Николай Берг - Лёха
— Сгущенное молоко — пафосно, словно игрок в «Кто хочет стать миллионером?» заявил Лёха.
— Тоже хорошо. А тут, наверное, рыба — предположил Середа, протягивая желтую плоскую баночку. Ясен день, рыба. Вон даже на прямоугольной крышке выпукло так выдавлена рыба — с хвостом и чешуей.
— Понятно, «sardiner i olje», так, а тут «Norge». Сардинки в масле. Норвежские.
— Кучеряво живут, суки. А ты, знаток! — признал сержант Середа.
— Люблю повеселиться, особенно — пожрать, двумя — тремя батонами в зубах поковырять — ляпнул старый баян потомок.
— Брат! Мы с тобой одной крови, ты и я! — ответил растроганный сержант опять же странно знакомой фразой.
Дальше, уже без особого удивления Лёха нашел в куче немецких припасов две упаковки с знакомой надписью «Knorr», который «Кнорр — вкусен и скор», коробочку с «Maggi». Остальное большей частью ассоциаций не вызвало, кроме трех банок советской тушенки из конины. Посмотрел «Кнорр» — ну точно, сухая суповая смесь, а еще в коробочке другой какие-то кубики твердые, которые переводчик уверенно назвал «бульонными».
— Что нашли? — сунул в сокровищницу голову Семенов.
— Воду в бутылках, французскую и лимонад!
— Им что тут, ЦПКО? На променад приехали? — вспомнил дояр свои увольнения на срочной службе и лимонад в парке.
— Европа, одно слово — отозвался ехидно Середа.
— Ну — ну, будет им прогулка, нагуляются вдосыт, суки. А еще что есть?
— Вот молоко сгущенное и бульонные кубики.
— Это к месту, больным в самый раз. И воду давай. Не хватало нам еще бутылки на горбу таскать, и так хрен пойму, как все волочь, с двумя ранетыми считая — сказал Семенов, подхватывая банку с коровой на этикетке.
— А кубики?
— Кубики погодят пока. Они легкие. Для супца бы что другое. Вон в той банке что?
— В этой — хлеб. Так и написано на крышке — «Brot».
— Кочума! А в той?
— В этой сосиски соево-кукурузные. Не знаю, годится ли суп варить. А вот на этой — какое-то SKG, откроем, а? — предложил Середа.
— И куда потом эти сосиски кукурузные девать будешь, ежели они в этой банке тоже? Нам супчик нужен! Ладно, открывай! — азартно согласился Семенов.
Из открытой банки пахло вроде свининой, но походило это не пойми на что. Попробовали по кусочку. Желе — не желе. Лёхе подумалось, что это мясной пудинг, да и то только потому, что сроду мясного пудинга не пробовал и решил так чисто гипотетически. Но тут Середа уверенно сказал:
— Та мізки це свинячі. Ну то есть мозги это свиные. Ничего, вкусно.
Лёха рефлекторно хотел сплюнуть пережеванный кусочек, но глянул на товарищей — и воздержался. Ничего ужасного в чужих мозгах оба не увидели. Вроде даже довольны. Прямо зомби какие-то. Разве что Семенов выразил явно в тон артиллеристу удивление, что на такую ерунду потратили фрицы хорошую и дорогую жестяную банку.
— Вот и понятно, чего это они к нам полезли — вывел вывод хохол.
— И чего?
— Да сам гляди — жрать им нечего, вот с чего! Любое дерьмо консервируют! Сосиски ячменно-ячневые, але как их там, чертей им в печенку! И в банке! Вон жижи сколь — аж плещется — тут он потряс злосчастную консерву и там действительно заплескалось.
— Ладно, мозги так сжуем, что в суп-то кидать?
— Да кидай все подряд, горячее отлично пойдет. Хотя бы и эти сосиски ихние.
Семенов хмыкнул с сомнением, но согласился. Тащить на горбу консервы с такими эрзацами ему тоже не хотелось. Что бы там ни было, а завтра придется расставаться с чем-то из имущества. Просто потому, что не утянуть все.
Потому супчик получился сразу сказать — странным. Но в лесу, перед переходом и на безрыбьи — хлебово это пошло на ура. И разведенное в воде молоко сладкое — тоже раненым прижилось. Лёха не полез туда к ним, но лейтенант вернулся с пустым котелком, так что вывод напрашивался сам.
Разобрались с немецким имуществом, чемодан чудовищный взломали. Найдя там белье, носки, козырный фонарик, для которого не требовалось батареек — надо только было на ручку нажимать, а внутри была динамо-машина. Колоду карт лейтенант было собрался выкинуть, но Середа вступился, уговорил. Нашлось и для бритья много всяких пустяков, что в общем было неплохо.
Потом оторвались от разбора трофеев, распределили время караула и завалились спать, утром вставать рано. Перед отбоем еще новоиспеченный старшина быстро проверил — сколько в группе оружия и боеприпасов. Со всем этим брезентом спать стало куда комфортнее и ночь прошла уютно даже.
