Роджер Желязны - Мастера американской фантастики
— Как! Одна?
— Нет. С Формайлом.
В запертую дверь заколотили.
— Кто это?
— Бандиты, — спокойно сказал Престейн. — Не тревожься, Оливия. Они не войдут. — Он шагнул к столу, где аккуратно в ряд выложил оружие. — Нет никакой опасности. — Он попытался отвлечь ее. — Ты говорила мне о Формайле…
— Ах, да. Мы смотрели вместе… описывая друг другу увиденное.
— Без компаньонки? Это неблагоразумно, Оливия.
— Знаю, я вела себя недостойно. Он казался таким большим, таким спокойным, таким самоуверенным, что я решила разыграть леди Надменность. Помнишь мисс Пост, мою гувернантку, такую бесстрастную и высокомерную, что я прозвала ее леди Надменность? Я вела себя, как леди Надменность. Он пришел в ярость, папа. Поэтому отправился искать меня в саду.
— И ты позволила ему остаться? Я поражен, дорогая.
— Я тоже. Я, наверное, наполовину сошла с ума от возбуждения. Как он выглядит, папа? Как он тебе показался?
— Он действительно большой. Высокий, жгуче-черный, довольно загадочный. Похож на Борджиа. Он мечется между наглостью и дикостью.
— Ага, так он дикарь, да? Я почувствовала это. Он излучает угрозу… Большинство людей просто мерцают… он же искрится, как молния. Ужасно захватывающе.
— Дорогая, — нравоучительно указал Престейн. — Твои слова недостойны скромной девушки. Я бы огорчился, любовь моя, если бы у тебя появилось романтическое влечение к такому парвеню, как этот Формайл.
В зал стали джантировать слуги, повара, официанты, лакеи, камердинеры, кучера, горничные. Все они были пристыжены своим паническим бегством.
— Вы бросили свои посты. Это не будет забыто, — холодно отчеканил Престейн. — Моя безопасность и моя честь снова в ваших руках. Берегите их. Леди Оливия и я удаляемся на покой.
Он взял дочь за руку и помог ей подняться по лестнице, ревностно охраняя свою ледяную принцессу.
— Кровь и деньги, — пробормотал Престейн.
— Что, папа?.
— Я подумал о семейном пороке, Оливия. Какое счастье, что ты не унаследовала его.
— Что это за порок?
— Тебе незачем знать. Это все, что у нас есть общего с Формайлом.
— Значит, он испорчен? Я почувствовала. Как Борджиа, ты сказал. Безнравственный Борджиа, с черными глазами и печатью на лице.
— С печатью?
— Да. Я видела какие-то линии… не обычную электрическую сеть нервов и мышц. Что-то на это накладывается. Это поразило меня с самого начала. Фантастическая, чудовищно порочная печать… Не могу описать ее. Дай мне карандаш, я попробую нарисовать.
Они остановились перед чиппендельским секретером. Престейн достал плиту оправленного в серебро хрусталя. Оливия прикоснулась к ней кончиком пальца; появилась черная точка. Она повела палец, и точка превратилась в линию. Быстрыми штрихами она набросала кошмарные завихрения дьявольской тигриной маски.
Саул Дагенхем покинул затемненную спальню. Через секунду ее залил свет, излучаемый одной стеной. Казалось, гигантское зеркало отражало покои Джизбеллы, но с одним причудливым искажением. В постели лежала Джизбелла, а в отражении на постели сидел Дагенхем. Зеркало было на самом деле свинцовым стеклом, разделяющим две одинаковые комнаты. Дагенхем только что включил в своей свет.
— Любовь по часам, — раздался в динамике голос Дагенхема. — Отвратительно.
— Нет, Саул. Нет.
— Низко.
— Снова нет.
— Горько.
— Нет. Ты жаден. Довольствуйся тем, что имеешь.
— Богу известно, это больше, чем я когда-либо имел. Ты прекрасна.
— Ты любишь крайности… Спи, милый. Завтра едем кататься на лыжах.
— Нет, мои планы изменились. Надо работать.
— Саул… ты же обещал. Достаточно работы, волнений и беготни. Ты не собираешься сдержать слово?
— Не могу. Идет война.
— К черту войну. Ты уже в полной мере пожертвовал собой. Что еще они могут требовать от тебя?
— Я должен окончить работу.
— Я помогу тебе.
— Нет. Не вмешивайся в это.
— Ты мне не доверяешь.
— Я не хочу тебе вреда.
— Ничто не может повредить нам.
— Фойл может.
— Ч-что?..
— Формайл — Фойл. Ты знаешь это. Я знаю, что ты знаешь.
— Но я никогда…
— Да, ты мне не говорила. Ты прекрасна. Так же храни верность и мне, Джизбелла.
— Тогда каким образом ты узнал?
— Фойл допустил ошибку.
— Какую?
— Имя.
— Формайл с Цереса? Он купил его.
— Но Джеффри Формайл?
— Просто выдумал.
— Полагает, что выдумал… Он его помнит. Формайл — имя, которое используют в Мегалане. В свое время я применял к Фойлу все пытки Объединенного Госпиталя в Мехико. Имя осталось глубоко в его памяти и всплыло, когда он подыскивал себе новое.
— Бедный Гулли.
Дагенхем улыбнулся.
— Да. Как мы ни защищаемся от внешних врагов, нас всегда подводят внутренние. Против измены нет защиты, и мы все предаем себя.
— Что ты собираешься делать, Саул?
— Покончить с ним, разумеется.
— Ради двадцати фунтов Пир Е?
— Нет. Чтобы вырвать победу в проигранной войне.
— Что? — Джизбелла подошла к стеклянной перегородке, разделяющей комнаты. — Саул, ты? Патриотичен?
Он кивнул, почти смущенно.
— Странно. Абсурдно. Но это так. Ты изменила меня полностью. Я снова нормальный человек.
Он прижал лицо к стене, и они поцеловались через три дюйма свинцового стекла.
Море Спокойствия идеально подходило для выращивания анаэробных бактерий, редких плесеней, грибков и прочих видов микроорганизмов, требующих безвоздушного культивирования и столь необходимых медицине и промышленности.
«Бактерия, Инк.» была огромной мозаикой возделанных полей, разбросанных вокруг скопления бараков и контор. Каждое поле представляло собой гигантскую кадку ста футов в диаметре, двенадцати футов высотой и не более двух молекул толщиной.
За день до того, как линия восхода, ползущая по поверхности Луны, достигала Моря Спокойствия, кадки заполнялись питательной средой. На восходе — резком и слепящем на безвоздушном спутнике — их засевали и на протяжении следующих четырнадцати дней непрерывного солнца лелеяли, прикрывали, подкармливали мельтешащие фигурки полевых рабочих в скафандрах. Перед заходом урожай снимали, а кадки оставляли на мороз и стерилизацию двухнедельной лунной ночи.
Джантация была не нужна для этой кропотливой работы. «Бактерия, Инк.» нанимала несчастных, неспособных к джантации, и платила им жалкие гроши. Самый непрестижный труд; занимались им отбросы и подонки со всей Солнечной системы. И бараки «Бактерии, Инк.» во время вынужденного четырнадцатидневного безделья напоминали Ад. Фойл убедился в этом, войдя в барак № 3.
