Алекс Гарридо - В сердце роза
О ты, в ослепительно-белом, о ты, в алом облаке мелких, легких, текущих над толпой кудрей, о ты, так похожий... о, Аренджа! Мой возлюбленный - ты ли? Выживший ценой моей смерти и моего позора, нет, только моего одиночества в смерти и позоре, ты, Аренджа! Твое лицо! Твой взор, обрушивающий стены, обрушивающий мир - мне на голову. Ты, умерший три поколения назад, как умирают равно и верные, и отступники, ты - здесь? Аренджа! Аренджа?..
И множество рук, хватающих, рвущих ослепительно-белое, толкающих, валящих, поднимающих, прижимающих к стене, сгибающих, мнущих алое облако, чтобы наматывать на руки пряди.
Нет.
Не Аренджа.
Нет.
Бегом - прочь. И увидел Дэнеша и У Тхэ, мирно беседующих, неторопливо идущих к воротам, небрежно переступая с тела на тело, не замечая людей под собой, как и те не замечали их. И навстречу - брезгливо переступающего, перепрыгивающего тела Эртхиа, ошарашенного, но в своем уме, и радостного оттого, что - смог, и уязвленного тем, что друзьям это и не стоило труда, и помощь его никому не нужна.
Они ушли из этого города с одной надеждой: забыть. Но только не Тахин, который знал, что прочь бегут не от тех, кто безразличен, и не от тех, кого ненавидят. Но прочь бегут от возлюбленных. И да будет так.
Я вернусь.
Об оазисе Дари
Потому что любил - свободных. Понимаешь ты? Только так. Я никогда не хотел, чтобы ради моей прихоти из человека делали... О, что ты можешь знать, ты, который сам сказал, что никогда не делил ложа с теми, что под покрывалом. И в этом ты мне брат, хоть разного мы желаем и ищем, но подневольных не неволим к тому, что только вольное и бывает, а иначе... Невольник, раб, без воли и гордости, без желаний и без самого себя - нет!
Не этого я хотел, и лишь однажды... И не смог.
Страшнее страшного было мне это. И если бы ты мог представить, или понять, или почувствовать, как он был красив, о, как. И что он был для меня, и что была его красота для меня, и как я никогда не мог и не смогу забыть его лица, и нет такого второго в мире. Ты - разве можешь понять?
Теперь могу жалеть его. Тогда мог только убить. Унижало меня, что тело, столь сходное с моим, и красота, столь меня восхищавшая, не достигали достоинства человека и были низки. Это унижало. Меня.
Никогда с тех пор я и близко не подходил на рынке к тем рядам, где торгуют такими.
И не могу простить ему.
Одно было спасение от бесчестия. Я убил его быстро, и он не мучился. Я только хотел, чтобы его сразу не стало, чтобы его никогда не было. И его не стало. Сразу. И теперь навсегда: он был. О Эртхиа, не удивительно ли, что человек может быть так прекрасен? И не удивительно ли, что я давно думал, что забыл о нем, и много боли мне пришлось испытать, и стал я мягче женщины. Но сейчас вспомнил о нем - и будто его драгоценное тело еще не остыло здесь, рядом, руку протянуть... И мой гнев все еще сильнее горя.
И даже Аренджа не был мне так дорог, как этот, беззащитный.
А Эртхиа, морщась, приподнимался в стременах, чтобы дать ветру высушить промокшую от пота одежду, и мокрой она была только там, где тяжестью тела оказывалась прижата к седлу. В других же местах пот, не успев выступить, тут же иссушался обжигающим ветром, подобным летящему пламени, и Эртхиа думал: не так ли Тахину? И как он живет в огне, если мне и малого жара от высоко в небе подвешенного светила не вынести.
- Видишь те серые камни? - обернулся к нему Дэнеш.
Эртхиа только качнул в ответ головой, обмотанной платком от солнца, и горячего ветра, и несомого им тонкого песка.
- Что нам до них? - спросил за него Тахин.
- Это гельт, который мы ищем. Там отдохнем, - пообещал Дэнеш и повторил это для У Тхэ.
- Я понял, - ответил У Тхэ на хайри.
Эртхиа набрался сил разлепить сожженные губы:
- Зук? Или хава?
- Ни тех ни других там нет. Место заповедное и запретное, кроме одной ночи в году, но, если я не ошибся в расчетах, нам ничего не грозит.
- Хорошо бы.
И они направили коней к тем камням, которые все росли им навстречу и обернулись грядами изглоданных ветром невысоких скал, и в них нашелся проход, и путники въехали в наполнявшую его горячую тень, и пустили коней по тропе, которая, то поднимаясь, то опускаясь, огибала острые выступы и глыбы, торчавшие из песка. И глаза их наполнились тенью и увлажнились, и они жмурили их и раскрывали широко, радуясь отдыху от слепящего солнца. Кони ступали бодро, почуяв воду, и сами путники уже почувствовали ее запах, и повеселели, и им казалось что слышат шелест травы и журчание ручья, и так это было здесь невозможно, что впору было опасаться, что лишились рассудка.
И Эртхиа каблуками поторопил коня, когда тропа побежала вверх, и за краем этого подъема виднелось только небо, и Эртхиа понял, что они приближаются к журчанию и шелесту, и сейчас, стоит подняться до верха, станет видно все это. И он зажмурил глаза, выезжая на солнце, и открыл их на переломе тропы, и устремил вниз нетерпеливый взгляд.
И рванул на себя повод.
Дэнеш поспешил догнать его и первым из спутников поднялся на гребень и остановил коня. У Тхэ и Тахин подъехали следом. И тоже остановились, глядя вниз, не в силах оторвать глаз от того, что открылось им.
Там внизу, на берегу длинного заросшего высокой травой озерца, на разрытом множеством следов песке темнели остывшие кострища. Между ними, как в лавке торговца, прямо на песке лежали словно бы свертки дорогих тканей, ярких, сверкающих золотым шитьем, и ветер сыпал песок на драгоценные браслеты и ожерелья и шевелил легкие, прозрачные как воздух вуали и пряди волос, рассыпанных по песку.
- Шад-дам, - без голоса сказал Тахин.
- Что с ними? - прошептал Эртхиа. - Здесь мор?
- Я ошибся, - сказал Дэнеш.
А У Тхэ молчал, совсем не понимая.
И Эртхиа погнал коня вниз, и, не доезжая, повернул его и прыгнул с седла, и кинулся к ним бегом. Но незачем было спешить.
А он ходил между ними, и наклонялся к каждому, падал на колени, ощупывал и тряс безжизненные тела, вскакивал, перебегал и снова тряс, как будто не видел, как страшно запрокидывались головы, не видел крови, черными пятнами запекшейся на одеждах и волосах. Он насчитал две дюжины, и у каждого горло было перерезано одним точным безжалостным взмахом. И Эртхиа сбился со счета.
Дэнеш подъехал и спешился, и, крепко взяв за плечи, увел от них Эртхиа.
- Дети, - объяснил ему Эртхиа. - Что это? Почему?
- Я ошибся, - повторил Дэнеш. - Мы слишком долго в пути. Я потерял счет времени.
- Но что это?
- Это Дари.
- Дари?
- Здесь хава и зук справляют свой праздник. Я думал, далеко до него.
- Это - праздник? - задохнулся Эртхиа. - Везет нам на праздники... Что же праздновали здесь?
- Ночь дозволения, когда позволяют себе запретное, а после... - Дэнеш качнул рукой в сторону озера.
