Евгений Сыч - Ангел гибели
— Ну, строили, — легко, без натуги ответил старик. — Ну и что?
— Построили! — спорил голос из-за двери.
— Строили, — в который раз уточнил старик. — Ты видел, чтобы по нему вода шла? — лениво поинтересовался он. — Чтобы не снизу вода и не от дождей, а настоящая, большая вода, быстрая?
— Пошла, — после некоторого молчания отозвался тот, другой.
— Пошла? Ты видел?
— Самому не пришлось. Но ведь пошла!
— Пошла, не пошла, — ответил старик. — Ты не видел, я не видел.
— Другие видели, — не унимался собеседник.
— Где они, те другие? И где та вода?
— В газетах писали.
— Где они, те газеты?
— Но были ведь!
— Газета — дело сегодняшнее, — сказал старик. — Не зря же на них числа ставят, чтобы не перепутать. Сегодня пишут — есть вода, завтра пишут — нет воды, послезавтра вообще ничего не пишут. А то еще могут написать: воды нет, но она была. А вода — она или есть, или ее нет. И вообще, что тут общего — газеты и вода? Это что, одно и то же?
Так они переговаривались не спеша, соблюдая вежливые долгие паузы, чтобы не помешать течению мысли собеседника. Они уважали друг друга и не любили, поэтому им было о чем поговорить. С тех пор, как тот, второй, поселился у старика, спрятавшись от прочих людей за его спиною, они разговаривали постоянно, и только когда приходил кто-то, второй затихал, нежитью прятался под старый диван, будто выпадал в другое измерение. Он и к старику-то являлся редко, а остальных людей просто не терпел.
Эти двое были последними из тех, кто строил канал. Но страна знала только одного — старика. Когда-то, на канале, его звали Лоро, теперь именовали Л'оро — на старости лет он вспомнил знатное имя предков. В пору строительства уточнять такие нюансы не стоило.
Канал. Праздник равных возможностей. Нет больше зон. Я копаю, ты копаешь, он и она копают. Возьмем теперь во множественном числе: мы копаем, вы копаете, они — оне копают. А если вычеркиваем меня? Тогда автоматически пропадает: «Мы копаем». Остается: ты копаешь, вы копаете, он и она, и они, и оне копают, копают, копают. А если не будет тебя и его? Тогда, наоборот, все, кроме «я», аннулируется. Это второй вариант, его лучше осуществлять в прошедшем времени, когда уже все выкопали.
Но звонят в дверь. Скрипнула дверь, отворяясь: старик не запирался, незачем было.
Пришли шефы — молодые, заботливые. Парень и девочка. Спросили старика о здоровье, прибрались. Потом девочка ушла на кухню готовить, а парнишка сел поближе к старику, взял блокнот и ручку, приготовился записывать.
— Поэтому-то театры, прежде спокойные, стали местом сборищ и диспутов, точно зрители понимали, что прекрасно, а что нет. И вместо господства лучших там постепенно установилась какая-то непристойная власть зрителя, — продолжил вчерашнюю тему старик. Мальчик послушно записывал. Предполагалось, что Л'оро диктует мемуары, или собственные мудрые мысли по поводу и без повода. Но старик лукавил. Мысли, которые он наговаривал, принадлежали не ему. Долгое время на канале была с ним книга древнего философа, одна-единственная книга, и он зачитал ее так, что знал наизусть. Он и теперь помнил ее наизусть. А опознать автора в стране мог разве что десяток человек, но те, как правило, не интересовались мемуарами ветеранов строительства. — С искусства начинаются обычно всеобщее мудрствование и беспокойство. За беззакониями следуют свободы. Когда все становятся бесстрашными знатоками искусства, это порождает в конечном счете бесстыдство. Ведь что это, как не бесстыдство — не считаться с мнением лучшего человека? Худшее бесстыдство — следствие чересчур далеко зашедшей свободы, — он сбился с мысли, отвлекся. Там, на канале, речь вели не о свободе, а о дисциплине. Там были и поэты. Они копали не хуже прочих. Может быть, они и написали нечто, кому ведомо? Он помнил только листки с корявыми рифмами о дисциплине и закономерных успехах. Другие поэты приезжали к ним из столицы на вечер: читали про радость созидания и про героев труда. — Хороший законодатель, — продолжал старик свой диктант, — будет убеждать поэта прекрасными речами и поощрениями. Если же есть случаи неповиновения, то следует принуждать творить надлежащим образом, чтобы в ритмах и гармониях заключались песни людей рассудительных, мужественных и во всех отношениях положительных. Чтить хвалебными песнями и гимнами живых людей, пока они не увенчали свой жизненный путь прекрасным концом, небезопасно. А песнопения и пляски надо устраивать так, — старик замолчал на минуту, прикрыв глаза. — Есть много произведений старых поэтов. Ничто не мешает выбрать из них именно то, что подобает и соответствует данному моменту. Произведения следует оценивать для этого, причем оценщиками должны быть лица не моложе пятидесяти лет. Пусть они произведут выбор из творений древних авторов и допустят те, что окажутся подходящими, а остальные либо совершенно отринут, либо же подвергнут многократным исправлениям.
Мальчик записывал. Но старик уже устал и прекратил диктовать. Мальчик закрыл блокнот и спрятал ручку. Его место заняла девочка. Она покормила старика чем-то полезным, потом шефы ушли.
— И все-таки мы построили канал, — вякнуло опять из-за двери.
— Ну и что? — отозвался старик.
— Это было большое дело, и мы его сделали. Этим можно гордиться, только этим-то и можно гордиться. Мы можем этим гордиться.
— Ну, гордись, — ответил старик безнадежно.
— А ты не гордишься?
— Пускай другие мной гордятся, — сказал старик, — если это и вправду такое уж большое и нужное дело.
И заснул.
Разноплановые гусыни, у которых следы — углы с биссектрисой посередине, по холодному снегу шли. И на белой пустой странице геометрии стылый знак оставляла теплая птица, уходя в предвечерний мрак.
— …Страна гордится вами, — наговаривал в маленький диктофон журналист: молодой, но, как видно, из ранних. — Молодежь хочет походить на вас. Скажите, как стать на вас похожим? — и журналист сунул микрофон старику в нос.
— Прожить столько же, — ответил старик.
— А еще? — не унимался корреспондент.
— Не думать о себе, — ответил старик. — О тебе и без тебя найдется, кому подумать. Думать только о других. О других думать плохо.
— В каком смысле, уважаемый Л'opo? — растерялся журналист.
— А во всех! Скоты они, другие. Всегда приходится ожидать от людей только гадости. Но говорить о других следует хорошо. Если вы всегда будете так поступать, до моих лет доживете. И таким образом станете похожи на меня.
Журналист щелкнул кнопкой.
— Мысли неглупые, — сказал он, — только зачем же вслух? Сами говорите: «Чтобы дожить».
