Совок 13 (СИ) - Агарев Вадим

Медленно достав из внутреннего кармана удостоверение, я развернул его и ткнул в лицо объекту «адриатической» вербовки. Объект впился глазами в мою ксиву и потеть стал еще интенсивнее.

Я полностью отказался от доверительного шепота и теперь уже старался рокотать голосом басовитого кошерного дядьки. Когда-то и очень давно зачитывавшего советским людям сводки «Совинформбюро». Не факт, что мне удалось полностью скопировать манеру и тембр Юдки Берковича, но нужное впечатление на Матвея Осипыча я произвёл. Теперь мокрой у него была не только лысина. Поскольку мебельная негоция еще не состоялась, то думать, что штаны у торговца тоже не сухие, мне в данный момент не хотелось. Тем не менее, крупные капли стекали уже не только с его головы, но и с лица. Которое уже было не таким безмятежным и добрым, как в начале нашей беседы. И сытый румянец на пухлых щеках тоже куда-то пропал. Вместо него на мокрой физиономии матершинника проступила бледная и нездоровая серость. Как у туберкулёзного покойника.

— В курсе… — под моим немигающим взглядом был вынужден ответствовать Яхнович. По нашему обоюдному с ним ощущению, скорее уже гражданин, нежели товарищ. — Я в курсе… Я просто не подумал, что вы и есть тот самый следователь Корнеев! Сначала мясокомбинат, а теперь еще и ликёро-водочный… — громко сглотнув, повторил он, старательно отводя от меня тусклый взгляд в сторону.

Н-да… Вот и этому гражданину тоже почему-то не хочется смотреть мне в лицо. И никуда от этого не деться, такие вот издержки профессии. Не сказать, чтобы очень уж обидно, но всё равно неприятно. А ведь я точно знаю, что человек я не злой. В противном случае, женщины относились бы ко мне без симпатии. Их не обманешь, как говорил горбатый Джигарханян. Они, как лошади и, как собаки. Потому что умные. Или, как малые дети. Если они кому-то симпатизируют, значит, человек этот достойный!

И да, оказывается, я становлюсь в этом городе излишне популярным… Это и в целом хреново, и манёвра у меня впредь будет меньше. Однако, в том и есть цена моих игрищ. Часть цены. А пока что лирику долой, Матвея надо дожимать и быстрее возвращаться в РОВД!

— Сомневаюсь! — продолжая сверлить недобрым взглядом мебельщика, упрямо не поверил я ему, — Сомневаюсь, что вы в курсе. И знаете, что, гражданин хороший, вы бы прямо сейчас позвонили, и справились у Сергея Степановича на этот счет! Впрочем, думаю, что даже он далеко не до всей информации допущен. Но вам, гражданин Яхнович, я всё же кое-что скажу! Под мою личную, так сказать, ответственность! За те «шалости», которые я расследовал и о которых своевременно поставил в известность московских товарищей, здесь со многих спросят! И уверяю вас, спросят очень строго! У меня есть все основания полагать, что в расстрельный коридор отведут не одного и даже не двух фигурантов! Государство хищений в особо крупных размерах никому не прощает!

— Зач-е-ем вы всё это мне говорите? — жалобно пролепетал мебельный директор и, с трудом преодолевая себя, поднял от стола слезящиеся глаза, — Я же вам ничего плохого не сделал! Я, наоборот, от всей души помочь вам хочу! Вам же мебель нужна? Ведь так⁈ Нужна же? — с робкой надеждой вопросил он. И вопрос этот больше походил на просьбу умирающего, чем был вопросом.

— Мебель? Ну да, мебель мне нужна! — немного растерянно удивился я, словно приходящий в себя после кровавой вакханалии упырь, — Пожалуй, вы правы, Матвей Осипович, что-то заносит меня в последнее время! Нервы, знаете ли, стали ни к черту! Уж больно это уголовное дело сложным оказалось. Тут и хищения, и содомиты из драмтеатра. И обкомовские там еще засветились… А это, как вы понимаете, совсем другой уровень! Устал я, Матвей Осипович! Очень устал! А вы тут, действительно, ни при чем! По действующему законодательству, расстрел он ведь только тем положен, кто государство нагрел не меньше, чем на десять тысяч! Ну и, если сверх того, само собой! Но вы же в таких масштабах не шутите с государством⁈ — благожелательно улыбнулся я Яхновичу. И даже по-свойски ему подмигнул, тем самым давая понять, насколько я верю в его торгашескую честность.

