Андрей Колганов - Жернова истории
— И зачем же ты таких к нашему делу привлекаешь? — недовольно буркнул Сталин.
— А я к ним человека послал, который с ними говорить умеет (меня же и послал, ясное дело), — продолжал улыбаться председатель ОГПУ. — Ему там стали дифирамбы крестьянину петь, так он их быстренько построил. Сказал просто: либо вы, знатоки крестьянства, найдете пути, как крестьянина подтолкнуть к добровольному объединению в колхозы. Посчитаете, что для этого нужно, и что мы реально сможем выделить для такого дела. Либо крестьянина в колхозы загонят без вас, и без всякой добровольности. Выбирайте!
Тут и Сталин улыбнулся, но все же заметил:
— А не проще без этих эсеровских недобитков обойтись?
— Боюсь, что не проще, — серьезно ответил Дзержинский. — Наши партийные кадры таких дров наломать могут. А эти все же в деле разбираются. И если у них получится реальный план, как основную часть крестьнства хотя бы лет за десять в крупные хозяйства объединить, то мы-то будем только в выигрыше. Ведь если крестьянина через колено ломать…
— А что, не сломаем? — вставил реплику председатель СНК СССР.
— Сил-то, думаю, хватит, — отозвался его собеседник. — Но ты же сам знаешь по гражданской, крестьянин на чрезвычайные меры свой ответ имеет. Начнут посевы сокращать, пойдут на убой скота. Нам это надо? Нам же город и промышленность кормить.
— Ладно уж, раз получится у них дельный план, не будем к ихэсеровскому нутру придираться. Но только ты этих субчиков под плотным контролем держи — мало ли чего от них ожидать? Все-таки не наши люди, очевидно, — заключил Сталин.
— Еще один вопрос хотел с тобой обсудить, который на бумагу класть не стал, — произнес Феликс Эдмундович.
— Это что же за секретный такой вопрос? — заинтересовался его собеседник.
— Есть донесения, что Зиновьев накануне съезда готовится выкатить против нас вопрос о равентсве и справедливости, который, якобы, сейчас более всего волнует широкие массы.
— Демагог! — презрительно бросил Иосиф Виссарионович.
— Да, демагог, — вздохнул Дзержинский. — Но на удочку этой демагогии он может поймать немало народу, в том числе и левых загибщиков в наших рядах. Поэтому тут надо сделать тот же маневр, что и с кулацкой опасностью: крикам о равенстве и справедливости противопоставить конкретные шаги, что эти самые справедливость и равенство утверждают.
— Вот не понимаю я эти нападки на руководящие кадры! — в сердцах воскликнул Сталин. — Разве лучшие наши люди своей самоотверженной работой не заслужили тех благ, что они имеют?
Дзержинский усмехнулся, но на этот раз невесело:
— Разве же я собираюсь воевать против хорошей жизни наших руководителей? Я и сам на автомобиле езжу, одежда и стол у меня совсем не как у простого рабочего. Но все же тут опасность есть. Не взрастим ли мы поросль таких кадров, которые за нами идти будут только ради пайков, квартир и автомобилей? Такие ведь ради себя не только про социализм забудут, им и вообще на государство наплевать будет!
Председатель Совнаркома заметно помрачнел:
— Такие сволочи и сейчас уже есть.
— Ну, хорошо, — продолжал Дзержинский, — положим, этих сволочей мы по мере сил выкорчевывать будем. Но ведь это подрывает авторитет партии!
— И чего же ты хочешь? — столь же мрачно осведомился Сталин.
— Сделать так, чтобы мы не выглядели отгородившимися от народа стеной привелегий. Нет, я не собираюсь на них посягать! — воскликнул Феликс Эдмундович, видя растущее недовольство на лице собеседника. — Подойдем к вопросу, так сказать, с другого конца: допустим к этим благам рядовых рабочих.
— Не понял, — по прежнему с неудовольствием пробурчал Сталин, — ты что же, рабочим автомобили выдавать собрался?
— Когда собственное автомобильное производство наладим, почему бы и не премировать передовых рабочих автомобилями? — отозвался Дзержинский. — Но сейчас я о другом. Есть, например, санатории Управления делами ЦК, и так же точно в ЦИК, и в Совнаркоме. Почему бы часть времени года не направлять в некоторые из них на отдых ударников труда из рабочих и крестьян, так, чтобы их там было большинство? Да еще обязать руководящие кадры, что там отдыхают, не чураться общения запросто с рядовыми тружениками? И наоборот — некоторых наших много возомнивших о себе бюрократов отправлять в места отдыха попроще? Пусть понюхают, чем народ дышит!
