Далия Трускиновская - Деревянная грамота
- Ну, куманек! - воскликнула Настасья. - На, держи!
И сунула ему свой засапожник с нарядной красной шелковой кистью.
Данила содрал рогожку - в санках действительно стояли связанные между собой накры.
- Они или не они? - сам себя спросил он.
- Берегись! - крикнула Настасья.
Томила поднялся на ноги.
- Ага-а! .. - прохрипел он. И рванул полу тулупа, и выхватил нож.
Горько пожалел Данила, что не взял с собой свой подсаадачник, с широким клинком, с игольчатой тонкости острием. Настасьин засапожник, меньше пядени длиной и с кривым лезвием, против Томилина ножа был словно игрушка. Однако Настасья не врала, когда говорила, что ночью безоружной не ходит. У нее в рукаве непременно имелся кистень.
Она и выхватила свое надежное оружие, да только в ход его не пускала зажала в кулаке и надвигалась на Томилу со словами:
- Страдник, пес бешеный! Шел бы ты прочь! Убирался бы ты с Москвы, окаянный! Глаза б мои на тебя не глядели!
И ее можно было понять. Все же Томила был ей - свой, тоже скоморох, тоже на Москве - неродной, и в трудную минуту они опять могли объединиться до лучших времен. Она не хотела губить Томилу, как год назад едва не погубила метким ударом Ивашку Гвоздя, и подводить его под розыск Приказа тайных дел она тоже не желала. Ей казалось, что удастся, как удавалось раньше, одним лишь грозным словом с ним управиться.
Но Томила озверел от позора. Сопливый мальчишка поставил его оплеухой на колени про красивой девке, которая, как знать, могла ведь и с ним самим в постели однажды оказаться!
- Ну, бей, ну, бей! - повторял он, надвигаясь на яростную Настасью. И вдруг метнулся вбок, проскочил мимо нее, кинулся к Даниле.
Настасья не успела его ухватить хотя бы за рукав и, разворачиваясь, завизжала.
Как Данила увернулся от ножа - он и сам бы не мог объяснить. Уже когда они вдвоем рухнули в снег, оказалось, что он обеими руками вцепился в Томилину правую и норовит ее вывернуть, Томила же, барахтаясь, норовил так высвободить левую, чтобы ударить парня по голове, а лучше всего - в висок.
Но не зря визжала Настасья - ей ответил из темноты примерно такой же пронзительный крик.
- Сюда, сюда! - принялась она звать неведомо кого, одновременно наклоняясь над Томилиной спиной и пытаясь скользнуть рукой так, чтобы рвануть на себя и придушить скомороха.
И совсем близко раздались скрип полозьев, конский храп, мужские голоса. И вплотную с Настасьиными санками остановились розвальни, а оттуда первым выскочил статный молодец с торчащими из-под шапки золотыми кудрями, с золотой курчавой бородкой.
- Ну-ка, пусти! - и он, оттолкнув девку, ухватил скомороха за левую руку и так провез по снегу - что борозда вышла чуть ли не до стылой земли. А то, что рука оказалась вывернута неестественным образом и скоморох дико заорал от боли, его меньше вснго волновало.
- Жив, свет? - прыгнув следом, оказался рядом с Данилой другой молодец, протянул ему руку, дернул и поставил парня на ноги.
- Велик Господь - успели! - с тем из саней выкарабкался третий. А четвертый вылез молча - видать, неразговорчивый попался.
Извозчик же остался сидеть с вожжами в руках - во-первых, ему еще не заплатили, а во-вторых - любопытно же!
- Пусти! - велел Данила Семейке, который все еще держал его за руку, и, совершенно не беспокоясь о Томиле - уж Богдаш-то с ним разберется! подобрал со снега Настасьин засапожник и наконец склонился над накрами.
- Ты что это затеял? - спросил Тимофей.
Парень молча ударил ножом в первый горшок, пробил кожу, нож провалился, Данила выдернул его и пробил второй горшок. Там стукнуло. Данила сунул руку в прореху и вытащил сложенные вместе темные дощечки.
- Вот она, грамота, - сказал негромко. - Глядите, товарищи, вот она какова...
* * *
Приказные работали помногу. В день и десять, и двенадцать часов выходило. Дьяк в государевом имени Дементий Башмаков должен был сообразовывать свои труди с государевым распорядком дня. Коли государь не пропускает заутрени - то и дьяк в то же время уже должен быть бодр и готов к исполнению должности. Поэтому Башмаков являлся в Приказ тайных дел очень рано, разом с истопниками, и конюхи про то знали.
Он успел войти, снять шубу с шапкой, произнести краткую молитву перед образами и посмотреть, не прибавилось ли на столе бумаг, когда доверенное лицо, истопник Ивашка, сунул в дверь голову и сообщил, что дьяка домогаются конюхи с Аргамачьих конюшен.
- Ну, заходите, - велел Дементий Минич Башмаков. - Неужто отыскали?! .
Он даже встал, но из-за стола, за которым при свете двух восковых свечек разбирал бумаги, не вышел. Как всегда, сидел с непокрытой головой, без скуфейки, и Данила, опять же как всегда, подивился его высокому, обширному лбу.
Конюхи поочередно вошли и чинно перекрестились на образа. Последним появился Одинец.
- А ты кто таков? - удивился хозяин Приказа тайных дел. - На Аргамачьих конюшнях такого не попадалось!
- Это, твоя милость, кулачный боец, - как старший, объяснил Тимофей Озорной. - Он и стенку построить, и в охотницком бою схватиться, государя в Масленицу потешить, он и учить горазд. А по прозванью - Акимка Одинец.
- И что же - меня спозаранку учить собрался? К сегодняшним боям, что ли?
- Выкладывай, Одинец, - тихо сказал Данила. - Чего уж там...
Аким шагнул вперед, вынул из-за пазухи деревянную книжицу и выложил перед дьяком на стол:
- Вот, Господь свидетель, добровольно, дабы из-за нее смуты не было. Гляди, батюшка Дементий Минич...
- Неужто она? - Башмаков повернулся к Даниле, верно угадывая, что опять его рук дело.
- Она самая, - и парень добавил, подражая Тимофееву вежеству: ...твоя милость.
Дьяк взял грамоту, повертел; книжица открывалась непривычным образом, он догадался, попробовал прочесть хоть слово и недоуменно посмотрел на Одинца:
- Сам-то разумеешь, что тут написано?
А сам проводил пальцам по буквам, выстроенным на неровно наведенной линии, по удивительным буквам, словно бы процарапанным шильцем, чтобы потом втереть в царапины что-то темно-бурое, по старому и местами уже поотставшему лаку на дощечках.
- Написано про давние времена, про времена Бояновы, - уверенно отвечал кулачный боец. - Теперь и никто, поди, не прочтет. А хранить надобно! Эта книжица от деда к внуку передается.
- Времена Бояновы? Так это - сказки! - весело отвечал дьяк. - Вон государю бахаря из Костромы привезли - он и про божественное, и про Бояна толковал! Это - утеха. А я о деле спрашиваю. Откуда книжица взялась? Кто написал, для чего?
- Кто написал - этого мы, батюшка Дементий Минич, уже никогда не узнаем, - уверенно сказал Одинец. - Книга - с тех времен, когда еще и бумаги не было. Еще до татар, поди, писана.
