Андрей Посняков - Вещий князь: Сын ярла. Первый поход. Из варяг в хазары. Черный престол (сборник)
– Убить? – Демон улыбнулся. – Ты уже убил сегодня двоих, притянув мои молнии. Мысли твои мне нравятся. Что ж, не отказывай себе, убей, если так хочешь. Но помни, главное – камень. А сейчас… – Он протянул к груди Вольфа свою острокогтистую лапу, пылающую пламенем Ада. – Иди ко мне ближе, иди… иди…
Огромные глаза демона закрыли все, не было больше в голове никаких мыслей – эти глаза и были мыслями, и вокруг не было ничего – глаза были всем. Глаза и голос.
– Иди же… иди…
Вольф сделал шаг… И закричал от нестерпимой боли! Расплавленные до красна когти вцепились ему в грудь…
Он очнулся от боли, лежа на полу, посреди затоптанных окурков и грязи. В распахнутое окно летели холодные брызги дождя, и порывы ветра развевали шторы, словно паруса пиратского судна. Невыносимо саднило грудь. Поднявшись на ноги, Вольф, пошатываясь, захлопнул окно, затем, стащив через голову футболку, подошел к зеркалу…
На груди его, ближе к сердцу, горело клеймо с изображением волка.
– О, повелитель! – падая на колени, в восторге воскликнул парень.
– Странная гроза. – Подойдя к окну, Марина Левкина, старшая медицинская сестра частной клиники доктора Норденшельда, поплотнее задернула шторы. Ей показалось, что молнии были какие-то необычные, темные, с синеватым отливом. Поежившись, Марина уселась в кресло перед торшером – в клинике была своя энергосистема, автоматически включающаяся при форс-мажорных обстоятельствах, таких, например, как сейчас, когда весь городок напрочь лишился электричества из-за грозы. Взяв книжку – очередной женский роман, какими в изобилии снабдила Левкину недавно приезжавшая навестить мама, коренная жительница Петроградской стороны города Санкт-Петербурга, такого далекого в этот миг, далекого и родного. Книжка опять обещала счастливый конец. Марина хмыкнула – врут все эти писатели, вернее, писательницы, счастливый конец у любви – большая редкость. Вот взять хоть ее саму. Вроде всем хороша – и не дура, и не уродина, стройная голубоглазая шатенка – ноги от шеи – из тех, на кого так западают мужики… Ну и западают. И что с того? Много счастья она видела за свои, пусть еще и не старые, годы? Мыкалась в коммуналке с мамой и маленьким сыном, затем – Бог помог, вернее, знакомый мужик – Норвегия. Сначала обычная муниципальная больница, должность санитарки, затем – снова через мужика – клиника Норденшельда. Работа хорошая – чистота, порядок, достойная зарплата. Даже, чего уж говорить, очень достойная. И маме помочь можно, и взять на лето сына. А что время от времени приходится уступать настойчивости доктора Арендта – того самого мужика, через которого Марина и попала в клинику – так это мелочь. Противно, правда. А не противней, чем за гепатитными больными горшки выносить или делать уколы в таком количестве, что лекарствами разъедает пальцы. Слава богу, это все в прошлом.
На пульте вдруг замигала красная лампочка. Левкина отбросила книгу – что-то случилось с одним из пациентов, с русским музыкантом, он вот уже более около трех месяцев лежит в коме. И что же с ним такое могло случится?
Медсестра бросилась на второй этаж, распахнула дверь… Все нормально. И больной – вот он, на месте, весь опутанный проводами и датчиками. На экране компьютера привычно изгибались светло-зеленые линии энцефалограммы. То есть очень похоже, что ничего не произошло. Но тогда почему мигала лампа на пульте? Какое-нибудь замыкание? Или… Марина наклонилась над пациентом… и вздрогнула. Ей показалось, что он пристально наблюдает за ней, и веки его захлопнулись только что, как только рука ее коснулась ручки двери. Да и выражение лица музыканта, кажется, изменилось, хотя поверить в это было невозможно. Нет, точно изменилось! Всегда спокойное, застывшее, словно восковая маска, лицо русского теперь словно напряглось, заострилось, губы разжались в немом крике, словно больной хотел выкрикнуть что-то очень важное, но не смог. Или – смог? Но кому он кричал? Наверное, это усталость. Да, усталость… и нервы. Все ж таки работу медсестры, даже и в частной клинике, нельзя назвать спокойной. Поправив простыню на койке больного, Левкина бесшумно – хотя, кого она могла бы тут разбудить? – вышла из палаты, прикрыв за собой дверь. Только спустилась вниз, как раздался звонок внутреннего телефона. От ворот клиники звонил доктор Арендт – вот уж, поистине, помяни дурака, так он и объявится – просил впустить. Марина, на всякий случай, позвала охранника, хотя прекрасно узнала голос молодого хирурга…
Доктор Арендт – некрасивый, тощий, маленький, непривычно бледный – вошел – нет, ворвался – в клинику, оставляя после себя мокрые отпечатки следов.
