Василий Щепетнёв - Хроники Навь-Города
— За земным человеком?
— Как можно! За Фрамом.
Опять послышался призывный рык, и Аполлон — или его зовут Фрам? — поспешил к триклинию, успев на ходу обернуться и гримасой предложить поспешить с ним вместе. Однако мимика может быть очень выразительной — когда нужно человеку лунному.
Он и пошёл — оставаться одному в закутке было бы нелепо.
— Вот! Оба целы и невредимы!
Но тарков интересовал не Фрам, а он, Фомин. Рассматривали его теперь пытливо, всесторонне, как хозяйка на рынке выбирает курицу для важного гостя. Но — молча. Или обменивались впечатлениями на ином, не акустическом уровне.
— Обучаем. Весьма и весьма. Но — в определённых границах. За горизонтом видит плохо. Но если поднатаскать…
— Да, если Земля может выставить сто тысяч подобных воинов, да хорошенько их вооружить… А то — полоска отточенного железа, оружие…
Фомину стало обидно за свои сабли. Они, сабли, конечно, парадные, мухи не убили, а всё ж…
— Следует учитывать, что к нам прислали не рядового бойца, а выставочного. Лучшего из лучших.
— И мы, безусловно, должны быть польщены.
— Кстати, нам предлагают оставить его себе. Взамен отдать кого-нибудь из наших людей.
Ворчание, выражающее раздумье — если верить впечатлению.
Итак, без меня меня продали. Подарили.
Фомин приготовился сказать своё слово и подкрепить, буде в том нужда, слово сталью.
Но помедлил — и не зря.
— Нет уж, не нужно. Зачем нам здесь иметь глаза и уши Земли? Кто их, землян, знает, вдруг да способны достать до сознания издалека?
— Прекрасного далека, — хрюкнул кто-то. — Свести его на арене с крионой средней величины — и нет проблемы.
— У нас и арен-то не осталось.
— Ничего, земляне построят новые, краше прежних.
— Закипит жизнь. Во всех своих проявлениях.
Переговаривались меж собою тарки неторопливо, будто между делом.
Знать бы, каким делом.
Фрам сбегал в другой закуток и скоренько вернулся с цистою. Новой цистой, на вид золотой и обсыпанной то ли стеклянными кристаллами, то ли чистой воды бриллиантами — здесь, в сумрачно-красном свете, игры граней ожидать не приходилось.
Тарк-с-бронехода (перепутать его с другими мудрено: у одного этого тарка роскошная манишка) принял её у Фрама, подержал на весу.
— Мы вручаем тебе наш ответ. Передай его посланцу Земли со всею спешностью и бережением.
— Непременно передам, — пообещал Фомин, чем вызвал новую волну обсуждений феномена: человека квазиразумного, говорящего.
По-настоящему разумный, поди, промолчал бы.
14
Фомин ожидал, что его проведут к бронеходу, но — нет.
— Ступай, ступай, — отпустил тарк-с-бронехода. И циста — повела. Словно невидимый великан взял за руку ребёнка. Держись за цисту, не выпускай, не потеряешься.
Он и не выпустил. Спешить не пришлось, циста тянула, но не рвалась, однако шагнуть в сторону, присмотреться, как тут и что, не получалось. Ладно, спасибо, хоть глаз не завязали.
Правда, и завязывать было незачем — изрядную часть пути (пять тысяч пятьсот шагов из семи тысяч) шли они в совершенной темноте, время от времени меняя направление. Темноты Фомин не боялся, как любой уроженец Марса, мог в ней ориентироваться — никогда и нигде, ночуя в чужом месте, не ударялся он лбом о притолоку, не налетал на кресло, не опрокидывал ночных ваз, — но и только. Воссоздать же путь, а тем более описать его в деталях он не мог.
Наконец опять в тоннеле появилась ленточка люмы. Похоже, близко поверхность.
Они (цисту Фомин сейчас воспринимал почти как живую) оказались в небольшом помещении. Сени. Лунные сени.
Циста привела его на небольшую платформочку, локоть на локоть, возвышающуюся на три пальца над поверхностью. Медицинские весы? Лифт на эшафот?
Оказалось — летающая платформа. Когда они приподнялись на локоть над поверхностью, он чуть не соскочил с неё от неожиданности, но удержался. Или циста удержала: сейчас на неё вполне можно было опираться.
Платформа вылетела из раскрывшейся диафрагмы наружу и зависла на несколько мгновений. Он вспомнил предыдущее и постарался воспользоваться временем, привыкнуть к Солнцу загодя. Представим себе восход Солнца на Марсе. Представил? Уже хорошо. Теперь восход Солнца на Земле. Сначала краешек красного диска, потом весь диск, сплюснутый, как Юпитер, в дымке. Потом солнышко разгорается, ярче и ярче. Вот глазки-то и привыкли.
Словно подслушав его мысли, платформа тронулась дальше. Умная. Экскурсии проводить на такой платформе или обходить строй почётного караула какому-нибудь престарелому маршалу. А если кресло соорудить, ментально управляемую платформу-кресло, то…
Платформа летела низенько, локоть от поверхности. Он было попробовал командовать «выше», «медленнее» — но толку не вышло. То ли ментальность требовалась другая, то ли никакого ментального управления не было вовсе, просто в голову очередная фантазия пришла. Сказать «глупость» — нехорошо, а «фантазия» выходит вполне приемлемо. Благородно.
Время текло медленно, или платформа плыла медленно, или же путь был кружной, но только добирались они долго (опять подумалось «они», во множественном числе. Тоже мне особа императорского дома. Или кто-то в цисте живой?).
Он смотрел по сторонам, гадая, когда же появится каравелла. Близок горизонт, да не укусишь.
Появилась она — словно круглая луна, луна на ниточке. Значит, не улетели, и гайдроп на месте. Ждут. То есть иначе, конечно, и быть не могло, ответное послание у него, а вдруг?
Столько неожиданностей, одной меньше… Уже приятно.
Платформа ускорила полёт, просто лошадка в виду родной конюшни.
Лезть по гайдропу не пришлось — доставили к самому порогу. Паладин поспешил распахнуть дверь четырёхмерья (наверное, паладин, кому ж ещё, остальных-то тарк либо пожрал, либо впрок приберёг), и Фомин шагнул с платформы внутрь.
— Я ждал вас, — просто сказал паладин.
Вспыхнула дикая надежда: паладин сказал «я», а не «мы». Вдруг он с тарком того… разобрался в честном бою?
— Вот, — только и ответил Фомин, протягивая цисту. Та, похоже, утратила самостоятельность и стала самой обыкновенной цистой.
— Немедленно отнесите господину, — сказал паладин.
Увы. А он-то надеялся, что от аудиенции будет уволен как существо низшей породы. Паладин же за судьбу Фомина нисколечко не переживал. Да и что переживать-то? Радоваться нужно!
Аудиенция, по счастью, была коротка. Тарк принял из рук Фомина цисту, не вскрывая отложил в сторону, посопел и вдруг шлёпнул лапой по груди — вернее, по доспеху.
— Отдыхай, — сказал он.
На этом аудиенция кончилась. Нисколько и не обидно.
Фомин вернулся в свой покой, решив разоблачиться самостоятельно — взрослый, пора обходиться без нянек. И только потом понял — кажется, он нечувствительно научился обращаться с четырёхмерными застёжками. Тарков дар или само прорезалось?