Боец Семенов.Сон, приснившийся бойцу перед самым пробуждением, был какой-то нелепый и потому неприятный, хотя вроде как дом приснился. Открыв глаза, Семенов еще некоторое время шевелил губами, продолжая убеждать жену, что боров Борька никак не мог опороситься. С другой стороны при этом он сам знал, что в загоне с боровом откуда-то взялось три подсвинка, что совсем запутывало дело. Прогнал остатки сна, мимолетно попеняв себе, что мог бы приснить что-либо поприятственнее, а не глупые разборки на тему не пойми откуда взявшихся подсвинков, которые в хозяйстве, разумеется, пригодятся, но… Тут остатки сна улетучились полностью и красноармеец забыл, что ему там снилось, как это обычно и бывает утром.
Забот у него был полон рот, как и полагается рачительному старшине, на которого свалилось несуразное подразделение и куча всякого добра. Еще ночью, сидя свое положенное время часовым, чуть совсем голову себе не сломал, думая над простой, в общем-то, вещью. Всего один человек может тащить на себе самое большее два пуда груза. Это — чтоб и пройти сколько-то прилично и не сдохнуть по дороге и бой принять если придется. А оба раненых весили самое малое пуда четыре каждый. Да оружие тянуло пуда на два. А в группе было всего — навсего четыре здоровых бойца, да командир, да раненый легко Середа. И получалось, что при полной нагрузке ничего толкового кроме раненых и оружия просто-напросто не утащищь. Даже жратву. А бросать все нажитое непосильным трудом страшно не хотелось, кушать-то хочется всегда, как говаривал сержант Драгунский. Это соображение мешало думать, не получалось так двигаться к своим. Только если перекатами — отнес раненых, вернулся за остальным. Но тогда очень медленно выйдет. И опять же будет перерасход жратвы, которой и так не возы в обозе. Прямо хоть снова на большую дорогу иди машину брать в трофей. Так обратно — грузовик уже нужен, в легковушку не влезть всем.
Лейтенантик сидел, дежурил, ухитряясь при этом чистить свой карабин и держа под рукой на всякий случай мосинку. Глянул на проснувшегося, кивнул, показав, что заметил шевеление. Остальные пока еще дрыхли, похрапывая и посапывая на разные лады.
— Доброе утро, тащ летенант — не вполне по уставу, но дружелюбно приветствовал начальство Семенов. Начальство в ответ кивнуло, не возразив против неуставного приветствия. То ли не поняло, что так боец показывает некую свою независимость, то ли решило не обострять ситуацию.
— Посчитали имущество? — тихо поинтересовался командир.
— Посчитал. Как ни считай — все-таки все не унести. Разве что туда-сюда сновать челноком — ответил красноармеец.
— Значит, будем выбирать что нести, а что бросить — пожал плечами лейтенант.
Ну да, хорошо ему так говорить, бросить. Бросить-то оно просто. А потом как раз брошенного и не хватает.
— Вы запишите основное — оружие, боеприпасы, амуницию, снаряжение, провиант — проще разобраться будет — посоветовал Берёзкин.
— Так у меня ни бумаги, ни карандаша — развел руками боец.
— Не вопрос, держите — вынув из своей кожаной командирской сумки тетрадку и карандашик «Тактика» ответил лейтенант.
— Сейчас сделаю. Разрешите вопрос?
Лейтенант, увлеченно и сосредоточенно собиравший затвор карабина, кивнул.
— Как считаете, далеко нам до фронта идти?
— Километров 150–200. Возможно больше — хмуро отозвался спрашиваемый.
— Почему вы раненых с собой тащите?
— Одного раненого тащили, Усов недавно обезножел — лейтенант помолчал, детали тем временем под ловкими пальцами словно сами собой сложились в затвор с гнутой рукоятью, потом аккуратно, с тихим щелканьем затвор встал на свое место. Берёзкин загнал в магазин винтовки обойму, поставил на предохранитель, вытер тряпкой руки.
— Мы хотели Половченю пристроить местным. Село выбрали такое, богатое, черт его дери. Даже самого его убедили, хотя очень ему не хотелось к гражданским, из-за его раны… Ну отправил ребят на разведку. А они вернулись — молчат. И мрачные. Спрашиваю — что? А оказалось, что немцы за помощь красноармейцам гражданских просто вешают. Вот и в этом селе у фельдшерицы трое раненых бойцов и командиров Красной Армии было на лечении. Их пристрелили, а ее в назидание повесили. Прямо как была — в белом халате. В самом центре села. Я даже не поверил. Оказалось — правда. Но не полагается во время войны так поступать, это не по-военному! Медиков и раненых конвенции защищают! Не понимаю, что такое у немцев случилось — в Первую точно знаю, что не вешали они медсестер. А тут — не пойму, может самоуправство? — он вопросительно посмотрел на бойца.
