Нищий барин (СИ) - Иванов Дмитрий
— Экий ты злой! На каторгу хочешь угодить? Или больше четвертование тебе по душе?
Тимоха лишь сверкнул глазами, поняв что выбился из образа забитого крепостного конюха, но после ухода Владимира продолжил:
— Грохать надо его сегодня же!
Развиться интересной теме помешал стук в дверь. На пороге стоял мой секундант Илья Евстигнеевич с видимым удовлетворением на лице.
— Ну что, Алексей Алексеевич, договорился я обо всём. Завтра утром дуэль. Стреляться будете с двадцати шагов, но можно пять шагов сделать друг другу навстречу. Каждый по одному выстрелу делает. И вот ещё… поручик Грачев готов забыть о недоразумении и простить выбитые два зуба за… ваше имение. Деревеньку требует на себя переписать.
Так я и думал! Деньги для этого прохиндея все же важнее! Но вот отдать ему своё имение — разве это не потеря чести для меня? Да уж, с этими предрассудками высшего общества можно сойти с ума. Честь, дуэль, а в итоге — всё сводится к деньгам. Я начал чувствовать себя в каком-то абсурдном спектакле, где мне подсовывают то пистолет, то сделку с совестью, и всё это под маской «дворянского долга». Ну разве это не безумие?
— Пусть катится ко всем чертям! — в сердцах восклицаю я. — И где стреляться будем? Место уже выбрали?
Илья Евстигнеевич, явно довольный моим решением, в подробностях объяснил детали предстоящей дуэли и назвал точное время встречи. Можно успеть позавтракать. Но вдруг ранение в живот будет? Тьфу, ты господи!
Утром настроение вообще упало. Но что делать — другого плана не придумал. Никаких обходных путей не осталось. Быстро собираюсь, накидываю плащ и вместе с верным Тимохой, а также не менее верным, я надеялся, Владимиром, моим наставником-инвалидом, направляюсь к ближайшему полицейскому участку.
Идти, оказалось, прилично — чуть ли не километр. Надеюсь, всё выгорит, иначе, боюсь, дышу местным навозом в последний раз. То, что может случиться что-то нехорошее, мне подсказывает сердце-вещун (или это паника Алексея внутри меня?)
Выйдя из-за поворота, я увидел что мой план накрылся медным тазом — полицейский участок весело горел! И моя помощь в разбивании стекол уже не требовалась, так как ни одного целого окна не осталось, а где-то в глубине участка слышались истошные голоса, скорее всего, арестантов, временно там пребывающих.
От пожарной каланчи до участка тот же километр, но пока доблестных МЧСников не наблюдается. Около горящего здания мечутся только с пяток полицейских и один важный начальник, непонятно в каком чине. Дядя пузат, усат и громко ругается на всех, а значит, чин имеет немалый!
— Ох ты, господи, помочь же надо! — широко крестится отставник и бросается на помощь, правда, только добавив хаоса в это броуновское движение полицейских.
— Ты-то хоть не лезь, — дергает меня за рукав Тимоха, увлекая назад. — Хотя… если сгоришь, то не застрелят, — иронично добавляет он.
Я уже собирался ретироваться вместе со своим конюхом, как вдруг раздался громкий, отчаянный вопль изнутри горящего здания:
— Помогите, православные! Сгорим!
Глава 15
Глава 15
— Сгорят ироды, — картавя, глухо проворчал один служивый, повернувшись к своему товарищу. — Пятеро там, сегодня как раз на каторгу отправить их должны были. Здание полиции полыхало пока не всё, лишь край, но пожарные запаздывали.
Не знаю, какой чёрт меня под руку толкнул — быть может, инстинкты Лёшеньки сработали — но, не мешкая ни секунды, я рванул к охваченному пламенем участку. Во дворе заприметил телегу, запряжённую парой массивных битюгов, и увидел решётчатое окно, за которым мелькали перекошенные, обезумевшие от страха вопящие лица. Они там не горят, но дыма уже полно, да и доберется до них огонь.
В голове неожиданно созрел отчаянный план: — «Так, привяжу один конец верёвки к решётке, другой к телеге, авось вырву проклятую железяку!» Верёвка как раз под рукой: толстый, основательный канат свёрнут бухтой на самой телеге. Разбираться, что тут делает эта телега, кто возчик и зачем ему канат, буду после — времени в обрез! Быстро разматываю канат и кричу возчику, крепкому мужику лет тридцати с суровым выражением лица:
— К телеге крепи конец! Да покрепче, слышишь!
