Александр Гейман - Инна, волшебница
Они с Томми слегка перекусили в каком-то баре по дороге, он рассказывал разные занятные случаи из своей жизни, немного жаловался на то, какая это обуза - быть всегда на виду, играть роль великого Томми Хока "играть роль Томми Хока"? - Инна при этих словах чуть не задергала свой золотой колокольчик: ага, попался! - но раздумала, успеется, но теперь она уже почти не сомневалась. А то ли дело так вот запросто поболтать с незнакомкой, которой просто нравится с тобой поболтать, а не потому что ты её кумир... - Хм! - задумалась Инна: на что это намек и главное, ч_е_й это намек? Потом они пошли прочь, он захватил с собой пару пакетов снеди - на утро, а на выходе спросил:
- Ну так как - не пропало желание посмотреть мою мазню?
- Наоборот, - отвечала Инна - и вдруг другая шальная мысль пришла ей в голову: а может быть, это тот самый таинственный художник? которого ищет вся Тапатака? Это была бы уже совсем другая находка, но ведь тоже, тоже чудесная! Эта мысль Инну слегка охладила: что ведьмовская удача вывела её не то чтобы на Антонина собственной персоной, но на то, что принцу и всей Тапатаке так долго не открывалось - ну, помимо ещё рубина Соллы. "А вот был бы подарок - и Соллу, и..." - подумалось Инне. Теперь она и вовсе терялась в догадках, и кроме всего прочего, в ней заговорило - и громко-прегромко обыкновенное человеческое любопытство.
- А где это? Я имею в виду - твои картины.
- Ну уж, картины, - мальчишески улыбнулся Томми. - Вообще-то кое-что есть у приятелей, а в основном у меня дома, в Кливленде. Но я кое-что взял с собой, хочу подарить своим английским друзьям.
- А, так они в гостинице?
- Ну да. Не лень прогуляться?
Это действительно было недалеко от её гостиницы, и лень-то не было. Но в номер с мужчиной, вечером... А если Антонин? - подумалось тут же. А если нет? - возразило что-то. А если т_о_т художник? А если нет? И тогда... Но ведь Ингорд, - вспомнила Инна. Золотой колокольчик. Бенга... ах нет, Бенга-то как раз не при ней. Ну, ничего!
Они поднялись в номер Томми - само собой, обставленный пороскошней, чем у Аниты с Инной. Томми, простой и благовоспитанный одновременно, был само очарование и не делал ни малейших попыток сближения, не говоря об этом самом "харассменте" (приставании с известными целями). Он действительно принес несколько холстов, а кое-что уже висело на стенах. Картины и рисунки были забавными, странными, только пара из них была "реализмом", то есть на них было что-то узнаваемое - город на одной картине и ещё какой-то закат на каком-то озере - рядом с виллой его друзей, объяснил Томми. А остальные были или скоплением цветовых пятен - "Это полотна-настроения, я их называю - цветомузыка", - рассказывал Томми, или же каким-то подобием исканий Дали и Пикассо: всякие переискривленные физиономии и предметы, набросанные в одну кучу. Тапатакского там как будто бы не было, это Инна сразу поняла, но какая-то странность была, что-то откуда-то _оттуда_ - может быть, из тех уголков иномирья, куда не доводилось заглядывать Инне, но сквозняки которых, похоже, сами гостили в артистическом воображении Томми. И Инна так и не решила до конца: художник вроде бы не тот, но - но вдруг может стать т_е_м? Позвать Антонина, ведь он-то сразу разберется? А если... тогда она проиграет и...
Меж тем они выпили по два бокала вина, какого-то розоватого и очень вкусного, и болтали о том и другом, о картинах, кошках, собаках, кино, литературе, и Инна наконец решилась ввернуть:
- Томми, а ты смог бы нарисовать Тапатаку?
И она посмотрела в упор.
- О! - засмеялся Томми. - Да это же моя мечта - нарисовать Тапатаку!
