Беззаветные охотники (СИ) - "Greko"

Из нововведения толку вышло немного. Две роты кабардинцев бросились под метким огнем защитников к завалам, защищавшим подступы к укреплению. Одновременно куринцы обошли блокгауз по лесистым высотам и рассеяли скопившиеся там толпы горцев. Засевшие в укреплении бежали, опасаясь окружения. Ташев-ходжи с немногими верными продолжал оборонять главную многоярусную башню. Когда кабардинцы полезли через забор, побежали и оставшиеся. Почти все были переколоты штыками. Имаму Чечни удалось скрыться. Укрепление было сожжено.

Перестрелка на окружающих аул высотах усилилась. Особенно на левом фланге, где куринцами командовал прикомандированный ротмистр Мартынов. Дурно выходило у кавалериста. Он не успевал вовремя поддержать стрелковую цепь резервом. Раненых становилось все больше и больше. Особенно их прибавилось, когда Лабынцев скомандовал отступление. Если бы горская кавалерия не прикрыла фланги, потери были бы существенно больше. Когда отряд вырвался из леса и горцы отстали, провели подсчеты. Куринцы потеряли больше всех: 11 убитых, 28 раненых и, что особо позорно, один без вести пропавший.

— Какие потери, Иван Михайлович? — поинтересовался Граббе у Лабынцова, когда сводный отряд соединился с основными силами.

— Всего десять убитых, 47 раненых! — не моргнув глазом, доложил полковник, имея в виду общие потери отряда[4].

— Наша задача выполнена! Можем возвращаться. Выступим скрытно ночью и пойдем прежним порядком — тремя колоннами. Ташев-ходжи дважды потерпел поражение. Горцев приструнили.

Чеченцы почему-то так не думали. Словно пчелиный рой, разгневанный потерей своего улья, они набросились на отступающие колонны. Прекрасно зная местность, вырастали у каждого куста, из-за каждого дерева, выпрыгивали из каждой балочки. Классическая тактика всех племен Кавказа — нападать на арьергарды и жалить, жалить, жалить… Роты несли потери. То и дело они были вынуждены действовать штыками.

Особенно досталось куринскому батальону, больше часа отбивавшему нападение, когда из-за узости ущелья, ведущему к аулу Ярыксу-Аух, Чеченскому отряду пришлось перестроить походный порядок и сбиться в одну колонну. Куринцы дождались, когда пройдут основные силы, и развернулись в цепи.

— Чечен нынче не тот! — напутствовали остающихся куринцев проходившие мимо солдаты. — Озверел. Десять лет назад поскромнее был… Вы уж тут держитесь, братцы!

Как в воду глядели — в мутную Яман-су. Тут же насели на «братцев» преследователи, да так, что покраснела река в один миг.

Вася бился в первых рядах. Стоял под палящим солнцем, не успевая стряхнуть пот со лба. Расстрелял все патроны. Смертельным залпом жеребьем отбросил группу приблизившихся горцев. Примкнул свой страшный штык и колол насмерть бросавшихся на него с кинжалами обозленных чеченцев. Также действовали и стоявшие рядом карабинеры капитана Рыкова. Пощады никому не давали и с места не сдвинулись.

Натиск усилился. Милова что-то чиркнуло по колену, но он в горячке не обратил внимание. Момент выдался слишком напряженный. Если бы не подоспевшие две роты кабардинцев, куринцев могли и опрокинуть.

— У тебя кровь течет по ноге, — показал на колено прибежавший Дорохов.

— Ерунда! Вскользь зацепило!

— Нужно рану размыть.

Промыли. Пуля оставила желобок на коленной чашечке. Пару волосков в сторону — и остался бы Вася без колена, а то и без ноги.

— Двигай в резерв! — предложил Руфин, заканчивая бинтовать Васе ногу.

Милов отмахнулся. Ковылял вместе со всеми, опираясь на штуцер.

— Вот скажи мне, Руфин Иванович, как так выходит? В чем смысл похода? Пожгли мы сакли. И что? Толку от того? Велика печаль чечену — плетеную мазанку потерять! Двух недель не пройдет, горцы свои аулы восстановят.

— А продовольствоваться чем будут?

— С ножа! Снова набеги начнутся.

