Уездный врач (СИ) - Куковякин Сергей Анатольевич
Обвиняемых, а их в конце концов набралось аж четырнадцать, избивали во время следствия, свидетелей по делу пытали водой и дымом, стреляли над головой — делали все, чтобы подтвердить версию о жертвоприношении.
Главным доказательством свершенного жертвоприношения у полиции стали показания бандита Головы, который сидел в одной камере с подозреваемым мултанцем Дмитрием Моисеевым. Моисеев умер, но перед своей кончиной якобы признался Голове, что версия с ритуалом правдива. Кроме Головы, ещё одним главным свидетелем явился земский начальник Кронид Львовский, который ранее привлекался к следствию за злоупотребление своей должностью.
Худо-бедно дело передали в суд.
Первое его заседание прошло только в декабре 1894 года. Присяжные приговорили к каторге семерых фигурантов дела, а именно — главного жреца Дмитрия Зорина, 31 года, определяющего на ночлег нищих Семена Иванова, 50 лет, местного торговца и церковного старосту Василия Кузнецова, 39 лет, мясника Кузьму Самсонова, 40 лет, Андриана Андреева, 38 лет, Василия Кондратьева, 37 лет. Моисей Дмитриев и его жена Василиса Гордеева — не дожили до суда. К каторге был приговорен и девяностолетний старик Акмар (Андрей Григорьев), который в последние годы едва мог ходить.
Я узнал о суде и его результатах опять же из газет. Проживая сейчас в Санкт-Петербурге я и думать уже забыл о далеком теперь для меня Малмыжском уезде Вятской губернии. Работа на кафедре, занятия наукой отодвинули на десятый план воспоминания о моей прежней жизни в роли уездного врача. Всё это осталось где-то далеко-далеко и в сей момент меня совершенно не занимало.
К моему немалому удивлению, мултанское дело вдруг получило всероссийский резонанс. Как ранее на уровне губернии, сейчас уже в границах всей империи ломались копья двух сторон. Кто-то был на стороне суда и следствия, а кто-то и считал, что вотяков обвинили безвинно.
Так, санкт-петербургские «Биржевые ведомости», что я сейчас держал в руках, писали: «Село Старый Мултан, в котором это жертвоприношение имело место, прежде всего далеко не какая-нибудь далекая, далекая глушь. Оно, представьте, расположено всего-то в каких-нибудь 200 верстах от университетской Казани. И населено оно прихожанами местной церкви, православными христианами. И были такими же христианами и отцы этих вотяков-жертвоприносителей, и деды их, и прадеды… Было это в голодную годину. Старомултановцы переживали тяжкое время. Село голодало, в селе свирепствовал тиф, к селу приближалась холера. Население, что называется, просто изнемогало под бременем несчастья. Разумеется, оно молило о милосердии, но кого и где? Увы, читатель, не Бога Единого и не в церкви своей, а каких-то языческих богов и в шалаше. Но не внимали боги их мольбам, не внимали, несмотря на то что их старались умилостивить и принесением в жертву мелких животных. И вдруг… откровение. Одному из крестьян приснилось, что для избавления населения от голода и болезней надо принести одному из богов — богу Курбону — двуногую, т.е. человеческую, жертву. И поведал об этом своем сне крестьянин на сельском сходе. И обрадовались „православные“. Наконец-то они узнали, что нужно богам! Оставалось только наметить жертву. И она была намечена. В селе проживал нищий крестьянин из соседнего уезда, и его-то, этого нищего, и решено было принести в жертву. И принесли. Это было 4 мая 1892 г. Несчастный нищий, крестьянин Матюшин, был заведен в мирской шалаш, служивший, между прочим, и местом для моления богам, и здесь его раздели, подвесили за ноги к потолку и затем посредством множества уколов тела у живого выпустили всю кровь, которую молящиеся тут же сварили и съели. Съели они также в честь бога Курбона легкие и сердце жертвы, отрубили ей голову и самый труп выбросили на дорогу. И участвовали в этом жертвоприношении… сельский староста, сотский и… церковный староста села Мултан. Впрочем, и некоторые другие из этих жертвоприносителей были в одно и то же время „басясялий“ (идолопоклонническими жрецами) и усердными прихожанами местной православной церкви».
