Павел Клюкин - Гибель химеры (Тайная история Погорынья)
— Здрав будь, отче! — почтительно склонился Еремей. — И тебе того же, брат мой во Христе Иеремий! — отозвался тот, сотворив крестное знамение. — Какие новости у тебя в селище и все ли спокойно?
— Вот уж вторую седьмицу все тихо. Как проводили обоз в Крепость-на-горке, больше пока никого и не было. Правда, и из наших мужиков никто еще не вернулся и что там делается неведомо.
— Что ж, пойдем, нас уже заждались, наверное.
Некоторое время путники молча шли по прихотливо извивающейся тропке, пока она не уперлась в молодой ельник. Садовод, шедший чуть впереди, снова засвистел, на этот раз синицей, и, услышав ответное «пинь-пинь», обернулся к священнику:
— Пришли, отче Моисей! Ждут.
Когда они продрались сквозь колючие, так и норовящие ухватить за одежду, зеленые лапы, то их взору открылась небольшая поляна, на которой уже собралось десятка два народу. Глаза всех присутствующих сразу же устремились на священника.
— Чада мои, Господь наш в который раз явил и гнев свой и милость! Гнев свой возложил Он на рать языческую, разметав ее яко палую листву ветер. Как сказано во псалмах Давидовых:
«Жив Господь и благословен защитник мой! Да будет превознесен Бог спасения моего, Бог, мстящий за меня и покоряющий мне народы, и избавляющий меня от врагов моих! Ты вознес меня над восстающими против меня и от человека жестокого избавил меня.» Поклонимся же Тому, кто защита и избавление нам!
Все присутствующие, опустившись на колени, старательно повторяли за священником слова псалма. Отец Моисей меж тем подошел к мужику, стоящему с непокрытой головой, как и все впрочем, чуть в стороне и проговорил:
— Вместе с тем и милость явил Господь, освободив от смерти рабов своих Ферапонта и Софрония. Речем же, братия, Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него. Да падет от страны твоея тысяща, и тма одесную тебе, к тебе же не приближится, обаче очима твоима смотриши, и воздаяние грешников узриши. Яко Ты, Господи, упование наше…
Глаза всех присутствующих были обращены на Ферапонта и поэтому никто не заметил, как с разных концов поляны к молящимся устремились зеленые бесформенные фигуры. Еремей один с большим запозданием заметил неладное, попытался было вскочить, но, получив чем-то тяжелым в висок, провалился в мрак беспамятства.
Возврат сознания был резким и мучительным. Ледяная вода, приведшая его в чувство, забила нос и глотку, вызвав приступ жестокого кашля и слезы, застлавшие глаза. Первым, что он увидел мгновенья спустя, были запыленные сапоги, стоявшего совсем рядом воина.
— Ага, очухался, наконец. Вуефаст, тащите его, — в распоряжающемся Еремей с ужасом узнал Хоря, которого совсем не было видно последние три седьмицы.
Два рослых стражника небрежно, словно куль с мукой, оттащили связанного Еремея к стоящему на краю леса деревцу, рывком поставили его на ноги и, примотав веревкой к стволу, отошли за следующим пленником. Оглядевшись, садовод увидел, что почти все участники тайного молебна, так же как и он, стоят, привязанные к деревьям. Лишь отца Моисея нигде не было видно. Но на этом все хорошее и кончалось. А вот плохое… Лица нескольких сотен людей, собравшихся со всей округи, по большей части баб, не предвещали ничего доброго. Десяток ратников и два десятка стражников отгораживали их от стоящих на коленях Софрония и Ферапонта.
— Люди! — зычный голос Хоря достиг слуха каждого в толпе. — Горе пришло к нам! Тати напали на нашу землю, разорили Отишие, Яругу и другие селища, поубивали да поуводили в полон родичей ваших. Но нашлись средь нас выродки, что помогали ворогу!
— Скажи-ка во всеуслышанье, Хохряк, или как тебя там по-другому кличут… Ферапонт? За что тебя отпустили? За то, что ты им про людей Перхуна рассказал? И за то, что и дальше заболотным помогать вызвался?
— Не губи, господине! — Ферапонт попытался было обнять сапоги Хоря, но тот брезгливо отпихнул его от себя. — Не хотел я сиротинить своих деток и внучат. Как они без меня, без кормильца? — слезы текли по морщинистому лицу и терялись в пегой клочковатой бороде.
— А мои трое как? Должны с голоду помирать, али в куски податься? Да я тебя сейчас своими руками… — Еремей только по голосу узнал в поседевшей, неопределенного возраста бабе, бывшую первую красавицу и хохотушку Перхуниху.