— Ты считаешь, что поход закончился неудачей? Хмм… Может, ты и прав! Голову-то не срубили. Ушел Ташев-ходжи!

— Вот и я про то!

Граббе так не думал. Когда отряд вернулся во Внезапную, издал приказ, в котором поздравил войска со счастливым завершением похода. Приказал готовиться к новому. К куда более трудному и опасному. На Шамиля!

Коста. Лондон, Букингемский дворец и другие достопримечательности, начало мая по н. ст. 1839 года.

Наследник престола, Его высочество великий князь Александр Николаевич прибыл в Лондон на голландском пароходе «Цербер» 3 мая 1839 года в сопровождении своего секретаря и воспитателя, полковника Семена Алексеевича Юрьевича, друга детства, молодого графа Алексея Толстого и огромной стопки чемоданов[5]. Его ждал кремовый особняк в георгианском стиле на Белгрейв-сквер напротив чудесного сада. Место считалось самым аристократичным. Соседями Цесаревича на время станут три герцога, тринадцать пэров и горсточка баронов с членами Парламента.

Мы представились.

Молодой Цесаревич, высоченный, весь в отца, держался любезно и не расстреливал взглядом, как его венценосный папаша. Ему был 21 год. Лицо еще хранило юношескую восторженность, любопытство в хорошем смысле и жизнелюбие. Из него со временем не мог не получится завзятый сердцеед. Обаятельный, красивый и статный мужчина. Тонкие, едва пробившиеся усики его не портили. Мундир выгодно подчеркивал стройность фигуры.

Меня отвел в сторону Юрьевич.

Познакомились. Фактически я поступал в его распоряжение.

— Вам следует переехать к нам в особняк, — тут же распорядился он. — Места всем хватит.

— Я тоже хотел это предложить. Все-таки охранять — значит, находиться постоянно рядом с охраняемой персоной.

— Не перебарщивайте. Цесаревич не любит стеснений. Впрочем, он настроен крайне серьезно, расценивая свой визит как политический. Он, уверен, выполнит предначертанную Государем инструкцию и не станет отклоняться от намеченной программы.

— Она весьма насыщена!

— Справимся, — легкомысленно ответил сорокалетний полковник, щуря подслеповатые глаза.

Дом, отведенный Цесаревичу, был большим, из светлого камня, с дорическими колоннами у входа, с витыми чугунными решетками и балконами, украшенными яркими цветами в подвесных ящиках и горшках. Свободных комнат было много. Устроились с удобствами, недоступными в старом отеле. Возможность принять нормальную ванну — окрыляла!

На следующий день отправились представляться королеве Виктории в Букингемский дворец. Наследник престола был в красном кавалергардском вицмундире с воротником и обшлагами из черного бархата, с длинными фалдами, украшенными серебряным шитьем, и с голубой лентой ордена Андрея Первозванного через плечо, панталонах до колен, шёлковых чулках и башмаках с серебряными пряжками[6], я — в форме Эриванского полка, Тамара — в европейского кроя кринолинах. Пришлось раскошелиться на ее платье, чтобы соответствовать стилю, принятому в высшем лондонском свете.

Дворец впечатления особого не произвел. Пованивало канализацией. Но Цесаревич был само обаяние и принялся расхваливать изящество обстановки после того, как вручил щедрые подарки — украшенные бриллиантами шкатулки и кольца с драгоценными камнями.

Викторию, юную девушку маленького росточка (всего 152 см), с короткими пухлыми ручками и немного выпученными голубыми глазами, с блестящими жемчужными зубками и срезанным подбородком, нельзя было назвать красивой. Но она была мила и прекрасно воспитана.

— Присаживайтесь, рядом Ваше Высочество, — предложила она Александру место на канапе рядом с собой. Она говорила с едва уловимым немецким акцентом. — Мой дворец не заслуживает ваших похвал. Я уже говорила премьер-министру, что внешний вид здания и внутренние помещения — позор для страны. Нет ни приличествующих моему сану удобств, ни пристойного бального зала. Вальсировать в узких, тесных комнатах совершенно невозможно.

— Вы любите танцы?

— Обожаю! А вы?

— Был бы счастлив пригласить вас на кадриль, — любезно отозвался цесаревич.

— У вас будет такая возможность. Я намерена через неделю устроить бал.