Коллектив авторов - Апокалипсис отменяется (сборник)
А потом челюсти мрака сомкнулись на мне, и морозное копье, нерастопимый лед пронзил в самое сердце.
Огни как танцоры-акробаты, выплясывают на факельных шестах. Факелы на стенах, факелы в руках – площадка перед домом залита оранжевым сиянием. Из портика показались люди, несколько покачивающихся силуэтов. За ними тяжко ступает громада хозяина дома, кажется, сейчас свалится на бок и покатится колобком по улице.
Люди раскачиваются, как осины на ветру, горланят похабные песни. По воздуху летит дурацкая надоедливая музыка, я огляделся, но музыканты то ли прячутся за углом, то ли уже галлюцинации.
В поле зрения возникла луноподобная рожа, хозяин расплылся в идиотической улыбке, так что даже уши потеснились, уступая место уголкам рта. Жирные белесые черви рук уместились на необъятном пузе, патриций удобно уложил на груди все десять подбородков.
– Луций! – изрек он елейно, но с упреком. – Лик твой мрачен, будто небо во гневе Юпитера! Что случилось? Тебе не понравилась наша милая вечеринка? Или просто хочешь оскорбить хозяина?
Глыбу его тела сотряс неудержимый хохот, широченная ладонь бухнула мне в спину так, что вздрогнул. Я принялся отнекиваться, извиняться, даже вроде противный смешок слетел с предательского языка. Но внутри все то же отвращение, копится, подбирается к желудку – тошнит. Будто весь грязный уродливый мир забрался в мои внутренности, и теперь срочно надо выблевать его до последней капли! Ах, если б такое решило проблему. Но как быть с самим собой? Себя-то не извергнуть прочь!
Веселая процессия двинулась по улицам. Солдаты эскорта раздвигают по обочинам случайных прохожих, в окнах мечутся испуганные язычки светильников. С шумом, топотом, плясками и песней! Пьяный гогот и неприличные жесты.
Я пристроился где-то с краю, но чьи-то цепкие руки постоянно тянут в сердцевину шествия, в уши извергается поток пьяной брани, потом смех, словно похабщина превратилась в лучший юмор. Да куда же деться отсюда, о боги!
Из темноты показались полдесятка фигур. Я прищурился, приложил к лицу ладонь, отгораживаясь от факельного света. Четверо солдат: простые кожаные доспехи, металлические нашивки тускло блещут на свету. Двое тащат под руки какого-то оборванца, тот обвис бессильно, ноги волочатся в пыли.
Незримая сила толкнула в спину, ноги сами понесли навстречу странной процессии. Подбежал, солдаты встрепенулись, брови сползлись к серединам узких лбов, челюсти угрожающе выдвинулись вперед. Один выставил руку, чтобы отстранить, не пустить… да так и замер. Воины встали соляными столпами, неподвижные взгляды скрестились на мне, колючие, как острия пик.
Я оглянулся. Праздничное шествие тоже застыло: вскинутые руки, разинутые рты, опасно накренившиеся силуэты. Даже пламя факелов остановило неугасимый танец, блики замерли на земле причудливым узором.
Я обернулся к арестованному оборванцу. У того все лицо – засохшая кровяная маска, красная корочка повисла в волосах, в бороде. Кажется, он не застыл, но вообще умер.
Но тут веки дрогнули, поднялись. В лицо мне взглянула спокойная голубизна глаз.
– Взгляни в себя, – слетел с губ умирающий шепот.
Я подался вперед, наклонился, ловя слова.
– Что? Что ты сказал? – переспросил я.
– Ты бы хотел избавиться от мира и от себя, – продолжил оборванец, не замечая вопросов. – Готов ненавидеть все вокруг и в себе, ибо оно низко, противно всему высокому, противно идеалу. Богу.
Меня сотрясла дрожь. Так это какой-то сектант-христианин! Хотел было отстраниться, но тело не послушалось, и я продолжил слушать, не в силах оторваться от слов незнакомца.
– Но подумай, – говорил он, – если есть в тебе что-то, что противится миру, противится грязи и мраку, то ведь это его заслуга – того, кем ты был. Все, что есть в тебе, хорошее и плохое, низость и высота – его заслуга, того, кем ты был. И если теперь в конце концов ты оказался здесь и готов отринуть низость, бороться за высоту, – значит, в итоге он был прав, и он победил самого себя. А это самая важная битва. И не кары твоей достоин он, не казни, но хвалы и перерождения вместе с тобой – тот, кем ты был.
На миг лицо говорящего приблизилось, будто опала вся запекшаяся кровь, и он предстал чистым и одухотворенным, словно бы даже источает свет.
– Взгляни в себя. Прими себя. Измени себя, – произнес он громко и твердо.
В тот же миг глаза его закрылись, голова упала на грудь. Шевельнулись блики пламени на земле и стенах. В грудь толкнула рука солдата, раздался грубый окрик. Мир пришел в движение, и…
– Заключительная фаза сна завершена, все функции организма в норме, – прозвучал знакомый голос, звонкий, словно весенняя капель.
Тает лед, и спокойное тепло разливается по телу, достигает кончиков пальцев. В каждой жилке бьется жизнь, как же прекрасно!..
Сверху пролился серебряный свет, и лица коснулась прохлада, словно прилетел ласковый вечерний ветерок.
– Алексей Сергеевич… – озабоченно произнес Карилад.
– Голос… – прошептал я, оставаясь на ложе, потом громче: – Карилад, что это за голос? Женский, звонкий… Такой знакомый!
– Ну, это просто система автоматического контроля жизненных функций. Просто голосовой интерфейс. Вы, должно быть, слышали его при, гм, разморозке.
Я поморщился и отмахнулся.
– Не пудри мозги, Карилад. Это-то само собой. Но я ведь и раньше спрашивал. Раз уж настало время честности, то, может, раскроешь и эту тайну? Я совершенно точно слышал этот голос раньше, и много раз.
– Ну, возможно, речь идет о ваших прошлых… ммм, пробуждениях.
– Пробуждениях? – поинтересовался язвительно, хотя уже понял, о чем он.
– Разморозках, – сдался Карилад. – Ваших прошлых разморозках. Видите ли, мы несколько скорректировали вашу память, исходя из опыта предыдущих копий, тех, что отказались от излечения амнезии. Эти коррекции никак не затрагивают основания вашей личности, но, по нашим расчетам, помогут безболезненному восстановлению, – Карилад помолчал и добавил: – Должны бы помочь, по крайней мере.
– Помогут-помогут, – успокоил я с улыбкой.
Я приподнялся на локте, огляделся. Медленно и осторожно сел, но в теле все та же сила и жажда жизни, задвигался увереннее. Сел, и лежанка подо мной тотчас сформировалась в «умное» кресло. Попыталась обхватить и поддержать, но я передернул плечами, отталкивая помощь.
Мы вновь в Зале Управления, плазмоид висит на прежнем месте. Только, кажется, расширился, набух, по поверхности гуляют тревожные волны, тут и там взрываются вспышки факелов, тянутся метров на пять, но синяя сфера с видимым усилием втягивает обратно.
Индикаторы на пультах вдоль стен умерли, погасли, будто в них и нет больше нужды.
