Мэри Расселл - Птица малая
– А ты собираешься Ему нагрубить? – Эмилио осторожно засмеялся, но заметно оживился. – Я ведь всего лишь священник! Может, следует согласовать это с епископом или кем-нибудь…
– Поганец! – воскликнула Энн. – Не увиливай!
И она с нарастающей некорректностью принялась высказывать ряд совершенно нечестивых и очень энергичных суждений насчет мучительных и безвременных смертей невинных, насчет судьбы Кливленда в чемпионате мира 2018-го, живучести зла и техасских республиканцев во Вселенной, управляемой божеством, имевшим наглость претендовать на всемогущество и справедливость, а Эмилио все это старательно переводил, вставляя дивно напыщенные, напоминавшие латынь фразы в стандартные раболепные банальности. Вскоре они вцепились друг в друга. Они затеяли шутливую потасовку и хохотали, словно сумасшедшие, все громче и громче, пока Джордж Эдвардс не был окончательно разбужен криком Энн:
– Эмилио, прекрати! У старых женщин слабый мочевой пузырь!
– Сандос, – рявкнул Джордж, – какого черта ты делаешь с моей женой?
– Мы обсуждаем теологию, дорогой, – пропела Энн, задыхаясь и хватая ртом воздух.
– О, ради Христа!
– Мы все еще работаем над теодицеей, – прокричал Эмилио. – Но пока не подошли к божественному воплощению.
И оба опять покатились со смеху.
– Прибей их, Джордж, – громко предложил Д. У. – Оправданное убийство.
– Пожалуйста, не могли бы вы все заткнуться? – заорал Джимми, чем насмешил Энн и Эмилио еще больше.
– Эхо Нью-Йорка! – крикнула Энн. – Приве-е-ет!
– Не могли бы вы заткнуться! – простонал Эмилио, складываясь пополам.
– Ладно. Попытаюсь еще раз, – вытирая глаза, сказала Энн, когда стих очищающий смех и они перевели дух. – Думаешь, Бог простит мои грехи и прегрешения?
Эмилио опустился на подушки, измученный и счастливый.
– Энн, – произнес он, закинув руки за голову, – я думаю, Господь будет рад принять тебя такой, какая ты есть.
Последнее, о чем подумал Марк Робичокс, прежде чем произошло крушение, было: «Merde[45], отец-настоятель будет в ярости».
Казалось, посадить самолет удастся без труда. Полоса была вполне различима, а поросль на ней выглядела как обычная трава и молодые побеги кустарников. Марк полагал, что корневая система даже укрепила грунт, так что колеса самолета не будут в нем вязнуть. Во время тренировок София приземлялась в самых сложных ситуациях и была уверена, что сможет совладать и с этой. Поэтому они решили садиться.
Ни Марк, ни София не приняли в расчет вьющиеся растения. Должно быть, те были одревесневшими и упругими, вроде виноградной лозы. Они злобно вцепились в шасси хрупкого самолетика, и внезапная остановка с жестокой силой бросила Марка и Софию на ремни. Сидя на переднем сиденье, Марк с ужасом увидел, как земля дыбом встает ему навстречу, но прежде, чем «ультра лайт» разорвало на части, он отключился; а когда их тела швырнуло вперед, ремни не выдержали.
Марк не имел понятия, как долго он пролежал без сознания. Когда они разбились, был день. Сейчас взошли обе луны. Некоторое время он не двигался, прислушиваясь к ощущениям, пытаясь определить, насколько серьезны повреждения. Ноги онемели, сердце колотилось; он пришел в ужас от мысли, что сломал спину. Но когда осторожно повернул голову, то увидел, что при крушении Софию отбросило на него и что онемелость – лишь следствие затрудненной циркуляции крови.
Лицо Софии было залито кровью, но она дышала. Марк медленно выскользнул из-под женщины, стараясь ее не трясти; ему вспомнились жуткие описания сложных переломов, слышанные от Энн. Высвобождая ноги, он смог извернуться и поддержать голову Софии. Ко времени, когда Марк поднялся на колени, он осознал, что пострадал не особенно, иначе боль была бы сильней.
Чтобы понять, почему так саднит грудь, он стянул рубашку, и в лунном свете увидел четкие очертания ремней безопасности, обозначенные разрывами кожи и синяками; тут Марк опять едва не потерял сознание, но на несколько минут опустил голову, и ему стало получше. Затем он поглядел на Софию и принялся убирать с нее полые шесты, проволочные растяжки, полимерную пленку – все то, в чем можно было распознать части «ультра лайта». Освободив ее от обломков, Марк поднялся и, добравшись до катера, отпер люк грузового отсека, затем включил внутри лампу на батарейках. Когда глаза приноровились, он нашел аптечку первой помощи, портативный фонарь, набор изолирующих аварийных одеял и отнес все это к Софии.
Все время, которое они провели вместе, Марк держался от Софии Мендес подальше. Он находил ее весьма холодной, пугающе самодостаточной, почти неженственной, но от ее телесной красоты захватывало дух, и Марк никогда не позволял себе рисовать Софию, боясь прикоснуться к совершенству – даже на бумаге и с целомудренного расстояния.
Сейчас он встал на колени сбоку от нее. Прошу меня извинить, мадемуазель, подумал Марк, и со всей отстраненностью, какую смог призвать, обследовал руки и ноги Софии в поисках переломов и порезов. Ее тело, несомненно, также покрыто синяками, как и его, но он не мог раздеть девушку, чтобы выяснить, нет ли у нее сломанных ребер или других повреждений. В любом случае, при таких травмах Марк ничем не смог бы помочь. Поэтому он расстелил одеяло, передвинул Софию на него, затем плотно укутал ее в другое одеяло, после чего отправился к ручью, чтобы принести воды.
Вернувшись, Марк намочил салфетку из аптечки и вытер с лица Софии кровь – и засохшую, и свежую. Он нашел рану: глубокий порез на голове. Борясь с тошнотворным ужасом, Марк заставил себя нащупать края пореза. Он не мог судить с уверенностью, но, похоже, на черепе не было вмятины. Мужественно сосредоточившись на задаче, Марк не заметил, что София очнулась, пока не услышал ее голос:
– Если вы меня крестили, Робичокс, то у вас большие проблемы.
– Mon Dieu![46] – вскричал он, отпрянув назад и опрокинув ведро с водой, – настолько потрясенный, что обронил салфетку.
В течение нескольких минут София наблюдала впечатляющее проявление бурных галльских эмоций. Она владела академическим французским, а диалект Робичокса едва понимала, даже когда Марк был более спокоен и внятен. Тем не менее она догадалась, что его чувства охватывают широкий диапазон: от облегчения до гнева.
– Простите, что напугала, – сказала София.
Марк выставил ладонь, сглатывая слюну и тряся головой, все еще учащенно дыша.
– De rien[47].
Прошла минута, прежде чем он смог перейти на английский.
– Умоляю вас, мадемуазель. Больше никогда не поступайте так со мной.
– Я постараюсь, хотя вряд ли подобная ситуация повторится, – сухо сказала она. – Я ранена? А вы?
