Спартачок. Двадцать дней войны (СИ) - Журавлев Владимир А.

— Ты же говорил…

— Говорил. Но посмотрел, как идем, и передумал. Ходить мы не умеем.

— А теплаки? Ведь увидят?

— Обязательно.

— Вот же ты урод, — с удовольствием сделал вывод майор. — Э… ты чего? Я же пошутил!

— Уши, — предупредил Грошев спокойно. И выстрелил вверх сквозь ткань палатки.

— И они уроды! — буркнул майор, когда прошел звон в ушах. — Какой это разведчик — третий? Третьего разведчика потеряли, и все не угомонятся! Сказали же им — нас нет! И не было! Нет же, летают, ищут!

Грошев никак не прокомментировал, и в воронке воцарилась тишина, только изредка бухали вдалеке разрывы.

— Слушай, коммуняка, а ты вообще чего у нас делаешь? — простецки поинтересовался майор.

— Живу. За себя и за того парня.

— Не революцию устраиваешь, не? Как тот Максим Каммерер у Левицких? В этом… в «Острове», во!

— У Старицких, — пробормотал Грошев. — Максим — у Старицких.

— Не, точно у Левицких, с детства помню. Я тогда еще читать умел. И любил. Не верится, ага? Это все облагораживающее влияние армии!

— А Старицкие кто?

— Вроде знаменитые бегуны, — неуверенно сказал майор. — Из тех же времен.

— Понятно.

— Что понятно? Слушай… а может, ты прогрессор⁈

— Да нежелательно прогрессором, — усмехнулся Грошев. — Для вас нежелательно. Наша философская мысль их не то чтобы запрещает, но… Что в прогрессорстве хорошего? Прогрессор местных вообще за разумных не считает. Какие они разумные, если их надо за ручку в будущее тащить? Не более чем животные, над которыми интересно ставить эксперименты. А если эксперимент неудачный, то результаты и стереть можно.

— Стереть? Чем?

— Ластиком, — хладнокровно сказал Грошев.

— Ты нас не пугай, мы и так в страхе, — пробормотал неуверенно майор. — А ты точно коммунист⁈

— Он самый, — подал голос замполит. — Они такие и есть. Поэтому коммунизм даром никому не сдался. Отказались от него, восстановили империю, и правильно сделали. Вернулись на стрежень истории.

— А это забавный вопрос, нужен коммунизм или нет, — пробурчал Грошев. — Сам строй никого не прельщает, но плоды коммунистического строя почему-то нравятся абсолютно всем! Победа над физиологическим старением не помешала бы, верно? Как и вообще вся наша бесплатная медицина для каждого, да? И источники энергии на новых физических принципах. И технология перемещений между лепестками Веера Миров… Да только за технологии долгой жизни соседние миры готовы подписать контракт с дьяволом кровью! За мой набор генетических правок — тем более. Но от нашего образа жизни шарахаются. А ведь это разные стороны одного процесса. Но не желают понимать…

— Ты нас не агитируй, не агитируй! — проворчал майор. — То, что ты назвал — просто научно-технический прогресс, с общественным строем не связанный. Ты из будущего, и все дела. Доживем и тоже заживем!

— Не доживете. Вы оружие развиваете и экономическую мощь, но не гуманистические направления науки. На генетику у вас сил нет, на фундаментальную физику тем более.

— А ты нам помоги! — коварно предложил майор вроде в шутку, но голос предательски дрогнул. — Много ведь знаешь? Мы ж тоже русские! Подкинул бы по-родственному! Лекарство от рака хотя бы, оно точно всем людям послужит, если тебе так уж олигархат противен! Вы же, коммунисты, за счастье для всех людей? Вот и помоги всем людям!

— Лекарство от рака, — пробормотал Грошев и надолго замолчал.

— Что, и возразить нечего⁈

— Нет, эфир смотрю. Там движение.

— Коммуняка, я ведь серьезно, — сказал майор негромко. — Помочь — это точно возможно. Когда Союз границы открыл, у нас такой скачок в технологиях получился! За десяток лет догнали развитый мир! А если открыть границу с вашим миром?

— Все же прогрессорство, да? — поморщился Грошев. — Шкапыч, ну у тебя же высшее образование. Неужели оно у вас никак на мозги не влияет?

