Орсон Скотт Кард - Ксеноцид
– Послушай, это все-таки наука или тупое самоубийство? – взорвался Эндер. – Или возможная роль десколады в истории пеквениньос настолько угнетающе подействовала на тебя, что теперь ты ищешь смерти?
Сеятель кинулся к Эндеру и, быстро взобравшись по нему, «пятачком» уткнулся прямо ему в нос.
– Ты лжец! – крикнул он.
– Я просто задал тебе вопрос, – прошептал Эндер.
– Я хочу освободиться! – выкрикнул Сеятель. – Я хочу изгнать десколаду из своего тела, я не хочу, чтобы она снова вернулась ко мне! Я хочу освободить всех свинксов, чтобы мы по праву заслужили имя пеквениньос!
Эндер мягко отстранил от себя Сеятеля, который с такой силой уткнулся в него, что нос Эндера чуть ли не вдавился в лицо.
– Я хочу принести себя в жертву, и это докажет, что я действительно свободен, – сказал Сеятель, – что мной не повелевают какие-то там гены. Что третья жизнь для меня – пустой звук.
– Даже мученики христианства и ислама не отказывались от наград, которые сулили им Небеса в награду за жертву, – произнесла Валентина.
– Значит, все они были эгоистичными свиньями, – заявил Сеятель. – Ведь именно так вы отзываетесь о свиньях? На звездном, на общем языке? Самоуверенные, эгоистичные свиньи. О, вот уж точное имечко для нас, для свинксов! Наши герои всего лишь хотели стать деревьями-отцами. А наши деревья-братья с самого начала зарекомендовали себя неудачниками. Мы только и делаем, что работаем на себя да на десколаду! Но я освобожусь. Я узнаю, кто я есть. Избавившись от десколады, я стану самим собой.
– Ты станешь трупом, – поправил его Эндер.
– Зато я узнаю, что такое свобода, – ответил Сеятель. – Я первым из своего народа познаю свободу.
После того как Ванму и Джейн поделились с Хань Фэй-цзы новостями, после того как он рассказал Джейн, что получилось сегодня у него, дом затих в ночной тиши. Ванму свернулась калачиком на циновке в углу комнаты Хань Фэй-цзы, но сон не шел к ней, поэтому она лежала и прислушивалась к тихому похрапыванию хозяина, а в голове ее крутились разные мысли насчет предположений, высказанных прошедшим днем.
Возник целый ряд новых гипотез, но большей частью они были настолько далеки от ее понимания, что она отчаялась полностью вникнуть в них. В частности, Ванму никак не могла понять слов Виггина насчет целей и смысла жизни. Они похвалили ее за подсказанную ею мысль, благодаря которой может быть разрешена проблема десколады, но она не могла, не имела права принять эти похвалы, потому что считала их незаслуженными. Ей показалось, будто она всего лишь повторила слова Цин-чжао. Как можно гордиться тем, что вышло благодаря чистой случайности?
Людей следует винить или хвалить только за то, что они сделали намеренно. Ванму всегда инстинктивно верила в этот постулат, хотя и не могла припомнить, чтобы кто-нибудь объяснял ей его. Преступления, в которых она обвиняла Конгресс, были совершены с умыслом, – Конгресс изменил геном людей Пути и создал Говорящих с Богами, он послал молекулярный дезинтегратор, чтобы уничтожить планету, бывшую прибежищем единственных известных во Вселенной разумных рас, не считая человеческой.
Но может быть, конгрессмены вовсе не желали такого результата? Может быть, по крайней мере некоторые из них искренне верили, что, уничтожая Лузитанию, они спасают Вселенную и человека? Ванму была достаточно наслышана о десколаде и знала: если она когда-нибудь попадет на обитаемые миры, всему живому немедленно наступит конец. И кое-кто в Конгрессе, отдавая приказ о создании на Пути Говорящих с Богами, может быть, действительно считал, что все это делается ради блага человечества, а МПС ввели в гены говорящих исключительно для того, чтобы те не вышли из повиновения и не поработили остальных, «нормальных» людей. Может быть, совершая эти ужасные вещи, они руководствовались благими намерениями.
А уж цели, преследуемые Цин-чжао, в любом случае были благородны. Как Ванму могла обвинять ее в чем-либо, когда Цин-чжао на самом деле верила, что исполняет волю богов?
Всякий человек, совершая какой-то поступок, руководствуется благородными намерениями. В своих собственных глазах всякий человек хорош и благороден.