- А ты её видел?
- А ты? - ответил Томми вопросом на вопрос - и засмеялся, заливисто, по-мальчишески, совершенно по-Тошкиному, и в этом момент в Инне что-то дрогнуло и разжалась. Она вынула коробочку с рубином, раскрыла и показала Томми.
- Солла, - сказала она глядя ему в глаза.
Томми тихонько взял камень и поднес ближе, и выражение лица у него было совершенно непередаваемое.
- Солла, - повторил он едва слышно, а затем бережно отложил камень и наклонился к Инне, и его теплые губы встретили губы Инны, произносящие столь же тихо заветное имя:
- Антонин.
Затем он отстранился, сердце Инны колотилось, голова шла кругом, и она сказала, немного виновато, как школьница, просящая разрешения выйти с урока:
- Мне надо в ванную.
Он ничего не отвечал, молчал - со все тем же непередаваемым, загадочным выражением лица и глядел на неё своими огромными глазами. В ванной Инна встала у зеркала и принялась поправлять волосы, в голове был полный сумбур, а она все пыталась понять, что же она решила. И в этот миг в зеркале исчезло её отражение и все предметы ванной комнаты, поверхность стекла стала не зеркальной, но прозрачной, и сквозь него Инна увидела Ингорда, смотрящего на неё с безмолвным вопросом.
- О! Ингорд!.. - она непроизвольно поправила платье, сползшее с плеча и немного покраснела.
- Госпожа... - начал он с очевидным колебанием - говорить ли ему свой вопрос.
- Нет, - быстро остановила его Инна, поняв без слов, что рыцарь спрашивает, нужна ли ей его помощь и присутствие. - Нет!
Это прозвучало излишне резко, и Инна добавила тоном мягче:
- Ингорд, сейчас... сейчас происходит то, что касается только меня. Прошу тебя, не появляйся... сам. Никто не должен появляться, никто.
По лицу Ингорда пробежала тень, а в глазах сохранялось недоумение.
- Инна, это так нужно? Вы мне велите?
- Да, - твердо отвечала Инна.
- Приказ дамы?
- О да, приказ дамы, - подтвердила она - и Ингорд склонил голову, принимая её решение.
А когда зеркало вернуло её отражение, Инне уже не было нужды вглядываться в него. Ведь на самом-то деле она все решила, наверное, ещё тогда, входя в отель с Томми... мнимым Томми... и её разговор с Ингордом обнаружил это лучше всякого зеркала.
Когда Инна вернулась к Томми, он стоял скрестив руки посреди комнаты, в приглушенном мягком свете настенных бра, большеглазый, красивый, воплощение мужественности и ожидания. А потом - потом он унес её на постель в другую комнату, и все, что он там проделал, было проделано нежно, романтично и вместе с тем решительно. И все было бы хорошо, да нет, почему было бы? - все и было хорошо, но только с первого же касания Инна поняла то, что она знала самым глубинным, _последним_ знанием с самого начала: не Антонин.
Не Антонин. Не Антонин, но её мужчина, её первый мужчина. И когда все завершилось, и Томми начал гладить её голову, ласково шепча что-то свое мужское - про то, что это изумительно, невероятно - быть с девушкой, для которой это впервые, что она ангел, единственная, что это все как в сказке - в эту минуту она не вытянулась в истоме, с благодарной улыбкой принимая его подношения, а нежно отстранила Томми, присела в постели, натянув на себя простыню, и принялась рассказывать все с самого начала - про Тапатаку и принца Антонина, и Кавертон, что она и в самом деле ведьма. Зачем она так делает, этого Инна и сама не понимала, она просто знала - что должна это сделать, отдать и это, как приданое к своему девичеству, раз уж он её первый. До конца. И только где-то в стороне, в отдалении, как мерцающий огонек, в ней проблескивала на миг-другой одна-единственная тревога - что он ей не поверит.
