепла и чего-то белого, похожего то ли на нитку, то ли на чёрт его знает что.

— На здоровье, — кивнул мужик и велел, — ты пока пей, а я ответ напишу.

С этими словами он вышел из кухни. Мой взгляд заметался вокруг в поисках ёмкости, куда бы перелить кофе. Не найдя ничего подходящего, я вылила в какую-то грязную кастрюлю с полужидким содержимым, которая стояла на полу между рядами бутылок из-под водки и портвейна.

Немного успокоилась и принялась терпеливо ждать, осторожно примостившись на замацаном стуле. Дышать старалась больше ртом.

Наконец, когда моя паника достигла размеров Ниагарского водопада, вернулся мужик и протянул мне запечатанный конверт:

— Лично в руки отдашь. Обратно когда? — угрюмо спросил он.

— Послезавтра возвращаюсь в Кедровый, а оттуда, как начальник скажет, — пожала я плечами, — примерно еще день-два там будем, наверное.

— Нюрке передашь, что всё хорошо, пусть не волнуется, — проворчал мужик и добавил, — а ты ей кто?

— Лучшая подруга, — не знаю, зачем соврала я (или не соврала?), — она меня всегда защищает.

— А, ну, это она любит, — хмыкнул мужик. — Тебя-то как звать хоть?

— Зоя, — представилась я, — Зоя Горелова, лаборант.

— А-а-а, лаборант, говоришь, — одобрительно покачал заросшей головой мужик, — а я — Пузырь. Для тебя — дядя Витя.

— Приятно познакомиться, — промямлила я, — так я пойду? Мне еще другие гостинцы разносить.

— Иди, — благосклонно разрешил дядя Витя Пузырь.

Я торопливо порснула к выходу.

— И это! Зойка! — крикнул дядя Витя, — если чё надо будет — обращайся! Своих не бросим!

«О нет, мне от тебя уж точно ничего не надо», — думала я, во всю прыть улепетывая подальше.

Следующим пунктом был поход к родным Аннушки: отдать узелок с вкусностями. Я долго ходила кругами, пока нашла дом восемь, «а». Вот дом восемь — был, а дома восемь, «а» никак найти не могла. Он оказался на соседней улице, точнее был случайным образом воткнут в какой-то слепой тупичок.

Это было двухэтажное здание, то ли общага, то ли коммуналка. Весь двор был завешан стиранными простынями, возле колонки брызгались друг на друга двое чумазых малышей, а под большой елью с обломанной веткой, куда была привязана самодельная качеля на веревке, сидел тощий кот самого разбойничьего вида и деловито вылизывал своё хозяйство.