— И я… А мои… — толпа угрожающе надвинулась, но Хорь, подав знак ратным, чтобы скрестили копья и оттеснили людей, дождался тишины и продолжил:
— Боярин знает о нашей беде и скоро приедет сам на выручку. А пока он повелел мне все семьи, что без кормильца остались на Горку взять, да к посильной работе приставить у себя в боярском хозяйстве, чтоб не голодали и не холодали. Тем же, кто был верен в сии тяжкие дни и на сторону ворога не переметнулся даровать все права старожилов, не глядя, где они раньше жили и когда в нашу землю пришли. Переветников же ждет кара суровая.
— Глядите и слушайте все! Да иссечен будешь ты, Хохряк, твоим же оружием, да не упокоишься ты ни во земле и ни в воде! — Подошедший Вуефаст приподнял Ферапонта за волосы. Взмах ножа и дикий вопль огласил опушку.
— Да будут помнить тебя яко злодея-переветника до тех пор, покуда камень не почнет плавать, а хмель тонуть! — Два глухих удара ослопом и два новых вопля, сменившихся затихающими завываниями.
— И дети твои да будут рабы и в сей век и будущий! А вы, — повернулся Хорь к связанным, — хорошенько запомните, что видели в этот день! Ибо жить и работать вам теперь на Горке и дети ваши будут залогом вашей верности!
Конец августа. Давид-городок.— Ладно, — обреченно махнул рукой Тороп, поняв, что отвязаться от Снорри не удастся. — Я пойду встречаться с нужным человеком, а ты жди меня в корчме у городских ворот.
— Во, это ж совсем другое дело, — сразу повеселел скальд, — надеюсь там найдется бражка?
— Найдется, найдется.
Оставив драккар за поворотом реки и Руальда за старшего, Тороп с двумя своими людьми и Снорри отправились в город на встречу. Точнее, на встречу с человеком Журавля отправился сам Тороп, а Снорри предстояло приятное свидание с пивом, которого он был лишен уже неделю, что причиняло нурманну тяжкие страдания.
Пройдя вместе через городские ворота, спутники разделились — трое продолжили путь по городским улицам, а один толкнул дверь корчмы, из-за которой неслись весьма приятные запахи стряпни.
Корчма была переполнена народом, но местный охранник, окинув вновь вошедшего внимательным взором, быстро очистил от двух захмелевших забулдыг дальний стол — на него явно произвели должное впечатление и одежда пришельца и меч, примостившийся у того за спиной. Через пару мгновений к комфортно расположившемуся на скамье Снорри подошла молодая прислужница:
— Чего изволите, мой господин?
— Кувшин самого лучшего пива, мяса и сыра. Я пришел сюда ужинать — постарайся, чтобы я не ушел голодным!
— Может быть, мой господин, не откажется от жареной курицы?
— Не откажусь, если она будет такая же молодая и нежная как ты! — Снорри обхватил покрасневшую и смутившуюся девушку за талию и, не обращая внимания на хмурый неодобрительный взгляд охранника, усадил ее рядом с собой на скамью. — Скоро сюда подойдут мои друзья, так скажи на поварне, чтобы приготовили все на пятерых, только оставь часть в печи, чтобы не простыло к их приходу, а мне неси сразу — как на двоих. Потому что я голоден и умираю от жажды. Вот, держи — это за все.
— Здесь слишком много.
— Тут за ужин и за твою красоту — Снорри усмехнулся. — И за то, что ты побыстрее спасешь меня от жажды! Беги за пивом!
— Сейчас все будет, мастер. А может вам потребуется чего-нибудь еще? — Девушка легко, как козочка, вскочила со скамейки. — … Попозже вечером?
— Где буду я вечером, знает лишь норна Скульд, — со вздохом пропел Снорри. — Спроси меня об этом в конце ужина… — и легким шлепком пониже спины он ускорил движение служанки.
С серебристым смехом она скрылась за дверями поварни, и спустя небольшое время перед скальдом появился кувшин с прохладным пивом, тарель с копченым мясом, головка сыра и полкаравая хлеба. А еще немного спустя к ним добавилась румяная, истекающая горячим соком, курица.
Первое время Снорри, весь ушедший в процесс поглощения еды, не обращал внимания на происходившее в корчме. Когда же первый голод был утолен, до него донеслись звуки струн и негромкое пение в противоположном углу.
«Удачный вечерок, — подумалось ему. — Вдобавок к доброму пиву, еще и встреча с собратом»
— Ей, певец, — крикнул скальд, дождавшись окончания очередной песни, — а ты можешь сочинить что-нибудь для меня? Я щедро заплачу.
— Мои песни не продаются, они рождаются из сердца, и я раздаю их всем, кто захочет их слушать, — ответил певец звучным голосом. Он нравился Снорри все больше и больше.