Многое в статье, даже фамилия жертвы, было не точно изложено, но посыл её был понятен. Вотяки приносят человеческие жертвы! Едят внутренние органы людей!!!
Однако, были с автором статьи в «Биржевых ведомостях» и несогласные. Маховик мултанского дела раскручивался на полную катушку.
Глава 20
Глава 20 Снова о мултанском деле
Душевно здоровый человек, несомненно, в первую очередь обращает внимание на личностно значимую информацию. Ту, которая каким-либо образом его касается. Или — сейчас, или — как-то связана с его прошлым.
Вот и статья в «Биржевых ведомостях» мою память как ложкой-поварешкой взбаламутила. Оставались, оказывается, ниточки, которые меня с Вятской губернией связывали!
На кафедре я в тот день был рассеян, производя вскрытие чуть даже не порезался. Надо сказать, окружающие это заметили, даже пару раз меня спросили, всё ли у меня хорошо.
Заботятся…
Ну, а как же. У меня всё хорошо и у кафедры дела идут нормально. Мне же самые сложные экспертизы здесь уже доверяют. Почему? Всё просто, начал я по чуть-чуть то, что знал и умел окружающим демонстрировать. Дома я хоть и простым судебно-медицинским экспертом был, но многое из того, что делал, здесь является почти божественным откровением. Нет, конечно, говоря так я несколько приукрашиваю, но сути дела это не меняет. Более чем сто лет развития судебной медицины, это — весьма и весьма серьезно.
Люди у нас на кафедре подобрались хорошие, мои успехи никому душу на части не рвали. Я тоже старался сразу всё с ног на голову не ставить, нововведения производил крайне осторожно и постепенно. Тут — на капельку, здесь — на шажочек воробьиный.
Согласно университетскому уставу 1884 года, я в сей момент — надворный советник. Доцент всё же, это тебе не хухры-мухры. Седьмой класс в табели о рангах. В пехоте и кавалерии такой класс подполковник имеет, у казаков — войсковой старшина.
Карьера моя после переезда в Санкт-Петербург как на дрожжах вверх прёт. Руководство кафедры сейчас решает вопрос о получении для меня положения экстраординарного профессора. Это уже шестой класс, коллежский советник. По-простому говоря — настоящий полковник…
Что дальше? Ординарный профессор, а там и заслуженный… Статский советник. Пятый класс. Почти генерал…
Стоп, стоп, стоп! Куда-то меня совсем в сторону далеко унесло.
Так, вернемся к мултанскому делу.
Источником информации о нем для меня сейчас являлась пресса. Российские газеты, буквально через одну, о нем регулярно сообщали. Ну, словно сговорились общество будоражить.
Как мне уже было известно, дело со скоростью улитки, но всё же дошло до судебного процесса. Присяжные сочли виновными семерых из десяти представших перед судом обвиняемых. В деле можно было уже поставить точку, но защищавший вотяков сарапульский частный поверенный Михаил Ионович Дрягин подал кассационную жалобу в высшую российскую судебную инстанцию — Правительствующий Сенат.
Повод для сей жалобы был чисто формальным — имеющиеся в деле процессуальные нарушения. Однако, в Правительствующем Сенате глубоко поразмыслив решили, что подобные процессы порочат честь Российской империи как христианской страны! Это надо же — человеческие жертвоприношения в самом конце девятнадцатого века! Мултанское дело немедленно было отправлено на новое рассмотрение.
Обер-прокурор Сената Анатолий Федорович Кони, как я опять же узнал из прочитанной однажды после завтрака газеты, высказал своё мнение о мултанском деле следующим образом: «Основания приговора, из которого вытекает, что теперь, на пороге XX столетия, существуют человеческие жертвоприношения среди народа, который более трех веков живет в пределах и под цивилизующим воздействием христианского государства, должны быть подвергнуты гораздо более строгому испытанию, чем те мотивы и данные, по которым выносится обвинение в заурядном убийстве».
