Андрей Посняков - Невеста из ниоткуда
– Госпожа-дева-лебедушка… Можно войти?
Вздрогнув, Евгения повернула голову, увидев застывшую на пороге фигуру в белом, щедро украшенном красной вышивкой платье и длинном, ниспадающем до подола платке, повязанном на голове какими-то хитрыми складками. Сколько лет было обладательнице всего этого? Женька терялась – судя по узкому, без морщин, но явно уже не молодому лицу – беззвучно явившейся незнакомке могло быть и тридцать, и все сорок пять. Впрочем, что зря гадать-то?
– Здравствуйте, – вежливо поздоровалась девушка. – Вы кто?
– Ратмира я, чаровница. – Женщина поклонилась в пояс. – Прислана тебе, моя госпожа, о всех наших обычаях поведать, о том, как и когда вести себя принято.
– Понятно – морали читать будете. – Женька поскучнела лицом, но тут же встрепенулась. – А можно, я сама вас вначале кое о чем спрошу?
– Это и славно будет! – покивала Ратмира. – Ты, госпожа моя, спрашиваешь – я отвечаю. Позволишь на лавку присесть?
– Да-да, садитесь, пожалуйста, – запоздало пригласила Летякина. – Орешек хотите? Или кваску?
– Кваску, пожалуй что, изопью – жарко, – голос Ратмиры звучал приятно и даже несколько убаюкивающе. – А ты, госпожа моя, вовсе и не горда. Ни злобы, ни непочтения я в тебе не вижу.
– А должны были? А-а-а! Вам, наверное, Ольга, княгиня, напела! – догадалась Женька. – Не очень-то я ей понравилась.
Ратмира скромно опустила очи:
– О властителях наших помолчу – не мое то дело. А квасок вкусен, благодарствую. Ну? Так начнем. Ты про богов словенских ведаешь ли?
– Немножко. – Женька покривилась. – Перуна знаю, еще какой-то Дождевой бог.
– Даждь-бог, – строго поправила чаровница. – И не дождевой он, а солнечный. Сущие же бо всяко боги – Сварог небесный да супруга его, Мокошь, – мать сыра-земля, есть еще Стрибог, всех богов прародитель, и Велес – скотий бог, и Перун бо громовержец, что молнии мечет, яко Тор варяжский. Еще мнози богов, помельче…
– Хватит, хватит! – Девушка поспешно замахала руками. – Не надо мелких, и этих вполне достаточно, упомнить бы их всех. О племенах лучше мне расскажи – кто где живет?
– О ком, о ком?
– Ну, о родах, о народах… Поляне там, славяне.
– Словене ильменские по озеру Ильмень живаху, оттого их так и прозвали. По Волхову-реке селятся. Поляне же яко в полях бываху, и град их стольный Киев, и иные грады ести, и главные поляне се есть! Невдалеке, в лесах, древляне живут, яко звери, невест умыкают, псы…
– О, об этих я уже слышала, – невинно опустив глаза, заметила Летякина. – Живут в лесу, молятся колесу, зубы не чистят. Ла-адно, всех не упомнишь, не перечисляй зря, лучше скажи про деньги.
– Про… что?
– Ну, монеты, золотые такие кружочки… и серебряные.
– А-а-а! – Ратмира понятливо улыбнулась. – Вон ты про что. Золотые – это солиды ромейские из Царьграда. Еще серебряные есть – куны, а те, что потяжельше, поновее – ногаты. Две дюжины и одна куна по весу равны гривне серебряной. Тако же два десятка ногат гривне равны или столько же денарьев ромейских.
– А много ль на куну можно купить?
– Одна куна – беличья шкурка. Или бусина.
– Маловато!
– Или с полсорока праздничных – на Ярилин день – мясных пирогов!
Женька пригладила локон ладонью:
– Ладно, хватит пока, все равно не запомню. Ежели что – спрошу. Ты мне лучше про здешних людей расскажи. Ну, про Ольгу я поняла, про Святослава… а вот Свенельд – он кто?
– Свенельд-то? – недоуменно переспросила чаровница. – Варяг, воевода, он при Ингваре еще был, старом князе…
– Понятно, понятно, значит – в авторитете. Святослав ведь тоже варяг?
– По рожденью, по крови только. Святослав наших богов чтит, хоть иногда и вспоминает варяжских, за что иные его не очень-то жалуют. Да слова молвить боятся – он же князь!
– А Здрава – кто?
– Здрава? А, челядинка-то! Знаю. Женщина добрая.
– А… а Эйнар, Рулаф?
– Те варязи, гриди Свенельдовы.
Женька подивилась:
– Блин, одни варяги кругом. А поляне где же?
– У Святослава-князя в дружине. Много!
– А про Довмысла, Стемида что скажешь?
– Этих плоховато знаю. Так, краем уха слыхала, они в походах всегда… как и князь наш.
– А что скажешь о Кривере… так ее зовут, кажется? Есть тут у вас такая ведьма?
– Криневера?!
