Василий Головачев - Черный человек. Книга 2
— Доброе утро, джентльмены. Не помешала? Если вы всерьез намерены заняться поисками Аристарха, то я знаю, где он.
Немая сцена была красноречивой.
Забава невольно улыбнулась сквозь печаль и озабоченность.
— Профессионалы в растерянности? Может быть, я не по адресу?
— Дело в том, что мы только что говорили о вас, — произнес пришедший в себя Ромашин. — И хотели просить помощи именно по этому поводу — поиск Аристарха.
— Извинения излишни. Сколько вам потребуется времени на сборы?
— Три минуты.
— Тогда жду вас у метро-два Гомеля.
Виом собрался в тлеющий уголек, погас.
— Мне кажется, — задумчиво сказал Ромашин, глядя на мигающую полусферу «домового», — что Аристарх не прав, отталкивая такую красоту. И верность.
— Молодой, полный сил, энергии и замыслов… — Джума подумал и мрачно добавил: — Козел! Итак, коллега, наша экипировка?
— Я одет. — Ромашин коснулся рукой воротника своего серо-белого кокоса. — Вам нужен такой же, с ПР и УМом[79]. Оружие вряд ли понадобится, но на всякий случай я захватил вот это. — Эксперт сделал быстрое движение, и в его руке оказался необычной формы и цвета — алый, словно сделанный из раскаленного металла или стекла, — пистолет.
— Что за шпалер? — заинтересовался Джума. — Суггестор?
— Нет, эта штука к психотехнике не имеет отношения. Это «строевик».
Джума присвистнул.
— Слышать — слышал, но никогда не видел.
«Строевиком» на жаргоне тревожных служб назывался демонстратор фазового поворота, как его окрестили ученые, оружие, создающее узкий канал особого вида микроволновых взаимодействий, в результате которых атомы воздуха и любых встреченных на пути луча препятствий начинают двигаться в одном направлении, «строем». Физика явления была известна издревле, однако экспериментальные образцы демонстраторов появились недавно.
— Ну и связи у вас, эксперт!
— Пустяки, — скромно потупился Ромашин.
Через несколько минут они уже садились в такси. Оба отличались сдержанностью и спокойствием, хотя Ромашину эта черта характера была дарована природой, а Джуме Хану — тренингом, натура у него была увлекающаяся, веселая, жизнерадостная, поэтому разговаривали — демонстрируя сдержанность — мало. Каждый думал об удивительной силе, которая зовется любовью женщины и которая толкает ее на самоотверженные, порой непредсказуемые поступки вопреки обстоятельствам и логике. Забава Боянова, историк с мировым именем, социолог-исследователь, интрасенс, любила Аристарха Железовского и была достойна ответной любви, но вряд ли она оценивала себя с этих позиций. И оба еще не знали, что через много лет судьба поменяет их местами…
У метро развлекалась толпа молодых людей, одетых пестро, экстравагантно и вызывающе. Многие из них носили значки в форме человеческого сердца, не стилизованного, а натурального, с надписью: «Я люблю себя!» — это были дилайтмены, а у нескольких рослых юнцов была выбрита левая бровь — признак «касты» «эскадронов жизни».
— Вот кого не люблю, так не люблю, — проворчал Джума, определяя по привычке массу агрессивности толпы и главаря.
— Ребятишки ищут острых ощущений, — вполголоса ответил Ромашин. — Пусть веселятся в пределах допустимого, здесь есть кому за ними приглядеть.
— Кого вы имеете в виду?
— Посмотрите на крайнего слева.
Джума увидел высокого, хорошо сложенного мужчину с брезгливо-сонным лицом, на лацкане куртки которого голубел значок инспектора-социоэтика.
— Странно, что он не вмешивается, ребята уж слишком расшумелись. Или он уже вызвал подмогу? Подождите, спрошу.
Джума Хан решительно двинулся к меланхолически любующемуся происходящим инсоэтику, в то время как веселящиеся парни толкали пассажиров метро, задирались и отпускали грязные шуточки.
— Не пора ли вмешаться?
Соннолицый смерил Джуму взглядом, процедил неохотно:
— Не вижу смысла.
— Но ведь это ваша обязанность, — удивился безопасник. — До конфликта — пара шуток!
— А плевать! Кстати, какое вам-то до этого дело? Иди своей дорогой, сейфмен.
— О! — сказал Джума, поднимаясь. — Да вы, оказывается, хам, милейший! Не уважаете себя, дело ваше, не уважаете свою работу — уходите на другую, но не уважать незнакомого человека — нехорошо! — Он сжал пальцами плечо инсоэтика, лицо которого перекосилось от боли.
— У нас проблемы, Джума? — раздался сзади тихий голос Ромашина.
— Хамит, — коротко ответил Хан, неохотно отпустил плечо инспектора. — Оказывается, среди социоэтиков тоже попадаются некомбатанты. Парень, уходи из комиссии сам, иначе я позабочусь, чтобы от тебя избавились.
— Когда для дела нужны трое, двое не ссорятся, — миролюбиво заметил Ромашин. — Говорят, там внутри кто-то пристал к девушкам, надо помочь.
— Этот не помощник. — Джума окинул презрительным взглядом инспектора-социоэтика, державшегося за плечо, и направился ко входу в метро, потом вернулся, сорвал значок социоэтика и сунул в карман. — Это тебе не понадобится, слизняк.
В зале метро с линией кабин было почти пусто, кабины работали в основном на финиш, и выходящие пассажиры торопились удалиться, заметив группу разрисованных под тигровую шкуру мускулистых громил с бритыми головами. Их было человек восемь, и они, выстроившись кругом, с хохотом толкали в круг двух девушек. Одна из них, маленькая брюнетка, вскрикивала и плакала, а вторая, высокая красивая блондинка, закусив губу, отбивалась молча и яростно.
— Брейкеры, — хмуро сказал Джума. — А вот этих я уже ненавижу!
Сленг брейкеров состоял из дикой смеси языковых искажений, понять которую было очень трудно. Впрочем, весь смысл их разговора сводился к оценке девичьих фигур и перевода не требовал.
— Эй, орлы! — окликнул их Хан, подходя к группе вдоль металлического никелированного поручня с завесой турникетов, регулирующего вход-выход. — Не надоело?
Парни оглянулись. На их лицах отразилось недоумение, потом появились ухмылки. Девушки в это время попытались вырваться из круга, но двое парней схватили их за руки, притянули к себе. Блондинка, чем-то похожая на Карой, вскрикнула от боли.
— Отпустите! — негромко сказал Джума, темнея лицом. В ответ раздались смех, возгласы, циничные остроты, советы, самыми благопристойными среди которых были: «А не пошел бы ты…» Перед безопасником пенилась тупая и воинствующая наглость. Что ей увещевания, призывы к совести, добрые уговоры? Ей всегда были понятны только кулаки и зубы.
Джума вдруг коротко, почти без размаха, ударил ребром ладони по поручню, смяв и прогнув трубу. Смех мгновенно стих, парни молча переводили взгляд с трубы на фигуру безопасника, готового к прыжку.
