Александр Прозоров - Воля небес
– А ну, кривоглазые, нешто кулебяки никто сегодня не хочет?! – Веселый голос датчанина Карста Роде было невозможно перепутать ни с одним другим. – Холопы лучше вас стреляют, дармоеды! Кто ни разу не попадет, одну репу сегодня на ужин жрать будет, попомните мое слово! Федька, не мухлюй, я все вижу! Тимоха, у тебя что, руки в длину разные? Третий раз на сажень влево садишь! Коли глаз кривой, так ты им тогда правее наводи! Рыжик, упражнение два делай, не то не зачту!
Мальчишка лет двенадцати, остановившись на вантах на высоте второй реи с тяжелой полупищалью в руках, пропустил ногу меж петель веревочной лестницы, вцепился в оружие двумя руками, неожиданно откинулся вниз головой – шапка свалилась с его головы, покатилась вниз по вантам, подпрыгивая со ступени на ступеньку. В солнечных лучах засветились рыжие кудряшки. Из такого неудобного положения паренек приладил полупищаль к плечу. Грохнул выстрел, одна из снежных баб вздрогнула и покосилась набок.
– Рыжик сегодня с кулебякой! – громогласно объявил Роде. – Можешь прыгать и на санки!
– Дозволь еще стрельнуть, адмирал! – извернувшись, вернулся в нормальное положение паренек.
– Ты на брюхо свое посмотри, Рыжик! Два пирога в него не влезут!
– А я про запас возьму! – весело парировал мальчишка.
– Коли так, слазь и заряжай!
– Интересно, моего он уже учит или еще рано? – задумчиво произнес Илья Булданин, натягивая поводья.
– А мне интересно, шею кто-нибудь уже свернул али еще нет? – мрачно вопросил боярин Заболоцкий.
Басарга не ответил. Его куда больше заинтересовали зрители сего безумного урока. Возле коновязи перед воротами усадьбы стояли несколько женщин. И среди них – Матрена и Мирослава, бок о бок, одна в просторном кафтане, другая в облегающей черкеске, но обе в цветастых платках.
Рыжик поднялся к макушке мачты, перебежал на соседнюю, за что-то уцепился, скользнул вниз, перехватил веревку, толкнулся, пронесся над камышами возле борта и спрыгнул на высокий берег.
Одна из баб возле коновязи торопливо перекрестилась.
А вместо мальчишки по веревочной лестнице стал карабкаться другой паренек.
– Ярослав, левая баба твоя! – крикнул датчанин.
От этих слов мальчишка неожиданно провалился меж ступеней, откинулся…
Матрена охнула и неожиданно вцепилась обеими руками Мирославе в локоть. Хотя, насколько помнил подьячий, Ярослав был сыном именно Шуйской. Может быть, поэтому княжна и не заметила вольности простолюдинки.
Паренек, покачавшись в столь неудобном положении, вскинул оружие, выстрелил. Левая снежная баба разлетелась посередине; ее голова, уронив морковку, покатилась по склону вниз. Стрелок радостно вскрикнул, поднялся, вскарабкался по вантам, перебежал меж мачтами, спустился, перехватился, перемахнул на берег. А по лесенке уже забирался следующий.
Матрена отпустила княжну, торопливо перекрестилась. Мирослава повернула голову, что-то сурово сказала. После чего обе, неожиданно для Басарги, рассмеялись.
Подьячий тоже с облегчением перекрестился и тронул коня, направляясь к усадьбе.
– Боярин вернулся! – наконец-то заметили их с того берега Леди.
Дворня забегала, все бабы, кроме Мирославы и Матрены, шустро шмыгнули в ворота. Мальчишки тоже отвлеклись было, но датчанин тут же привел их в чувство:
– Кто урок забыл, за убитого сочту! Сиречь без ужина! Тимофей, зарядил? Рысью наверх, с тебя упражнение три!
Бояре, подъехав, спешились. Обе женщины, оставшиеся у коновязи, направились к ним, заставив сердце Басарги ухнуть в пятки… Однако Матрена, остановившись в трех шагах, низко поклонилась:
– Здрав будь, боярин.
Мирослава, понятно, была куда смелее, коснулась щеки подьячего губами:
– Наконец-то ты вернулся, милый! – После чего тем же движением поцеловала Илью, а затем Тимофея, поприветствовав похожим тоном: – Давно не виделись, боярин! Давно не виделись!
Басарга, боясь, что Матрена все поймет, не отрывал взгляда от ее лица – но женщина все поняла по-своему, коротко стрельнула глазами, смущенно улыбнулась, потупила взор и попросилась:
– Дозволь удалиться, боярин. В лавке дел изрядно. У тебя же гостей, вижу, много… – Она опять многозначительно стрельнула глазами.
– Куда же так быстро? Пир я желаю в честь возвращения устроить, воспитателей из приюта также позвать. Похвалить, наградить, узнать, каковы без меня дела творятся?
