Наталья Никитина - Полтора килограмма
меня тогда была старшая сестра, но она пропала. В семнадцать лет убежала с возлюбленным из дома, и с
тех пор ни о ней, ни о нем нет никаких известий.
Мамы не стало пять лет назад. Она до последнего вздоха ждала, что Мадлен вернется. Мама
заболела прошлой весной. Лихорадка, подобно саранче, поедала ее силы. Мы с Каролиной сделали всё, что
от нас зависело.
Она немного помолчала и, усмехнувшись, продолжила:
– А еще у нас был коммунистический диван. Дед говорил, что у Ленина в Кремле был такой же —
кожаный черный. Дед им очень гордился! – и ее глаза затуманила нежность. – Я была последним
ребенком в семье. Так бывает, что любовь уже отдана старшим детям, а последний появляется в тот момент,
когда матери уже за сорок и она порядком устала от трех старших непослушных отпрысков. Безучастная
жизнь калечит ребенка, ведь он не ощущает на себе живой реакции, не видит своего отражения в глазах
близких. И вообще, у нас в семье чувствами не разбрасывались, они были тщательно прибраны.
Я забыл, что теперь мое имя – Алекс. В эту минуту в полной прострации у костра сидел Харт. Слушал
ее голос, потрескивание не желающих мириться со своей участью веток в костре, и хотелось, чтобы этот
вечер не закончился никогда. Винчи, не отводя блестящих в отблесках пламени глаз, смотрел на Милену.
Словно всё понимал и грустил вместе с ней. Женщина потрепала его по загривку:
– Да, Винчи, у людей так бывает. Какие умные у тебя глаза! Мне кажется, собаки – это те же люди,
только говорить не умеют, но понимают они даже больше, чем некоторые из нас.
– А я считаю, что каждый человек походит внешностью, повадками или образом жизни на какое-то
животное. Вот Кэрол – это лань! Красивая, гибкая, быстроногая и неуправляемая. А ты – лебедь. Белый
лебедь. Красивая, изящная, спокойная. От тебя исходит внутренний свет и чистота, так редко встречающаяся
у людей. Такими чистыми обычно бывают дети, еще не узнавшие власти денег, коварства недругов, зависти
и лицемерия.
– Ты плохо меня знаешь! Не такая уж я и белая, – смущенно отмахнулась от этих слов Милена.
– Нет. Мне со стороны виднее, – не уступал я.
– А кто ты, Алекс?
– Не знаю, – пожал я плечами. От пингвина во мне уже ничего не осталось. А нового зверя в себе я
еще не почувствовал.
– Вот и я не знаю, – улыбнулась женщина. – Может, ты темная лошадка?
– Может быть, – удивился я такому уместному сравнению. – Одно время я дружил с семьей
академика. Это была даже не семья, а львиный прайд. Все ее обитатели были породисты, имели шикарную
гриву. Ученый держал свою супругу в обходительной строгости. Было интересно наблюдать за их
отношениями. Так вот, был у него доберман, тоже не лишенный интеллекта. Его обучили фокусу: сколько
перед ним положишь спичек – столько раз он и пролает.
– Что же общего у двадцатилетнего парня с семьей академика? С трудом представляю себе такую
дружбу, – глаза Милены выражали недоверие. – Ухаживал за его дочкой? – лукаво улыбнулась она.
Я почувствовал себя шпионом, который вот-вот провалит операцию. И, решив поддержать,
подсказанную собеседницей версию, ответил:
– Да.
– К тебе возвращается память? – пристально глядя мне в глаза, спросила Милена.
Я слегка запаниковал. Мысли бросились в пляс.
– Возможно, – неуверенно промямлил я и принялся увлеченно поправлять ветки в костре.
– Хотела спросить об этом еще тогда, когда ты выдавал факты о художниках.
– Значит, память была потеряна частично. Читать ведь я не разучился, – я филигранно перевел всё в
шутку.
– Мне не дает покоя ощущение, что ты не тот, за кого себя выдаешь. Прости, если я не права. Но…
мне кажется, твоя память в полном порядке, просто ты по какой-то причине хочешь избежать вопросов от
окружающих или сам хочешь забыть свое прошлое.
Повисла неловкая, скомканная тишина. Мне показалось, что огонь костра добрался до моего лица —
так полыхали щеки от стыда и паники.
– Увы, я действительно ничего не помню. Могу даже показать шрамы, которыми расшит мой скальп.
– Извини. Наверное, я ошибаюсь.
Мы еще несколько минут просидели молча. Затем, засыпав костер песком, сетуя на подступающую от
океана прохладу, вернулись в дом.
Лето отсчитывало свои последние дни. Отношения с Кэрол зашли в тупик! Мы стали часто ссориться о
том, какой фильм смотреть, какую музыку слушать, какое заведение посетить. Я старался идти ей навстречу,
но наступать себе на горло, слушая клубную музыку, состоящую из двух нот, смотря глупые комедии,
посещая светские тусовки, было выше моих сил. Я чувствовал, что мы из разных миров, и ее мир никак не
134
хочет уживаться с моим. Я был молодым парнем, которого полтора килограмма старости в голове делали
чудаком! Чужим среди молодых и чужим среди стариков.
Я был окружен ровесниками, которые были чужды мне! В них было слишком много яркой циничной
мудрости, такой жестокой, что может разболеться голова. Темп жизни ускорился, и я не успевал за ним.
Процесс ухаживания за девушкой сократился до неприличия. И такая доступность уже не толкала на
подвиги, не будоражила воображение!
Да, Кэрол была умна, начитанна, но это еще не обеспечивало нам сосуществование на одной волне.
Страсть в отношениях достигла высшей точки кипения. Я хотел ее, как никого в этой жизни! После наших
перебранок Кэрол садилась в позу лотоса и медитировала, дабы вновь обрести состояние покоя. А я хлопал
дверью и уходил смотреть на волны.
Всё чаще я стал подвергаться приступам внезапной необъяснимой тоски. В одну из встреч я рассказал
об этом Тому, предположив, что, возможно, мне требуется помощь хорошего психолога. На что друг
сварливо ответил:
– Мне вас, богатых, не понять! Вы платите психологам бешеные деньги! Вам, что, больше поговорить
не с кем? Неужели так скучно? Когда мне скучно, покупаю гамбургер и разговариваю с ним, могу даже
оскорбить, а потом просто съедаю, двойная польза получается! Хотя можно и не покупать, пусть лежит на
витрине и слушает! Это даже дешевле получается!
Конечно же, он был прав. Я знал множество случаев, когда, пустив однажды в свою душу психолога,
люди уже не могли без него обойтись.
Я всё чаще искал общества Милены. Ее слабость словно была создана, чтобы дополнять мою силу!
Когда солнечные лучи заглядывали в ее подернутые негой глаза, радужка их становилась голубой до
прозрачности, как вода в бассейне. Мне нравилось подолгу смотреть в них. С ней мы совпадали практически
во всем. Мы обожали Синатру, чистоту и выразительность песен Эллы Фицджеральд, нам нравились одни и
