Андрей Посняков - Корсар с Севера
— Эдак мы с тобой, Гриша, с голодухи загнемся!
Олег Иваныч попытался выбить люк. Куда там! На совесть сделано. Пришлось ковырять крестиком. Хорошо, тот из стали. Ковыряли по очереди — больно утомительное занятие, руки уставали быстро. За короткое время упрели изрядно — будто в аду около сковородок стояли. Олег Иваныч дотронулся до потолка… и отдернул руку. Оказывается, не от работы они упарились — и в действительности снаружи стало жарко.
Гриша принюхался:
— Дымом пахнет, Олег Иваныч! Пожар у них, что ли?
А ведь и вправду — пожар!
Олег Иваныч наконец проковырял в досках люка изрядную дырку. В дыру хлынула целая струя густого едкого дыма.
— Похоже, хорошо горим! — откашлялся Олег Иваныч. — Ну-ка, тсс… слышишь, бревна трещат?
Жарковато стало. Даже не то слово — «жарковато».
— Не понос, так золотуха! — сплюнул Олег Иваныч. — Как бы нам с тобой не сгореть тут… Опа!
Треск и сильный удар. Обрушился потолок? Жара еще усилилась. Олег Иваныч с Гришей стащили с себя рубахи. Ладно, жара — дымом бы не задохнуться.
До досок сверху уже нельзя было дотронуться. А ведь это, пожалуй, неплохо! Черт побери, да они, кажется, уже прогорают! Не было б счастья, да несчастье помогло!
Олег Иваныч разорвал надвое рубаху, протянул половину Гришане:
— Писай!
— Что?
— Намочи тряпку и обматывай морду! И башку прикрой. Чувствую, сейчас все рухнет. Давай-ка вон туда, в угол.
Они едва успели перебраться, как, рассыпая красные горячие искры, обрушились в подвал прогоревшие балки. Прямо на то место, где только что сидели пленники.
— А теперь — наверх! Ну-ка, встань на четвереньки.
Предварительно обмотав руки мокрыми от мочи тряпками, Олег Иваныч оттолкнулся ногами от Гришиной спины и, подтянувшись, выбрался в горницу. Крыша, как он и предполагал, рухнула, все вокруг пылало нестерпимым жаром.
— Эй, в метрополитене! Держи пять! — протянув руку вниз, Олег Иваныч вытащил уцепившегося полузадохшегося Гришаню. Схватил отрока в охапку и выкинул на улицу и, едва не провалившись обратно в подвал, еле успел выскочить следом.
Не сказать, чтоб на улице было так уж прохладно. Скорее, так же жарко! Пылал весь квартал! Огонь везде — слева, справа, впереди и сзади.
Они шли перпендикулярно забору — хотя там тоже что-то горело, но Олег Иваныч помнил, что перед забором должна быть улица… Ага! Вот и она. По краям огонь, впереди дым, позади… позади ад.
— Вперед, Гриша!
Они бежали все вперед и вперед — и не заметили, как насквозь прошли горевшую городскую стену. Обожженные, полуголые, закопченные дымом. Адское пламя бушевало вокруг.
Гриша, споткнувшись, упал:
— Не могу!.. Олег Иваныч… поставь… свечку… Тихвинской…
— Я те дам свечку! А ну, вставай! Ишь, разлегся! Вперед!
Олег рывком поднял на ноги Гришу, взвалил на себя, хотя и сам уже шел из последних сил. Но — вперед, только вперед! А там…
А, вот! Вот, впереди, кажется, луг… голубеет. Хотя, почему луг? Он же не голубой. Река? Ха! Небо! Они ж на холме, а впереди — небо. Голубое. Близкое. Самое главное, чистое! Там, впереди, нет дыма! Значит, нет огня! Нет этого ужасного жара! Вперед… Вперед… Еще немного…
Последние метры Олег Иваныч уже полз, таща за собою Гришаню. Из последних сил дополз до полоски сгоревшей травы… И — кубарем покатился вниз, в ров! Туда же последовал и Гришаня, только менее радикальным образом — не кувыркался через голову, а спустился на пятой точке.
Олег Иваныч взглянул вверх и, тяжело вздохнув, положил руку отроку на плечо:
— Похоже, приплыли мы с тобою, Гриша. Взгляни-ка!
На краю оврага, нехорошо ухмыляясь, смотрели на них с высокой кручи узкоглазые воины в рыжих лисьих шапках.
— Вот и комитет по торжественной встрече. Приветствую вас, матадоры! — Олег Иваныч упал навзничь. Никаких сил уже больше не было.
Непокорный город был сожжен дотла. Стены, дома, деревянные церкви, перевоз. Ничего больше не было, как не было и людей, защитников Алексина, тех, кто предпочел плен страшной огненной смерти. Только пепел остался от них, от воинов, от детей и женщин. Был Алексин — и нет. Пепел и смрад на месте цветущего города. Даже вороны не кружили, каркая, над пепелищем, ища поживы, — нечего было искать.