– Так воспитателей, боярин, и без меня много, расскажут все в подробностях. Мне же, прости, с хозяйством управляться надо… – Она еще раз поклонилась и отправилась в сторону приюта.
– Умная какая баба, Басарга, – проводила ее взглядом княжна, – хоть и простолюдинка. В хитростях счета лучше меня разбирается, в письме и иных науках тоже хороша. Спокойна, настойчива и старательна на диво. Прямо не знаю, как наградить ее за старания? Детям нашим половина ума от нее достается, можешь не сомневаться.
– Я обещал ее сыновей боярскими детьми сделать, – ответил подьячий.
– Тогда понятно, – кивнула Шуйская.
Илья Булданин внезапно закашлялся, туго и надрывно, закрыв лицо рукой. Тимофей Заболоцкий со всей щедростью хлопнул его ладонью по спине:
– Друже, ты чего?!
– Дык… Мухи, похоже, отогрелись… Сглотнул.
– Чего-то Софония не видно… – поспешил перевести тему разговора Басарга.
– Опять он себе на уме, – отмахнулась Мирослава. – С чаровницей своей в поместье наградное за Двину отправился. Опасается, будто узнает ее тут кто… Верно, мыслит, лешие лесные всех княгинь наперечет в лица ведают и на весь мир о них трубят.
– То не страшно, на него сыска не будет, – покачал головой подьячий. – Намеки мне всяческие Гришка Скуратов делал, но я побожился, что Софоний еще год назад из Новгорода от заговорщиков бежал и более их не касался. Вроде как рукой на него сыскари махнули. Да и покончено ныне с заговором-то…
– Ох, милый, пугает меня, когда ты о разговорах дворцовых с такой легкостью поминаешь, – моментом насторожилась Мирослава. – Завсегда сии беседы оборотными супротив задуманных оказываются.
– Иоанн сказывал, ты, как царицына кравчая, ему более всех прочих по душе пришлась, и посему он тебя в свите постоянно видеть желает, – припомнил другой разговор подьячий. – Сии слова каким образом понимать следует?
– Правда?! – пунцово вспыхнула княжна, подскочила, обхватила за шею и прильнула, целуя в губы. На этот раз горячо, по-настоящему.
К счастью, скрывшаяся в воротах приюта Матрена сего поцелуя уже не увидела…
* * *В этот раз баня в усадьбе оказалась не выстуженной, а потому была протоплена быстро, и все пошло по привычному, издавна заведенному обычаю: перекусить с дороги, хорошенько попариться, потом собраться за пиршественным столом, богатым и на еду, и на хмель. Здесь Басарга увидел и ученого фряга, скуластого и тощего, словно его не кормили никогда в жизни, и трех румяных упитанных нянек, что занимались в приюте с малышами, и седого дядьку из Суздаля, который учил детей с лошадьми и рогатиной управляться, и датчанина, что ради своего адмиральского звания перестал заплетать на бороде косички и носил теперь короткую, но ухоженную «лопатку».
До конца пирушки подьячий не досидел – после того как гости начали хмелеть, Мирослава прихватила его за колено, за руку и увела с собой. Посему ночь Басарга провел в горячих объятиях, а не уткнувшись головой в стол между подносом и оловянным кубком, и поутру больной головой нисколько не страдал.
Выпив с утра кубок хмельного меда и подкрепившись пирогом с вязигой и кислой капустой, боярин в отличном настроении вышел на воздух, спустился с крыльца, прогулялся по двору, вышел за ворота… Здесь его и перехватили трое парней, с деревянными мечами на поясах, в суконных штанах, заправленных в сапоги, и меховых душегрейках поверх полотняных рубах. Обступив подьячего, они разом поклонились, по-русски опустив руки почти до земли:
– Не гневайся, боярин, дозволь с просьбой обратиться!
– Сказывайте, что у вас? – обвел Басарга взглядом Илью, Ярослава и Тимофея. Сердце защипало: трое сыновей, трое старших. И не сказать, не открыться…
Прав был Софоний – вот оно, проклятье тайного рождения! Плоды греховной связи.
– Адмирал Карст Роде сказывает, – обратился за всех Ярослав, огладив ладонью бритую по-взрослому голову, – по весне воевать в море пойдет. На этом самом шитике, на котором и учит нас, а холопов через день гоняет паруса ставить да пушки заряжать. Дозволь с ним отправиться, боярин! Устали мы уже в приюте томиться. Хотим державе своей послужить, с ворогами русскими сразиться, силу свою показать!
– Куда вам? Вы же дети еще! – только и выдохнул от неожиданности подьячий.
– Не дети мы уже давно! – вступил Илья. – Четырнадцать нам! В сем возрасте новики завсегда в поход первый выступают. А Тимофею, вон, и вовсе пятнадцать. Спартанские воины в сем возрасте армиями командовали и по нескольку битв успевали пережить.
