Александр Лекаренко - Последнее путешествие Клингзора
Обзор книги Александр Лекаренко - Последнее путешествие Клингзора
Александр ЛЕКАРЕНКО
Последнее путешествие Клингзора
Я не вправе назвать себя знающим. Я был ищущим и остаюсь им до сих пор, но я ищу теперь не в звездах и не в книгах. Теперь я начинаю слышать то, о чем шумит моя кровь.
“Дэмиан”, Герман Гессе
ПРОЛОГ
- Единственный ваш грех, это ваша непроходимая тупость! - он потряс перед носом Марка грязноватым пальцем. - Неужели ты всерьез думаешь, что Богу есть дело до ваших жалких животных делишек? До вашего воровства, убийства и прелюбодейства? Богу есть дело до ваших душ! Потому что каждый человек - это звезда. Это огонь, пламя, солнечный ангел. И сын Божий, - он опустил голову и потер загорелый лоб. - Другое дело, что не каждый двуногий - человек. Между вами полно бесов, которых вы сами же и наплодили. Молчи! - он резко вскинулся к открывшему было рот Марку. - Вы все здесь, - он ударил голой пяткой в землю, - в тюрьме. Которую сами же и построили. Вы заигрались. Вы сами себе и тюремщики и палачи, - он покачал головой, и его длинные волосы упали вдоль лица. - Бог создал небо и землю. Бог повелел вам обустроить и землю и небо. А не валяться в грязи, подобно свиньям! - он ударил себя по коленям скрещенных ног. - Вас - легион. И вы все - в свиньях!
Он вдруг вскочил и быстро пошел прочь вдоль линии прибоя. Ученики неуверенно потянулись вслед за ним. Заходящее солнце отбрасывало на песок их длинные тени.
Ночью они сидели в амбаре у чьего-то знакомого. Вокруг громоздились мешки с зерном. Светильник, залитый плохо очищенным маслом, трещал и чадил. Но был хлеб, и было вино. И войлок кошм ласкал натруженные ноги.
- Представь, - сказал Иешуа, - что ты нищий молодой человек. - Представить это было нетрудно. - Ты мечтаешь о женщине. Но у тебя нет денег, чтобы жениться, у тебя нет денег, чтобы купить наложницу, у тебя нет медного гроша, чтобы пойти к самой дешевой проститутке. Ты грезишь о женщине, ты сжимаешь руками свою плоть. И ты создаешь женщину! Ибо Бог, сущий в тебе, может все! Но ты не Бог, ты жалкая похотливая свинья. Поэтому там, - он ткнул пальцем вверх, - между небом и землей, в месте, которого нет, ты создаешь беса. И будь уверен, он придет к тебе во плоти. Может быть, завтра ты встретишь ее в толпе. А может быть, волосы твои побелеют, и ты не узнаешь ее. Но она придет. Потому что нет предела Желанию. Потому что твое свинское желание стало Желанием Бога. Вот так в мир входит Зло. Возможно, твои кости уже истлеют в земле, но она будет плодить бесов, полубесов и четвертьбесов, - он развел руками, как бы, в удивлении. - Вы должны были построить Град Божий, а построили Ад.
АмазонкаПод галогеновой луной, на плоской равнине у мелкого моря, в дощатой хибаре, она лежала навзничь на мерзкой продавленной кровати и груди ее твердо торчали в потолок. На ней ничего не было, кроме грязных спортивных штанов. Она курила крепкую сигарету, дым слоился в столбе лунного света, насквозь пробивающем хибару. Ее глаза были пусты - два прозрачных колодца голубизны. Ее волосы – белокуры, коротко острижены и грязны. У нее были на редкость правильные черты лица, в котором высота лба, линия носа и изысканная линия подбородка, взаимодействуя, вызывали в памяти чеканные строфы Петрарки. Но когда полные губы ее небольшого рта приоткрывались, выпуская вялую струйку дыма, были видны плотные, как у животного, и кривые зубы.
У стены, отбрасывая рогатую тень, стоял тяжелый боевой мотоцикл. В узком пространстве каморки его мощь подавляла группку незначительных предметов: ржавый съежившийся холодильник, пластиковый стол и пару тонконогих стульев.
Она раздавила о стену окурок и, уронив его на пол, выгнула тело. Ей захотелось двигаться, двигаться. Двумя рывками она сдернула грязь штанов, ударив при этом ногами так, что, если бы кто-то стоял рядом, то, пожалуй, убила бы, и, спрыгнув с кровати, заметалась по комнате - три шага вперед, три шага назад. Она не производила никаких звуков, только воздух вздыхал, наполняясь запахами ее движения. Ее лицо оставалось неподвижно, глаза, пронзенные луной - широко открыты и пусты.
В спецприюте, где воспитывали эту девку, ей был поставлен официальный диагноз - “дебильность”. Ничего удивительного, дебильными там были все. Но воспитатели и врачи ошиблись, она не была дебильной - она была совершенно безумной. В глубине своего лабиринтного, пульсирующего, черно-красного сознания она называла себя “Ужас Ночи”. И были на то основания.
