Андрей Посняков - Меч времен
— Не, не домой. До немецкого двора прогуляемся, дядьке Мисаилу немцев покажем. Он ведь их в Заволочье-то своем и не видал, поди.
— Точно, не видал, — с ухмылкой подтвердил Миша. — А посмотреть интересно — что еще за немцы такие?
Интересно… Михаил вдруг оглянулся — показалось, будто кто-то смотрит на них из кустов. Смотрит нехорошо, пристально… Эвон, глаза блеснули! Нет… показалось…
— Ну, идем, парни…
Не прошли и сотни шагов по Лукиной улице, как позади — как раз у церкви — заржала лошадь. Хм… Впрочем, а, может, человек специально в церковь приехал?
В городе явно пахло паленым. Нет, не в прямом смысле, в переносном. Пока шли, попадались по пути группы возбужденных людей, шатавшихся, такое впечатление, безо всякого видимого дела. Слышались какие-то выкрики, разговоры… Точно мужички-уличане собирались кому-то бить морду… Уж не посаднику ли, за плохое правление? Нет, посадник, Степан Твердиславович, был в городе в большом авторитете. Значит, не посаднику — князю.
Черт!
Михаил совсем забыл, для чего появился у Онциферовичей — для шпионства же! И вот как раз завтра нужно было явиться в одну корчму близ Торговой площади — для отчета. Кто придет — сказано не было, наверное, кто-нибудь из знакомых, поскольку никакого тайного слова — пароля для встречи — Мише дано не было. Сбыслав только сказал — тебя, мол, узнают — вот и все, собственно.
И с какими же вестями Миша явится? Да ни с какими. Так и скажет — время-то, мол, маловато еще прошло, еще до конца не внедрился, своим не стал, и тиун, гад, продыху не дает, еще и ребят для пригляду приставили. Так и заявит. А какое ему дело до местных разборок? Со своими бы делами справиться. Так что так вот…
Немецкий двор Михаилу понравился. Хоть вовнутрь, за ворота, и не заходили, а видно было — аккуратный, чистенький. Подъезжали к воротам возы, проходили — а иногда и подъезжали верхом — немцы в смешных куцых плащах, в кожаных остроносых башмаках, в узких — в обтяг — штанишках.
— М-м-м, знаю, чего мы сюда пришли, — вдруг заканючил Глеб. — Тебе, Бориска, немец один псалтирь ихний дать прочесть обещал, так?
— Ну так, — явно высматривая знакомых, хмуро откликнулся старший братец.
— Вот ведь грех-то!!! Язм вот расскажу батюшке!
— Ну и ябедничай!
— Кто ябеда?! Я?!
Оп!
Миша, конечно, уследить не успел, как младший братец старшему — бац! — в ухо! А тот ему — в нос! Хорошо, силенок еще мало, да и промазал — а то бы кровища! Но и так…
— Эй, эй, цыц!!! Цыц, кому говорю?
Схватив подопечных за шиворот, Михаил живо развел их в стороны и укоризненно помотал головой:
— Это еще что такое? Вы же братья родные, заодно должны быть! А вы что творите? Да еще на глазах у немцев!
— А чего он?
— Стыдно, братцы! Стыдно.
Насупились. Помирились вроде.
А тут Борис и знакомого углядел. Обернулся:
— Я сейчас.
Подошел ближе к высокому немецкому парню — бритому, с длинными белокурыми волосами:
— Гутен таг, Маркус.
— О! — парень расплылся в улыбке. — Гутен таг, герр Борис! Битте…
И рукой на распахнутые ворота показывает, мол, проходите. Борис и вошел, правда, надо отдать ему должное, отсутствовал недолго, почти сразу и вышел с книжкой в руках. Псалтырь или как она там у католиков?
— Немецкий язык учишь? — одобрительно улыбнулся Михаил.
— Не учу — разговариваю. А книжица сия — чтоб читать научиться получше.
— Молодец!
А младший братец ничего не сказал — засопел, обиделся. Миша потрепал его по волосам ласково, наклонился, шепнул:
— Славно ты вчера мечом махал. Куда лучше братца!
Отрок от похвалы такой аж засветился. Заулыбался, весь довольный такой, радостный.
А старший, наоборот, загорюнился. Что такое?!
— Ножик, подарок батюшкин, потерял… Там, на горе Синичьей.
Миша такой памятливости засомневался:
— А, может, тут где-нибудь выронил. Или украли, когда по Торжищу шли. Всяко может быть — народец там ушлый.
— Да нет, там он, в вяз воткнутый… Я ведь помню! Метнул — оглянулся, нет никого. Я вас искать. Так он, нож, там и остался.
— Так уж, поди, нет уже!
— Не, должен быть, место глухое. Батюшкин подарок.
Совсем пригорюнился отрок, насупился, голову опустил — вот-вот заплачет.
Миша младшему подмигнул:
— Ну что, прогуляемся еще разок по Лукиной? Братца твоего выручим.
— Выручим, ништо, — серьезно отозвался Глеб. — Уж так и быть. В церкву заодно на вечерню сходим.