— Н-не шучу… — неуверенно подтвердил мою простодушную веру в человечество директор магазина, после чего громко икнул. Потом он икнул еще раз и дальше уже икал не переставая.

Ситуация выходила из-под контроля. К холодильнику, стоявшему в углу, я не пошел. Вместо этого я выглянул в служивший приёмной кабинет секретаря-товароведа. Там я обнаружил сидящую истуканом женщину. Ту самую, которую Яхнович называл Альбиной Михайловной и у которой я наводил о нём справки.

— Будьте добры, водички нам дайте? — обратился я к тётке, понимая, что всё произнесённое в кабинете директора, секретом для неё не является. Это было заметно по её лицу и по неестественно напряженной позе. Меня удивило, что при такой впечатлительности она осталась на посту, а не сквозанула куда подальше. — И желательно, холодной водички!

Альбина Михайловна, не глядя в мою сторону, дисциплинированно кивнула и втянув живот, робко протиснулась грудью мимо меня в кабинет шефа. Там она, постепенно оживая и соболезнующее косясь на непрерывно икающего руководителя, прошла к холодильнику. На своего начальника она смотрела, как на приговорённого к четвертованию с последующей кастрацией.

По тому, что открыв бутылку с «Нафтусей», она подала её директору, как есть, я понял многое. Просто открыла посудину и сунула в руку. Даже не налив в стакан. И мне сразу стало ясно, что её Матвей Осипович еще тот баловник! Бескрайние скорбь и сочувствие в глазах Альбины ясно давали понять, что не раз и не два по десять тысяч нашутил он на свою задницу…

Холодная минералка страждущего от икоты излечила. Показав глазами на дверь, я выпроводил добрую женщину из кабинета и вновь обратил своё внимание на благодетеля семьи Гриненко. Без пяти минут, благодетеля.

Будущий меценат икать прекратил, но грустить не перестал. Не обращая внимания на мокрые от «Нафтуси» лацканы замшевого пиджака, рубашку и галстук, он, стучал зубами о стекло. Мелкими глотками добивая стремительно пустеющую бутылку.

— Вы чего так переживаете, Матвей Осипович? — добродушно поинтересовался я, — Ну расстреляют этих нечистых на руку стяжателей, так и поделом им! Мы-то с вами, в отличие от этих хапуг, честно родине служим. Ведь так? — я еще добрее и шире улыбнулся Отличнику советской торговли. Во всяком случае, именно так было написано в Почетной грамоте областного Управления торговли, висящей на стене под портретом Ленина.

— Так… — кисло согласился с моим утверждением отличник Яхнович.

— А раз так, тогда давайте уже оформлять «Адриатику»! — с энтузиазмом потёр я друг о друга ладони, — Так и быть, помогу вам с выполнением плана!

Однако, мой щедрый посыл настроения директору почему-то не добавил. Напротив, уныния на его широком лице прибавилось.

— Сергей Егорович, зачем вам «Адриатика»⁈ — с болью в голосе простонал Матвей Осипович, — Это же очень дорого! Я вам другой гарнитур подберу! Не хуже «Адриатики»! И намного дешевле!

Наступил момент истины. Тот самый критический момент, когда «верхи» не хотят, а «низы» не могут.

— Я бы взял другой, Матвей Осипович, но видите ли в чем дело, мне нужен именно этот!

Опять поднявшись со стула, я не только навис над оплывшей фигурой бедолаги Яхновича, но и опустил на его рыхлое плечо суровую длань правосудия. Вернее сказать, свою бескомпромиссную следственную длань…

— Мне нужна «Адриатика» и только она! — сжал я плечо отличника, всё еще не до конца уверенного, что он не подлежит расстрелянию в ближайшей перспективе. — Не шутите с судьбой, уважаемый, она таких шуток не прощает! И имейте в виду, НАШИ всё еще в городе!

Добивать мебельщика контрольной фразой, что у нас, у московских приспешников, длинные руки, не понадобилось. Пошатнувшись, Яхнович тяжело поднялся со стула и шаркая подобранными в тон пиджака заграничными штиблетами, понуро двинулся к двери.

— Меня за этот гарнитур обкомовские уничтожат! — не оборачиваясь, обреченно бросил он мне через плечо, — В этих обстоятельствах я даже на Копылова сослаться не могу, он весь свой лимит уже давно выбрал!