А сам бросаюсь к огненному зданию… Ох, и дурак же я, ох, и дурак!
Возчик на удивление быстро смекнул что к чему, и принялся натягивать верёвку на ярмо. А я, не теряя времени, мотаю второй её конец вокруг решётки. Пока привязывал, наглотался дыма, обжёг руки, но мысль о том, что людям за решёткой гораздо хуже, придавала силы.
— Пошёл! — крикнул я что есть мочи, но кони, не впечатлившись от моего крика, лишь лениво пару раз переступили ногами и застыли на месте, упрямо фыркая.
— Ну-ка, не так надо! — гаркнул пузатый начальник, явно понимая суть моего замысла, и, поднеся пистолет к уху одной из лошадей, разрядил его с оглушительным треском.
Пара вздрогнула, и кони, будто только этого и ждали, рванули вперёд с такой силой, что телега даже слегка подпрыгнула. Канат натянулся, решётка с лязгом вырвалась из стены, и тут же из проёма повалили обгорелые, задыхающиеся каторжане. На их голых спинах чернели клейма «КАТ». Первый раз такое вижу вживую.
— Воды, — сиплым голосом прохрипел один из них, с трудом держась на ногах.
Наблюдающие за происходящим представители власти, наконец, вышли из ступора и уже катили к пострадавшим бочку с водой. Из бочки с хлопком выскочила пробка, и, подставив руки, заключённые жадно припали к воде, льющейся по их бородам и закопченным телам.
Да эти преступники, может, и поживут ещё на каторге, но возможно совсем недолго! Глупо, конечно, соваться в пекло ради тех, чья судьба уже, можно сказать, предрешена. Но смотреть, как они заживо горят, оказалось невыносимо. И, судя по одобрительно смотрящим на меня лицам служивых, не мне одному это зрелище не по душе пришлось.
Чёрт! А волдыри на руках ведь будут… особенно на правой. Уж очень горячие прутья были — пока завязывал веревку, обжег руки. Болит пока несильно, но скоро, чую, будет хреново. Надо бы лёд найти или что-то холодное…
— Ну ты и отважный, барин! — с уважением обращается ко мне Владимир. — Дохтура бы тебе, руки знатно пожёг.
— Стреляться теперь никак не сможешь, — негромко выдал за спиной Тимоха, отчего боль сразу стала тише!
Ну ещё бы! И дело богоугодное сделал и себе помог. Хотя спасти пятерых матёрых урок — это, может, и не вполне хорошее дело. Я же не знаю, за что их на каторгу законопатили? Может убивцы какие? Но что сделано, то сделано.
«Дохтура» в Костроме, конечно, найдутся, но что они могут сделать с ожогами? В голове сразу рисуется картина, как местный эскулап предлагает кровь пустить или пиявки поставить — лечение, по сути, бесполезное. Обезболивания, понятное дело, тоже ждать не приходится.
— Мазей-то, я уверен, тут нет подходящих, и вообще — с медициной в Средние века плохо всё, — вслух усомнился я, размышляя, стоит ли вообще искать местного лекаря.
— Сейчас не Средние века, а мазь я знаю какую надо. Сам сделаю! — удивил меня мой крепостной Тимоха. — Но тебе охладить руку бы! Прям вот срочно! Да и несильно у тебя тут… Но стреляться теперь не надо!
По счастью рядом оказался колодец, и через пару минут мы с Тимохой уже склонились над бадьёй, полной ледяной воды. Я опустил руку, и ощущение было почти блаженное: жгучая боль сразу же утихала.
— Алоэ-то у нас в усадьбе имеется, мед тоже найдётся, не сумлевайся, — уверенно произнёс Тимоха, словно он был не просто конюхом, а настоящим знахарем. — Мазь сделаем на славу: алоэ рану успокоит, мед инфекцию не допустит и заживёт быстрее.
Я слушал его, понимая, что это, пожалуй, даже лучше, чем поход к здешнему лекарю. Травы, мед — хоть и примитивно, зато надёжно.
Тати, прознав кому обязаны своим спасением, кланяются и благодарят, чуть ли не слёзы пуская. Чувствую себя не в своей тарелке, такое благожелательное внимание со всех сторон к моей персоне впервые. Не ожидал, что это так приятно.