«Но только не я, – подумала Ванму. – Я себе кажусь глупой и слабой. Но они хвалят меня так, будто я куда лучше, чем думаю. И мастер Хань тоже меня хвалит. А эти, другие, говорят о Цин-чжао с жалостью и насмешкой, и я к ней отношусь точно так же. Но разве Цин-чжао повела себя как-нибудь унизительно? А я? Я предала свою госпожу. Она же осталась верной правительству и богам, которые для нее реальны, хотя я больше в них и не верю. Как я могу отличить хороших людей от плохих, если дурные люди, совершая нечто ужасное, всегда найдут способ убедить себя, что на самом деле они действуют из благородных побуждений? А хорошие люди, совершая нечто высокое, все время внушают себе, что они очень и очень плохие? Наверное, совершать добро можно только тогда, когда думаешь о себе плохо. И наоборот, когда внушаешь себе, что ты хороший, ничего, кроме вреда, принести не сможешь».
Этот парадокс оказался слишком сложным для нее. Если судить о людях в противоположность тому, какими они хотят казаться, мир вообще лишится смысла. Разве не бывает случаев, когда хороший человек пытается казаться хорошим? А кто-то, о котором ходят слухи, что он отъявленный негодяй, на деле действительно оказывается таковым. Но как тогда судить о других людях, если не можешь разобраться даже в их поступках и целях?
Да и не только других, Ванму даже себя не могла понять.
«В большинстве случаев я сама не вижу истинной цели того, что делаю. Я пришла в этот дом, потому что мною двигали честолюбивые мотивы и я хотела стать доверенной служанкой Говорящей с Богами. С моей стороны это был чистый эгоизм, а Цин-чжао, приняв меня, проявила благородство и великодушие. А сейчас я помогаю своему хозяину в предательских, преступных деяниях – и каковы мои цели? Чего я хочу добиться? Я даже не знаю, почему я поступаю так, как поступаю. Как я могу судить об истинных намерениях посторонних мне людей? Нет, добро от зла отличить очень тяжело, практически невозможно».
Ванму уселась на циновке и, приняв позу лотоса, спрятала лицо в ладонях. Она как будто в стену уперлась, только эту стену воздвигла сама. О, если только удастся найти способ обойти, обогнуть это препятствие, убрать его с пути – так же, как в любой момент, стоило только захотеть, она могла убрать от лица руки, – тогда она наконец пробьется к правде.
Она убрала руки. Открыла глаза. Взгляд упал на стоявший в противоположном углу комнаты терминал. Сегодня она увидела на дисплее лица Эланоры Рибейра фон Хессе и Эндрю Виггина. И лицо Джейн.
Ванму вспомнила, как Виггин объяснял ей, что такое боги: «Настоящий бог будет учить тебя, чтобы ты стала равной ему». К чему он это сказал? Откуда он знает, какими бывают боги?
Кто-то, кто учит тебя всему, что знает, кто учит поступать так, как поступает сам, – на самом деле он описывал родителей, а не богов.
Только даже среди родителей мало кто исполняет эту заповедь. Многие из них пытаются унизить детей, подавить, сделать рабами. В детстве Ванму достаточно насмотрелась на такое.
Значит, Виггин описывал вовсе не родителей. Он имел в виду хороших родителей. Он объяснял ей не что есть бог, а что есть добродетель. Это желание духовного и физического роста ближнего. Желание видеть в остальных те хорошие черты, которые присущи тебе самому. И делить с людьми, если, конечно, сможешь, тяготы и невзгоды. Это и есть добродетель.
Но что тогда боги? Они желают, чтобы каждый человек знал только добро, имел только достоинства и был благороден духом. Они учат нас, делятся своими знаниями, но никогда и ни к чему не принуждают.
«Точь-в-точь мои родители, – подумала Ванму. – Они бывали очень неловкими, совершали всякие глупости, как и прочие люди, но они были добры. Они действительно заботились обо мне. Даже тогда, когда заставляли трудиться от восхода и до заката, потому что знали: это пойдет мне на пользу. Даже ошибаясь, они все равно оставались добрыми и хорошими людьми. Так, стало быть, их цели и поступки я могу судить. Каждый человек назовет свою цель благородной, но цели и поступки моих родителей действительно были благородны и добры, потому что они искренне хотели помочь мне вырасти более мудрой, более сильной – одним словом, хотели, чтобы я стала лучше, чем они сами. Даже заставляя меня трудиться в поте лица, они знали, что я должна чему-то научиться. Даже причиняя мне боль и страдания, они учили меня».
Вот оно! Если боги вообще существуют, вот какими они должны быть. Подобно хорошим родителям, они должны желать человеку только добра. Но, в отличие от родителей и остальных людей, боги действительно знают, что есть добро, и обладают особой силой совершать добро, пусть даже больше никто не поймет их поступков. Как сказал Виггин, настоящие боги должны быть умнее и сильнее кого бы то ни было. Они должны обладать поистине великим умом и подлинным могуществом, доступными только им одним.