– Там, за мной… – Он кивнул на муниципальных санитаров, тащивших двое накрытых простынями носилок. – Пропустите их, Макс. – Он кивнул охраннику и устало опустился на стул. – У вас не найдется ничего выпить?
Марина молча пожала плечами. Молодой доктор прекрасно знал ответ.
– Это мои друзья… хорошие знакомые. Соседи по Снольди-Хольму. – Он снова кивнул на носилки. – Пожалуйста, побыстрее приготовьте реанимационную.
– Она и так всегда готова, доктор, – машинально одернув халат, заметила медсестра. – Вам ассистировать?
– Нет… Да, пожалуй…
Доктор Арендт обманывал себя – Левкина хорошо это видела – его знакомым уже ничто не могло помочь. Оба – мужчина лет тридцати пяти и женщина примерно такого же возраста – были мертвее мертвого. К тому же и обожжены так, словно побывали в дуговой электросварке в качестве дуги. Спекшаяся лимфа покрывала всю кожу сплошной грязно-бурой коркой. Жуткое зрелище для непривычного человека, впрочем, здесь все были привычные.
– Жаль… – Оставив, наконец, никчемные попытки реанимирования, доктор стащил с рук пластиковые одноразовые перчатки и еще раз повторил: – Жаль. – Посидел немного, потом поднялся к себе в кабинет на второй этаж… Немного погодя вызвал по внутренней связи медсестру.
– Посидите со мной, Марина, – устало попросил он. – Пожалуйста…
На столе пред ним стояла початая бутылка бренди и маленькая – с наперсток – серебряная рюмка.
– Будете? А… – Он махнул рукой, налил и залпом выпил. – Это были очень хорошие люди, Грейг и Юдит Йохансены, – немного помолчав, произнес он. – Всегда на годовщину свадьбы ездили к колледжу и там целовались, прямо в машине. Говорили, что вспоминали молодость. Потом, уже в Снольди-Хольме, приглашали гостей. Немного, самых близких… – Доктор снова выпил, и Марине вдруг стало жаль его, не этих, незнакомых ей Йохансенов, хотя – и их тоже – а именно его, маленького, взъерошенного доктора, некрасивого и не нужного в этом мире никому, даже собственной жене. У таких людей обычно бывает мало друзей, и доктор Арендт в этом смысле не был исключением, а погибшие Йохансены, похоже, относились к числу тех немногих людей, с которыми доктор общался, и вот теперь не стало и их.
Марине захотелось сказать что-то утешительное маленькому, похожему на мокрого воробья, доктору, но никакие слова не приходили на ум, да и что тут было говорить? Лишь по русскому обычаю одно слово:
– Налейте.
– А? – Доктор оторвался от скорбных мыслей, торопливо налил. Переплеснувшись через край рюмки, бренди растекся по столу пахучей коричневой лужицей.
Марина выпила. Доктор налил себе…
– А, вот вы где, доктор Арендт. – В кабинет заглянул полицейский. Лейтенант или сержант – Левкина не очень разбиралась.
– У погибших, есть, кажется, сын? – спросил полицейский.
– Да. Ханс. Ханс Йохансен. По-моему, тринадцати лет.
Полицейский кивнул:
– Он сейчас дома. Не проедете с нами туда? Вы ведь, так сказать, единственный друг семьи.
– Да, да, конечно. – Доктор засобирался. – Марина, приберетесь здесь?
– Не беспокойтесь.
– Спасибо вам.
Они ушли, лейтенант полиции и доктор, на ступеньках загремели быстро стихнувшие шаги, на улице послышался шум заведенного мотора.
Марина посмотрела в окно и вздохнула. Она всегда считала доктора обычным бабником и занудой, и не могла даже представить, что тот способен хоть на какие-то чувства. Оказывается, способен. Хотя бы – на сострадание, что само по себе многое значит.
Гроза, между тем, кончилась, но дождь все лил, барабанил по подоконнику и крыше, журчал в водосточных трубах противный и промозглый ноябрьский дождь.
Хоронили через три дня, на старом кладбище – оказывается, оно вовсе не было заброшенным, по крайней мере, западная его часть, та, что ближе к Снольди-Хольму. Священник из местной кирхи – Йохансены были лютеранами – прочел молитву, подойдя ближе, положил руку на плечо Хансу. Тот стоял, опустив заплаканное лицо, маленький, несчастный, непонятно кому теперь нужный – ведь близких родственников у него не было, если не считать двоюродного дядьку по матери, но тот жил где-то в Канаде, да и был ли теперь жив – неизвестно. Еще была двоюродная бабка… но тоже где-то далеко, и не Ханса бабка, а его матери, Юдит. Ханс ее так никогда и не видел. Тоже маловероятно, что жива.