Толстый Аксай-бек-мурза на вороном скакуне угрюмо смотрел на реку. Вокруг, сколько хватало глаз, простиралось татарское войско. Где-то далеко, за холмами, в золоченом шатре находилась ставка Ахмата, молодого честолюбивого хана. Аксай-бек обернулся на пепелище. Маленький, никчемный городишко. И такое дикое сопротивление. Сгорели, но не стали рабами. А если и дальше так пойдет? По всей земле урусов? Никакого войска не напасешься. Аксай-бек сплюнул в воду и медленно поехал к ханскому шатру. По обеим сторонам дороги сидели, скрестив ноги, узкоглазые воины в лисьих мохнатых шапках и, прощаясь с павшими товарищами, тянули унылые песни. Лишь ближайшие кланялись проезжавшему мимо мурзе.
Горе сдавило сердце старого военачальника. На исходе последнего дня сражения пал, пронзенный урусской стрелой, его младший сын Ахмед. Самый любимый.
Лишь на следующий день после сожжения Алексина достигли посланные Силантием гонцы ставки Великого князя. Сильно удивлен был Иван Васильевич их сообщением. Алексин? На кой черт он татарве нужен, Алексин? Помощь? Конечно, пошлем, но… Надо бы переправы через Оку сторожить борзо. Вот к ним-то, к бродам, и послать основное войско. А Алексин? Что Алексин? И одного полка хватит. Пусть съездят, посмотрят, чем там алексинцам помочь можно.
Никто и ничем алексинцам уже не поможет. Полегли все со славою, не посрамили русского имени. Честь им за это великая!
Посланный Иваном полк обнаружил лишь пепел. Татары уже отошли, было тихо, даже птицы не пели. Сгоревшие дома, церкви и стены. Стены, впрочем, выгорели не до конца — там, где была земляная присыпка, хоть что-то осталось. Даже пару раненых удалось откопать. Один, правда, сразу умер. У остатков другой стены даже искать не стали — слишком все обрушено. Хотели уж было возвращаться, да вдруг стон слабый услышали из-под земли. Кинулись — еще одного воина вытащили! В панцире черненом… аль от дыма почерневшем, кто уж теперь разберет. Плох воин был — обе ноги сломаны. В себя не приходил, стонал только. Осторожненько на кошму положили, привезли к старшему.
Тот только глянул:
— Господи! То ж Силантий Ржа — воевода… Осторожней несите, черти. Может, и выживет еще, бог даст…
Еще не успели отъехать от пепелища татары, как от реки, из густых кустов, скрывающих жерло подземного хода, вылезли двое — козлобородый Митря и толстый Микола, хозяин постоялого двора, ныне сгоревшего. Впрочем, пожара эти людишки дожидаться не стали: как почувствовали, что запахло жареным, так и свалили. Митря-то поначалу, по-простому, на улицу кинулся, да Микола-толстяк ухватил за рукав, кивнул — не туда, мол. Подбежали к колодцу, что в углу двора. В колодце лестница оказалась да ход подземный к реке. Тот ход давно Микола придумал — трупы купцов убиенных в Оку сбрасывать. Вот и сейчас пригодился ход. Пожар да осаду пересидели, продуктами запасясь, затем, как стихло все наверху, вылезли. Осмотрелись — Микола решил на Москву подаваться, что ж еще делать? Хоть и Кодимир там, недруг старый, а вон как все обернулось. Митря кивнул, соглашаясь, да в душе давно иное задумал. В Москву? Ну, уж нет! Слишком много на пути войск татарских — силища вражья. Ну, это для кого вражья, а для кого…
— Хорошо ты решил, с Москвой-то, — кивнул толстяку Митря. — Только, как бы не хуже вышло, вона, там, у холма, не татары ль скачут?
— Где? — Микола вытянул шею.
Вытащив из рукава узкий нож, Митря всадил его в спину Миколе под сердце. И бросился к неостывшему трупу — искать деньги. Да застыл вдруг, прислушиваясь. Где-то недалеко ржали кони. Татары…
Торопясь, скинул Митря правый сапог, разрезал кровавым ножом голенище, достав серебряную татарскую пайцзу.
Выскочили из кустов быстрые татарские кони. Увидев Митрю, закричали, заулюлюкали всадники, пустили коней вскачь.
Шильник спокойно ждал их, высоко подняв над головой пайцзу.
Первый же всадник остановился недоуменно. Осмотрев пайцзу, оскалился, поклонился даже. Сбросил с коня попавшегося под руку молодого воина, что-то зареготал по-своему, затем, глаза на Митрю скосив, коня по седлу хлопнул:
— Садысь, бачка! Кы хану поедем!
Глава 3
Стамбул. Август 1472 г.
Клевета очернила меня,
Чернота осквернила меня,
Грязь и копоть, зола из огня —
Злоба черная, речь негодяя.
Пир Султан АбдалВ душном трюме доу — корабля арабского купца аль-Гариба было настолько тесно, что помещенные туда невольники практически не могли пошевелиться. Скованные длинной тяжелой цепью, они сидели (стоять в том низком пространстве невозможно), истекая по́том, прижатые друг к другу, словно горошины в стручке. Сверху, по горячим доскам настила, стараясь держаться в тени треугольного паруса, прохаживались надсмотрщики и охрана.