— А что? — повеселел Сталин. — И в самом деле, не помешало бы некоторых наших зазнаек опустить с небес на землю.
— От партмаксимума отступать не надо, — продолжал Дзержинский. — Можно поднимать оклады самым квалифицированным рабочим и специалистам, и на этом основании пересматривать партмаксимум. Ввести плату за установку и использование телефона на квартирах руководящих работников. Ввести плату за пользование автомобилем для всех членов семьи руководящих работников, и во внерабочее время — особо. И вот об этом — объявить. Деньги не великие, а идеологический эффект будет.
— Стоит подумать. Но раз Зиновьев собирается на этого конька сесть, ни на ЦК, ни в Политбюро пока этот вопрос трогать не будем, — тут надо время точно рассчитать. — И тут Иосиф Виссарионович встал с места, подводя черту под разговором.
Уже проводив председателя ВСНХ, Сталин бросил взгляд на свой письменный стол, а затем подошел поближе. Там лежали принесенные секретарем два билета — для него и для Надежды — на спектакль театра Мейерхольда по пьесе Эрдмана «Мандат». Надо ведь и отдыхать когда-нибудь…
Эпилог
Я лежал в кровати с открытыми глазами, упираясь взглядом в портьеры алькова, чуть колышущиеся под теплым июньским ветерком, веющим из раскрытого окна, и доносящим неясные звуки затихающего переулка. Сегодня сон упорно не шел ко мне.
Может быть, дело было во впечатлениях вчерашнего вечера? Мы направлялись вместе с Лидой по Пречистенке на квартиру к Евгении Игнатьевне, чтобы проведать нашего котенка. У самого поворота в Малый Левшинский замечаю на противоположной стороне, на углу Пречистенки и Еропкинского, как из подъезда большого доходного дома в стиле модерн два молодца в кожанках выводят и сажают в автомобиль некоего человека. На следующий день я узнал, что арестован Лев Лазаревич Волин, начальник Секретной части Валютного управления Наркомфина.
И в тот же день мне позвонил Трилиссер, чтобы поделиться новостью — его назначили заместителем председателя ОГПУ — и повторить свое приглашение принять участие в работе аналитической группы, создаваемой в ИНО ОГПУ.
— Оказывать содействие я никогда не отказывался, но входить куда-либо желания не имею, — повторяю свою, уже высказанную ранее, позицию. И тут же интересуюсь:
— А Генрих Григорьевич, что, теперь на повышение пошел? Первым замом?
— Пошел, — отвечает Михаил Абрамович, — начальником Хозяйственного управления. Как раз по душе ему дело.
(Несколько позже удалось узнать, что это был не единственный резонанс от приключений Осецкого в Себежском уезде. Переданная Дзержинскому записка, найденная в книге французских стихов, раскрутила маховик, под который попала целая группа причастных. Но кто туда входил, кроме Волина, выяснить мне так и не довелось).
Но эти события занимали мои мысли совсем недолго. Терзало меня совсем другое. Вот, исписана кипа листов бумаги, отправлены по инстанциям документы, подготовлены проекты, и по некоторым из них даже приняты решения на самом верху. Однако будет ли от всего этого какой-либо толк?
Мне ведь прекрасно известны те многочисленные трудности, которые стоят на пути концентрации средств для проведения индустриализации страны. Хватит ли тех мер, что были предложены, чтобы наскрести нужные капиталовложения? Неуверенность в исходе этого начинания грызла меня с ощутимой силой. То же самое касалось и плана кооперирования крестьянства. Техники не хватает, кадров не хватает, кредитов не хватает… Успеем ли мы хотя бы как-нибудь восполнить эту нехватку к тому моменту, когда чисто нэповский путь окончательно исчерпает себя?
Да ведь и в принципиальном плане еще не все решено. Слишком большой вес у тех партийцев, которые склонны любые трудности преодолевать волевым нажимом. Есть такие любители закрывать глаза на реальные трудности, и оберегать от знания этих трудностей вышестоящее начальство — а когда натыкаются на эти трудности лбом, применять политику «лупить, и никаких гвоздей!».
Не подрежут ли крылья начинающемуся движению рабочих за овладение началами хозрасчета и самостоятельного ведения хозяйства на уровне бригады, цеха, и даже завода? А в партии? Будет ли преодолено искушение встать на путь политического произвола в борьбе с оппозицией, что в итоге приведет к полному зажиму всякой серьезной критики снизу?
И как избавить верхи от явственно прорезающегося самозапугивания «контрреволюцией спецов»? Они ведь готовы поверить в то, что слой старых специалистов насквозь пронизан вредительскими организациями, не только мечтающими об интервенции, но деятельно готовящими ее. Как остановить грозящий массовый погром этих кадров?