— У военных — нет, — хладнокровно сказал майор. — Объясняй. И объясняй так, чтоб даже Харчо понял, ему тоже интересно.

— Не, мне коммунизм не светит, — прохрипел Харчо из темноты. — Зэков не берут.

— А все равно слушай, вдруг перекуешься.

— Значит, лекарство от рака, — вздохнул Грошев. — А сколько оно у вас будет стоить, подумал? И кому в результате достанется, а кому нет? У вас и сейчас сложные операции стоят столько, что для бедных детишек родители по всей стране побираются и не могут набрать, а тут не операция — рак.

— А вы…

— Жадных наказать, бедных взять за ручку и повести? То есть управлять страной вместо вас?

Майор кашлянул. Шмыгнул. Неопределенно хмыкнул.

— Почему бы вам не пройти этот путь самим? — на удивление мягким тоном спросил Грошев. — Для этого все есть.

— Что — всё?

— Ростки коммунизма.

— Ну-ка, ну-ка, с этого места подробнее! — оживился майор. — Харчо, слышал? А говорил — не возьмут! А у вас на зоне, оказывается, ростки коммунизма!

— А почему я не вижу? — прохрипел Харчо и сплюнул.

— Глаза не открыл! — отрезал Грошев уже в обычной своей насмешливой манере. — В основе коммунистических отношений — приоритет общественных запросов над личными. Если говорить совсем просто, для майоров — все для других.

— И…

— Отношения в любой дружеской компании. Бывает всякое, но в норме, то, что уважается всеми — бескорыстная помощь. В том числе и на зонах. Харчо, подтверди.

— Подтверждаю, — задумчиво отозвался бывший зэк.

— То друзья! — азартно возразил майор. — Там взаимопомощь — очень даже корыстная штука!

— Отношение любой нормальной матери к своим детям. То, что уважается обществом — бескорыстная забота.

— То материнская любовь, инстинкт!

— Очень даже может быть, — равнодушно сказал Грошев. — Только на той же зоне полно песен о доброй матери, которая «греет» беспутного сыночка. А недобрые не «греют», никакой инстинкт им не указ. Ну а мы давно доказали, что нет у людей такого инстинкта. Материнская любовь есть, инстинкта нет. Продолжать? Отношение любого хорошего педагога к своим ученикам. То, что уважаемо в любом нормальном обществе — бескорыстная забота об учениках. Самоотверженный труд без оглядки на зарплату. Хороший педагог для детей делает гораздо больше, чем положено по инструкциям, и ему за это не платят, наоборот, чаще наказывают. А они не переводятся.

— Фанатики, — пробурчал майор.

— И отношение любого нормального офицера к солдатам. Классику не знаешь, так я напомню: «Полковник наш рожден был хватом, слуга царю, отец солдатам». Дворянин написал, царский офицер. Вот он понимал, каким должен быть хороший офицер. Отец солдатам. То самое «все для других». А если думаешь, что это влияние дворянской чести, то ведь и о солдатах там сказано то же: «Ребята, не Москва ль за нами? Умремте ж под Москвой! И умереть мы обещали, и клятву верности сдержали мы в бородинский бой…»

— Поэзия — сплошное преувеличение и вранье, — пробормотал майор.

— Преувеличение. Но не вранье. Обрати внимание, что именно воспевается. Бескорыстие. Оно повсюду, и не выкручивайся, не выйдет. Вот один майор, не будем называть его позорной клички, добился от снабженцев полной экипировки для роты. В том числе выбил дорогущие гемостатические бинты, которые вроде как положены всем и вроде как есть, только по факту приходится покупать за свои. А мог бы своровать, и даже предлагали. Я слышал, у меня слух генетически правленый. И в результате мы еще живы, не истекаем кровью, хотя ранены все. И что характерно, никто майору за добросовестную службу не доплатит. Коммунистические взаимоотношения вообще характерны для людей. Надо только открыть глаза и посмотреть.

— Посмотрел, — мрачно сказал майор. — Ты меня почти убедил. Только что-то коммунизма вокруг не вижу. Что ж мы его не построили, если он везде?

— Ну, почему именно вы не построили, понятно. У вас олигархат, а он прекрасно использует технологии «выученной беспомощности». Удивительно, как вы вообще существуете, тут не до коммунизма.

— Не понял, — признался майор.