Если бы кто-то мог увидеть ее со стороны, а увидев, оценить увиденное, то изумился бы качеству ее движений. Три простых шага вперед и три простых шага обратно непостижимым образом сплетались в кружево сложного танца, танца внутри черно-серебряной, синкопированной музыки луны. И суть колдовства заключалась не столько в кошачьей пластике и завораживающем ритме движений, сколько в качестве самого танцующего тела. Соразмерность - вот ключевое слово. Она была соразмерна от кончиков пальцев ног до макушки. Ее рост соответствовал весу, а вес росту. Не от зубов росли ее ноги, они росли именно оттуда, откуда надо, а откуда надо было совершенной, округлой формы, играющей крепкими мышцами. О, если бы некто искушенный, наблюдающий бессознательный танец этой великолепной девки, мог, пусть с риском для жизни, заглянуть под ее грязноватые стринги! Он увидел бы роскошный выпуклый лобок, покрытый белокурыми волосами, которых никогда не касалась бритва, и улыбку плотно сжатых губ, струящуюся в глубину меж округлых бедер, а, возможно, и правильный, словно нарисованный рукой мастера, светло-коричневый треугольник, обрамляющий ее нежнейшее нижнее отверстие, увидел бы он. Но и того, что на виду, было достаточно, чтобы замерло сердце безмолвного наблюдателя.
Стопы ее были невелики, с высоким подъемом, и ровные пальцы попирали пол в изящном балетном изгибе. Округлые лодыжки и высокие бедра кружили в бесшумном вихре ног, плетущих паутину сложного движения. Мышцы ее живота обозначались только при повороте корпуса - но тогда они обозначались и подчеркивали талию, а груди лишь слегка подрагивали. Если бы у Венеры Милосской были руки, то это, без сомнения, были бы руки танцующей девки - такой же совершенной формы, от мраморного плеча до кончика среднего пальца, и такие же смертельно твердые.
Тонко звенела луна из своей комической бездны, запуская серебряные пальцы в глубину ее тела. Стало невыносимо. Схватив со стола ключ, она вылетела наружу, под беззвучный удар лунного света.
Вокруг простирались пространства света и тьмы. Ребристо отсвечивали море и песок. Электрический свет нигде не присутствовал.
Рядом с дощатым стойлом, в котором она, спрятав затем ключ под веранду, заперла спящую машину, торчало из песка еще с полтора десятка таких же сараев, пустых, мертвых, как белые кости. Все вместе это называлось “Пансионат” и находилось в самой глухой, Богом забытой дыре побережья. Черт занес ее сюда. Она была благодарна черту. Она любила глухие дыры.
Сначала медленно, потом быстрей и быстрей она побежала вдоль линии прибоя. Хорошо было бежать. Песок, зализанный волной, был гладок и тверд. Иногда ее пятка разбивала волну, и тогда прозрачные, теплые брызги высоко обдавали ее ноги, и это тоже было хорошо. По правую ее руку море шевелило прибоем, но дальше стояло, как оцинкованная стиральная доска. Слева белая полоска песчаного пляжа ступенчато переходила в плоскую, глинистую степь, там торчала жесткая трава, и кое-где серебрились ковыли. Воздух втекал в ее легкие струями запахов моря, полыни и чабреца, которые не смешивались. Ей не надо было дышать - она пила ветер. Она бежала играючи - телом, лунным светом на ресницах, солеными брызгами.
Впереди полоска пляжа сужалась до узкого белого ручейка. Там бурый пласт степи наплывал на песок, почти касаясь моря. По краю его росли высокие кусты полыни, как уши зверя. В полосах света и тени мысок был подобен дикому коту, припавшему к воде.
Приближаясь, она ощутила присутствие слева. Любопытство слегка замедлило ее стремительный бег в самом узком месте. Нога ее попала в высокую волну, и вверх взметнулся фонтан брызг.
- Кур-р-р-ва голая! - взвизгнули кусты полыни истеричным мужским голосом. Она проскочила по инерции еще несколько шагов и резко остановилась, обернувшись.
- Падла! - из кустов косо выхлестнулся черный силуэт.
Она стояла, облитая лунным светом, ее груди, вздымаясь, блестели от пота, по ее лицу расползалась бессознательная улыбка. Радость. Ночь послала ей подарок.
О, ирония судьбы и ирония иронии судьбы! В эту глухую ночь, в этом пустынном месте, где на десятки километров вокруг не было и быть не могло ни единой бодрствующей души, молодой, нервный мужчина только-только развел в кастрюльке свежеприготовленную ширку. Перед этим он около полутора часов с великими предосторожностями, чтобы не вспыхнуло на ветру, выпаривал в ацетоне над крохотным костерком из сухой полыни экстракт маковой соломки. Его подруга ежилась рядом от нетерпения, облизывая сухие губы. И вот, когда все уже было готово, и уже почесывалось в предвкушении тело, и шприц уже почти сунул свое жадное жальце в восхитительно пахнущую темную жидкость, какая-то пробегающая мимо голая блядь залила водой готовую ширу.