Михаил засмеялся:
— Ну, уж вечерни-то дожидаться не будем, домой пойдем. Долго вы еще тут, на усадьбе-то, будете?
— Батюшка сказал — до осени. Потом по вотчинам дальним поедем.
Так, за разговорами, и не заметили, как дошли до Синичьей горы. Синиц там, правда, Михаил не увидел, ни тогда, ни сейчас — может, они тут зимой тусуются? Наверное, зимой — не зря ж гору так прозвали. Гору… Какая ж это гора, так, пригорок просто, лесом густым поросший. И церковь. Красивая, глаз не оторвать. Жители Лукиной улицы для себя выстроили, не скупились — так всезнайка Борис пояснил. И тут же:
— Ну, вы пока помолитеся, а язм — враз обернусь. Чего вам по кустам да репейникам шататься?
— А не найдешь ежели?
— Тогда так приду.
Убежал боярич, только его и видели. А Миша с Глебом церковь кругом обошли, внутрь заглянули, свечки поставили — хорошо, сумка с собой была прихвачена с «белками». Сотворив молитву, едва вышли — тут и Борис. Радостный — ножик в руках вертит, показывает:
— Ну, что я говорил?! Нашелся!
— Слава те, Господи.
Миша приметил вдруг — совсем неискренне говорил отрок, глаза прятал… И радовался как-то чересчур уж громко. Ну, подумаешь — ножик. Понятно, что батюшкин подарок, но все-таки… не бог весть что.
И вообще, странно он сегодня себя вел, Борис… Немец этот… Ножик… Два раза в одно место смотались… Глеб говорит — вяз там дуплистый? Хм… А ну-ка…
Михаил вдруг схватился за живот, скрючился…
— Пойду до кустов. Вы там, на дороге, ждите.
— Пождем, чего уж.
Молодой человек тут же ломанулся в кусты. Смородина, малина, репейник. Вот липы… или — тополя? А, черт их… А вот это, наверное, вяз… Толстый, дуплистый. Подойдя ближе, Михаил сунул руку в дупло… И нащупал сверток. Небольшой такой, в ладонь спрятать.
Оглянулся… Прислушался… Вытащил…
Развернул осторожненько. Глянул — кольцо, точнее сказать — перстень. Красивая серебряная печатка с непонятным рисунком и буквицами наоборот — «Ал-др кн-зь». Александр князь — так выходило. Хм… интересно… Что за игры тут затеваются?
И зачем? А зачем он, Миша, вообще к этому вязу сунулся? Ну, были у отрока какие-то свои — недетские — дела? И что с того? Какое кому дело? Зачем, спрашивается, полюбопытничал? Просто потому, чтобы не чувствовать себя полным лохом? Может быть, может… Ну, Бориска… не ожидал! Впрочем, а ну их всех…
Положив перстень обратно в дупло, Михаил поспешно побежал обратно к ребятам. Где-то позади, за церковью, громко заржала лошадь.
Глава 8
Лето 1240 г. Господин Великий Новгород
Смута
Не успел Александр вернуться с войны, как в городе «бысть крамола велика». В чем суть «крамолы», ни в одном из источников не сообщается, но она послужила причиной того, что Александр рассорился с новгородцами и в гневе отбыл в Переяславль.
Джон Феннел. Кризис средневековой РусиВот так вот получается! Ребенок подставляет князя. Хм… по-местным меркам — уже не ребенок, да и то — его просто используют, вот и все. Взять перстень с печатью из дупла, отнести на немецкий двор, потом положить обратно. Интересно, что с кольцом проделали немцы? Сняли восковую копию? А зачем им поддерживать бояр против князя? Это ведь не орденские немцы-крестоносцы, это торгаши из Любека и прочих северонемецких городов, прообраза будущей Ганзы. Значит, бояре им что-то такое обещали… какие-нибудь торговые выгоды. Вот те и подмогнули…
Впрочем, ему-то, Мише, до всех этих интриг какое дело? Выбраться бы отсюда поскорей, а для того — проникнуть к Мирошкиничам, найти стеклодува, а там… А там — видно будет.
Назавтра, ближе к вечеру, явился дьячок из ближней церкви — учить отроков Святому Писанию. Воспользовавшись этим, Михаил тут же ушел — якобы на торжище, купить гребешок да ножик — на самом же деле — зашел в условленную корчму, пора уже было встретиться с человеком тысяцкого.
В городе было беспокойно, очень беспокойно, в душном вечернем воздухе явственно пахло смутой. Да, собственно, она и началась уже — туда-сюда бродили по улицам вооруженные палками группы, что-то кричали, дрались меж собой, а кое-где — слышно было — как звякнули вечевые колокола городских районов-концов. До концов уже дошло! С улиц да сотен.
Боярин Софроний Евстратович позаботился — большей части холопей велел с дальней усадьбы на главную перейти — на всякий случай, добро хозяйское уберечь — мало ли? Смута — она и есть смута, быстро может потерять управление, тогда уж совсем не ясно будет — кто за кого. Бей, круши, грабастай!