Ратмиру словно вдруг ударило током, узкое лицо скривилось и побелело, словно пронзенное внезапно зубной болью, руки задрожали мелкой дрожью, та же дрожь послышалась и в голосе:
– Криневера? А что ты о ней слыхала?
– Да ничего. Одно только имя – мол, есть здесь такая.
В общем-то, Женька и не солгала, когда ответила именно так – ничего ведь и в самом деле не знала, кроме того, что эту самую Криневеру собирались использовать против нее пресловутые Довмысл со Стемидом.
– Злобна Криневера, коварна, – шепотом промолвила чаровница. – Пса! Пса! Нет ее на дворе княжьем, на посаде живет, колдует. Лучше с ней не встречаться да зря имя не поминати!
После упоминания всуе имени злоковарной ведьмы Криневеры у Ратмиры как-то поиссяк поток слов, чаровница попила еще кваску да вскоре откланялась, обещавшись зайти завтра – вместе со Здравою и другими слугами непосредственно готовить девчонку к свадебному обряду.
А вот по этому поводу Женька-то вечерком и всплакнула. Точнее сказать, ночь уже была, темная, с обкусанным остатком луны и бархатным звездным небом. В раскрытое окно слышно было, как где-то далеко на посаде лаяли псы, а здесь, в крепости – или как ее называли – детинце, – перекрикивалась бдительная стража.
Да уж, что и сказать, вовсе не такой виделась Летякиной собственная свадебка. Выйти замуж неизвестно за кого, неизвестно где… Хотя нет – как раз известно! И в этом-то все и дело.
Глава 5. Лето. Киев. Княжна
Все произошло как-то буднично и даже можно сказать – блекло. Честно говоря, от собственной-то свадьбы Женька ожидала большего: если и не свадебного путешествия, то хотя бы веселья – а его-то, увы, и не случилось.
С утра явились какие-то нудные бабки во главе с чаровницей Ратмирой, повели молодую в баню, попарили «по-черному», омыли в нескольких водах, все что-то бормотали, пели, что именно – невеста не вслушивалась.
После бани переодели в длинное белое платье, соорудили прическу – дело небыстрое, и снова все под причитания и вой.
Как позже пояснила Ратмира: поскольку сам процесс сватовства считался уже улаженным, так семь дней подряд не гуляли, приступили непосредственно к свадьбе. В окружении целой толпы народа юную невесту осторожно посадили в седло да повели лошадь под уздцы… нет, не к церкви, а в какое-то гнусное, наполненное застарелым запахом крови место, окруженное частоколом с висящими на кольях человеческими и коровьими черепами, выбеленными чуть ли не до блеска дождями и солнцем. Как тут же догадалась Летякина, это поганое капище заменяло язычникам церковь: внутри, за частоколом, располагались круглый жертвенник из неотесанных камней и деревянные идолы самого дурацкого вида – какие-то кособокие, недорукие, с едва намеченными ленивым взмахом топора половыми органами.
Вокруг идолов уже бесновались седобородые волхвы – прыгали, завывали, били в бубны, призывали Стрибога, Перуна и Мокошь, судя по всему, принимая в свои языческие ряды новообращенную гостью. Приняли, похоже, успешно – зарезали на жертвеннике белого петуха да с неуемной энергией снова запрыгали вокруг невесты, обрызгивая белое платье красной жертвенной кровью.
Женька поежилась – хорошо, человека не убили, с этих-то полудурков станется! – обернулась к Ратмире:
– Долго они еще тут скакать будут? Или – «кто не скаче, тот москаль», так, что ли?
– Да недолго. Посейчас и выйдем уже.
Вышли. Снова усадили невесту на лошадь. Закружили вокруг какие-то парни в масках и с дудками – скоморохи, что ли? Дудки верещали на редкость противно, куда там вувузелам, да и вообще все вокруг было как-то грязно и шумно; какие-то непонятные люди – мужчины и женщины – что-то невпопад пели, бросали зерна, призывали милость богов.
Вся эта разношерстная компания, обойдя вокруг капища раз семь или восемь, под звуки дудок потащилась к главному крыльцу, на ступеньках которого в окружении окольчуженных гридей дожидался посаженный отец – воевода Свенельд, приглашенный на сию «должность» по настоянию Женьки: у нее все равно больше никаких авторитетных знакомых не было. Судя по довольному виду, старому варягу назначенная роль нравилась, как и какой-то дородной боярыне – верно, посаженной матушке.
Не дойдя до крыльца с десяток шагов, процессия остановилась, молодую осторожно сняли с седла, повели под руки. Рядом запели, заголосили девы:
Громы-то прогрянули,
Часты дождички пробрызнули,
Благословляется чадо милое
У свово родимого батюшки,
У своей родимой матушки…
Ну и так далее, в том же уныло-постном духе.
Слава богу, ныли недолго: обняв Женьку, Свенельд трижды поцеловал ее в щеки да весело подмигнул, кивая на подъехавшую к крыльцу свиту во главе… с тем самым вислоусым парнем, панком.
