Роджер Желязны - Этот бессмертный
— На эту ночь, канун Тысячелетия, — говорит Анубис, — я даю тебе обратно твое имя — Даргот. Когда-то ты считался одним из самых могущественных воинов на Средних Мирах, Даргот, пока ты не решил помериться своими силами с бессмертным и не нашел смерть у его ног. Твое сломанное тело было починено, и сегодня ночью ты должен использовать его, чтобы еще раз вступить в битву. Уничтожь этого человека, Оакима, в равном бою, и ты сможешь занять его место первого слуги в Доме Мертвых.
Даргот складывает свои огромные руки на лбу и кланяется, пока они не касаются пола.
— У тебя есть десять секунд, — говорит Анубис Оакиму, — чтобы приготовить свой ум к битве. Готовься, Даргот!
— Повелитель, — говорит Оаким, — как могу я убить того, кто уже мертв?
— Это твоя проблема, — говорит Анубис. — Но теперь ты потерял все свои десять секунд на дурацкие вопросы. Начинайте!
Раздается ломающийся звук и серия резких пощелкиваний.
Металлические ноги Даргота опускаются вниз, выпрямляются, поднимают его на три фута выше уровня пола. Он подпрыгивает на месте. Он поднимает свои руки, сгибая и разгибая их.
Оаким наблюдает, ожидая.
Даргот поднимается на свои задние ноги, так что голова его теперь уже на десять футов выше уровня пола.
Затем он прыгает вперед, вытягивает руки, свернув хвост, наклонив голову, обнажив клыки. Лезвия бритв поднимаются на его спине, как сверкающие плавники, его копыта бьют, как молоты по наковальне.
В самую последнюю долю секунды Оаким отступает в сторону и наносит удар, который блокирует предплечье его соперника. Затем он прыгает высоко в воздух, и хлыст безвредно хлещет по тому месту, где он только что стоял.
Несмотря на свои размеры, Даргот останавливается и поворачивается быстро. Он снова кидается в нападение и бьет своими передними копытами, и Оаким подпрыгивает, избегая удара, но когда он опускается, руки Даргота падают на его плечи.
Оаким хватается за обе кисти и бьет Даргота ногой в грудь. Хлыст хвоста хлещет его по правой щеке, когда он делает это. Тогда он отрывает эти огромные руки от своих плеч, наклоняет голову и ребром сильно бьет в бок. И вновь хлещет хлыст, теперь уже по его спине. Он прицельно бьет в голову, но длинная шея отворачивается в сторону, и он слышит, как опять свистит хлыст, чуть не задевая его.
Кулаки Даргота бьют его по скулам, и он спотыкается, теряя равновесие, падая на пол. Он перекатывается несколько раз, чтобы не попасть под копыта, но кулак вновь посылает его на пол, когда он пытается встать.
Когда ему, однако, наносят следующий удар, он хватается за кисть обеими руками, и всей тяжестью своего тела налегает на эту руку, отворачивая голову на сторону. Кулак Даргота ударяет в пол, а Оаким быстро вскакивает на ноги, нанося при этом удар левой рукой. Голова Даргота запрокидывается от удара, и хлыст щелкает над самым ухом Оакима. Он наносит еще один удар по этой запрокинутой голове, а затем он отлетает назад, потому что задние ноги Даргота выпрямляются, как пружины, и плечо его бьет Оакима в грудь.
Даргот опять кидается в бой.
Затем, впервые, он заговаривает.
— Сейчас, Оаким, сейчас! — говорит он. — Даргот станет первым слугой Анубиса.
Когда копыта молнией мелькают, падая вниз, Оаким ловит эти металлические ноги — по каждой ноге в руку, где-то в самом их центре. Он прочно сидит на корточках, и губы его сейчас растягиваются, показывая стиснутые зубы, в то время как Даргот висит неподвижно в воздухе, как бы застыв в разгаре своей атаки.
Оаким смеется, вновь вскакивая на обе ноги, и вытягивает обе руки; противник висит уже высоко в воздухе, с трудом удерживая равновесие, чтобы не упасть на спину.
— Глупец! — говорит он.
И голос его звучит до странности измененным.
Это слово, как удар большого железного колокола, звучит по всему Залу. Среди мертвых слышится слабый стон, такой же, как когда их поднимали из могилы.
— «Сейчас» — говоришь ты, «Оаким» — говоришь ты.
И он смеется, шагая вперед, держа в руках эти так и не успевшие упасть копыта.
— Ты сам не знаешь, что говоришь!
И он обнимает своими руками огромный металлический торс, и копыта беспомощно болтаются за его спиной, а хлыст хвоста бьет и щелкает, хлеща его по плечам. Руки его лежат на острых бритвах спины, и он прижимает это неподдающееся сегментированию тело из металла к своему собственному.
Огромные руки Даргота находят его шею, но большие пальцы никак не могут сомкнуться на горле, и мускулы шеи Оакима напрягаются и выделяются, когда он чуть сгибает свои колени и начинает давить.
Они стоят так, словно замершие на какое-то мгновение, не исчисляемое временем, и свет огня кидает на их тела тени.
Затем одним мощным рывком Оаким поднимает Даргота высоко над землей, разворачивает и швыряет его прочь от себя.
Ноги Даргота бешено дрыгают, когда он, поворачиваясь, летит по воздуху. Лезвия на его спине поднимаются и опадают, а хвост выгибается и щелкает. Он закрывает руками свое лицо и со страшным треском падает у трона Анубиса. Он остается лежать там недвижимый, и металлическое тело его сломано в четырех местах, а оторванная голова лежит расколотой на первой ступени трона.
Оаким поворачивается к Анубису.
— Удовлетворительно? — спрашивает он.
— Ты не применил темпоральной фуги, — говорит Анубис, даже не глядя вниз, на остатки того, что было Дарготом.
— В этом не было необходимости. Он был не таким уж могущественным противником.
— Он был могуществен, — говорит Анубис. — Почему ты смеялся, когда дрался с ним?
— Я не знаю. На мгновение, когда я почувствовал, что меня невозможно победить, у меня возникло такое ощущение, что я — это кто-то другой.
— Кто-то без страха, жалости и угрызений совести? Ты все еще сохранил это ощущение?
— Нет.
— Тогда почему ты перестал называть меня «Господином»?
— Пыл битвы вызвал во мне эмоции, которые заслонили все другие чувства.
— В таком случае немедленно исправь это упущение.
— Конечно, Господин.
— Извинись. Проси у меня прощения, как можно более униженно.
Оаким простирается на полу.
— Я прошу у тебя прощения, Господин. Смиренно прошу.
— Встань и можешь считать себя прощенным. В твоем желудке совсем не осталось содержимого после того, что ты испытал. Пойди и освежись едой и питьем. И пусть вновь будут песни и танцы! Пусть все пьют и веселятся, празднуя крещение именем Оакима в канун Тысячелетия! Пусть жалкие останки Даргота пропадут с глаз моих.
Все так и происходит.
После того, как Оаким заканчивает есть, и кажется, что пение и танцы будут продолжаться чуть ли не до скончания века, Анубис делает знак, сначала налево, потом направо, и огонь каждого факела угасает, уходит внутрь колонны, исчезает. Его рот открывается и слова обрушиваются на Оакима:
